В этом бесконечном забытьи мы видели много снов о нашем прошлом и ни одного — о нашем будущем. Мы стали, как призраки, — с телом, которому не давали окончательно раствориться в неизвестности. В наши спящие мозги время от времени вливали какие-то цифры и факты; наши руки и ноги подёргивались по каким-то программам, запоминая нужные навыки на мышечном уровне.
А потом (нам показалось — прошла целая вечность) было Большое Пробуждение и Прибытие сюда… Вряд ли, я смогу описать вам, дети, как это было… Впервые после того, как нас подобрал в городе гидромобиль организаторов, мы увиделись с Прохором. Оказалось, что мы были на одном Корабле. Вместе с ним и с другими мы всё здесь начинали. Ну это, наверное, вам уже рассказывали в Музее Освоения…
— Да, да, дедушка, конечно, — заторопился мальчик. — но всё-таки расскажи…
— Как-нибудь в другой раз, — сурово ответил старик. И тут же, смягчаясь, чуть улыбнулся, посадил девочку на колени, погладил по голове мальчика.
— Что-то я устал, мои хорошие. Надо бы прилечь, вздремнуть, пока родители ваши с работы не вернулись…
Но внук, кажется, не собирался так просто отпускать деда.
— Дед, ну скажи ещё только одно, — мальчик даже сложил молитвенно руки — что случилось с твоей Родиной?
Старик скривился, задвигал скулами, словно этот вопрос принёс ему физическую боль. И ответил глухо:
— Последний из Кораблей прибыл уже давно: лет сорок назад. В нём все были больные — никто потом не выжил. Болезнь, которая при нас ещё в городах началась, там чуть ли не во всех людях уже внутри была. Говорят, что элитники её запустили в своё время, чтобы от лишних людей избавиться. А она в итоге до их слуг — организаторов дошла, и к ним подползать начала, через все стены их невидимые. Даже, говорят, на машины их перекинулась как-то…
Прибывшие прожили здесь недолго: кто несколько дней, кто неделю, кто месяц… Кое с кем удалось побеседовать в карантинном блоке — через переговорное устройство. Они все там были жутко подавлены, рассказывали противоречивые веши. Понятно стало одно — там всё очень плохо.
У элитников будто их золотая корова начала сбои давать — вот они и озверели совсем. Сжили со света почти всех людей, включая половину Организаторов. А вторую половину — на первую натравили.
Говорили, что на очень дальних хуторах, глубоко в лесу, под землёй и в горных пещерах, сохранились ещё поселения обычных людей, но их сильно искали с помощью каких-то чудных машин. Машины просвечивали всё насквозь, а потом засасывали людей гибкими хоботами с глубины. Эти высланные последними — сами были из таких вот прятанцов. Попадались среди них и совсем ещё дети. Видно, выгребали уже всех, кроме стариков и младенцев…
А один из последней партии колонистов, вообще, — организатором оказался! Попал к ним от отчаянья. Молодой совсем, родители в лесу пропали, есть нечего было — он и прицепился к патрульной машине организаторской. А они его почему-то взяли к себе, только отмороженным ещё не успели сделать.
На Корабль его, видимо, в суете по ошибке запихнули. Он не по годам рослым, плечистым был. Вот за матёрого организатора и приняли при отборе. А может, на него какие-то особые планы у них были… Там с ним ещё человек двадцать организаторов отправились, да все почему-то исчезли к концу Пути. Видно умерли или с ума сошли. Из них по-тихому полезные вещества выжали, а оставшееся — аннигилировали. Там ведь всё автоматика делала.
Этот парень выживший рассказал, что всего ещё две партии колонистов предполагалось сюда прислать. Ходили слухи, что предпоследняя будет из одних организаторов состоять, ну а последняя — только из элитников. Им самим были даны указания, всё сделанное в колонии до них тщательно изучить, во всё вникнуть, но быть как все, превосходство своё не выказывать. И ждать особых указаний, которые привезёт следующий Корабль.
Он. этот парень, молодчиной оказался — рассказал нам, всё, что знал. Например, где в каких вещах наших, машинах и конструкциях спрятаны устройства, передающие звуки и изображения на Большую землю — элитникам. Мы-то думали у нас с Родиной никакой связи, кроме Кораблей, нет. А связь-то была, оказывается. Только — односторонняя. Они, слышь ты, годами всю нашу эпопею Освоения как многосерийное кино смотрели! Прикидывали что-то, высчитывали. когда им можно уже сюда отправляться…
— Дед, а что бы они с нами сделали? — спросил мальчик, ёрзая на стуле.
— Вот то-то и оно… что сделали бы, — слегка подразнил мальчика старик. — Э-эх! Мы конечно сразу тогда все эти их «глаза» и «уши» выковыряли и в переработку пустили. Представляю. какое кино они последним увидели!
Старик хотел рассмеяться, но выдал наружу лишь хриплый кашель.
— Деда, а они никогда сюда не прибудут? — испуганно спросила девочка.
Старик помолчал, глядя на свои руки, поднял глаза на девочку. В глазах стояла глубокая, прозрачная, как небо печаль.
— Думаю, что никогда, малышка. Те последние люди с моей Родины уже при посадке на корабль видели на горизонте огромные вспышки, на борту их несколько раз тряхнуло как следует… И вот с той поры — ни одного Корабля. Хотя первое время мы их ждали, заготовили кое-какие сюрпризы для встречи… Дед яростно усмехнулся, но тут же сник, и прежняя прозрачная, истончившаяся за годы печаль окутала его.
— Но что там могло произойти?! — сверкая глазами, сжав кулачки, выпытывал мальчик.
— Не знаю. — просто ответил старик. Наверное, погубили всех, а потом сожрали друг друга. Хотели нас как перегной для своей грядки использовать, а вышло не так… Мы гибли, осваивая эту землю, строили Колонию, и мы её построили. Теперь и я, и родители ваши, и вы, — он ткнул пальцем в молчащих детей — здесь хозяева. Это наша новая родина. А этих — нет вовсе, будто и не было.
Может быть, может быть, — продолжал старик, и глаза его предательски блеснули влагой — кто-то там выжил чудом в лесах, может детей ещё родили. Когда-нибудь ваши дети или внуки смогут построить Корабль, отправиться туда и увидеть это своими глазами…
Старик опустил голову и закрыл лицо руками. Со стороны казалось, что он задремал, только почему-то слегка раскачивается во сне… Дети, как зачарованные, смотрели на него, боясь проронить какой-либо звук. Дед был часто непонятен и даже страшен им своими рассказами. Но они любили его.
Девочка, не выдержав, заплакала.
Когда старик открыл глаза — они оказались неожиданно веселы и по-молодому лучисты. Девочка от неожиданности перестала плакать, и дед ласково вытер ей шёки краем своей рубахи.
— Знаете, дети, а ваши родители всё же правы! — проговорил он, улыбаясь. Всё это сны — тяжёлые мутные сны: элитники, там золотая корова, бег в мешках… Выбросьте всё это из головы, не было этого ничего!
— А Корабли, а Большая Экспедиция, дедушка? — недовольно спросил мальчик — Это, что — тоже сон?!
— Нет, внучек. Это как раз самая что ни на есть реальность. — твёрдо ответит дед. продолжая улыбаться. Мы все здесь — дети этой экспедиции. А сны… сны, хорошие мои, тоже разные бывают…
Знаете, кому-то на моей прошлой Родине ещё во времена моих прадедушек тоже приснился сон. И там были стихи, ставшие словами песни. Мне её отец в детстве напевал: «И на Марсе будут яблони цвести…»
Так что же, — продолжал дед, молодо рывком вставая с кресла, вытянув руку к оранжерее за окном, — вот же они — цветут, как миленькие! И плодоносить ещё будут!
№ 7
Ярослав Астахов ПРЫЖОК С ОРБИТЫ (Надежда)
Корреспондент: — Вы троекратный чемпион мира по фоллингу, Николай… Кстати, не объясните ли вы нашим читателям, откуда произошло название этого нового и столь победоносно завоевавшего в считанные дни весь мир вида спорта?
— Ну… собственно… оно пошло вроде как от английского слова fall — падать. Потому что даже пока ты ещё висишь… то есть пока находишься на орбите, — ты ведь на самом деле как раз и падаешь… только мимо. Ну, а потом…
Корреспондент: — То есть вы хотите сказать, что для вида спорта, который изобрели мы, русские, вновь было выдумано импортное название? Вам это не обидно?
— Нет… знаете ли… скорее нет. Фоллинг… он просто вдруг очень быстро превратился в международный спорт. Отечественное название даже ещё не успело сформироваться. Ну, вот они и окрестили его. Что с них взять? Подобным образом называть повелось давно. Дайвинг, боулинг…
Корреспондент: — А с патриотизмом у вас, однако, уважаемый господин чемпион…
— Да всё у меня в порядке с патриотизмом! Но просто в данном случае он ведь и по справедливости заслуживает, чтобы так называться. Пусть именуется на родном языке того, кого мы рассматриваем в качестве нашего основоположника. То есть Иеронима Фаста.
Корреспондент: — А с патриотизмом у вас, однако, уважаемый господин чемпион…
— Да всё у меня в порядке с патриотизмом! Но просто в данном случае он ведь и по справедливости заслуживает, чтобы так называться. Пусть именуется на родном языке того, кого мы рассматриваем в качестве нашего основоположника. То есть Иеронима Фаста.
Корреспондент: — Что? Фаста? Вы говорите об астронавте, погибшем при аварии последнего «Шаттла»? О том, кто более двадцати минут передавал сообщения по радио — уже после того, как его выбросило в открытый космос? Да! Этот представитель человеческой расы смог встретить смерть с мужественной улыбкой на устах! Однако господин чемпион, боюсь, участникам нашей сетевой встречи сейчас не совсем понятно, какое отношение имеет Фаст к фоллингу?
— Согласен. Большинство человечества, надо думать, запомнило только то, что Иероним Фаст, умирая, вдрызг раскритиковал формат «Шаттл» и превознес «Светоч». И в результате ведущие компании стали закупать у холдинга «Байконур», и кое-какие акции стремительно выросли, а другие упали… Но Фаст ведь успел сказать и ещё кое-что перед своей встречей с метеоритом, вы помните?
Корреспондент: — Я лично вот сейчас — нет. Но стоит мне подключиться к воистину безграничной памяти системы «Сейчас», хеджируемой от казуальной нуллификации…
— Едва ли даже тогда вы будете в состоянии это чувствовать. Иероним, понимая, что его смерть неизбежна, передавал, что попавший в его положение человек всё — таки мог бы выжить. Крушение корабля на орбите не означает ведь обязательную мгновенную смерть всего его экипажа. Успевшие облачиться в скафандры нередко оказываются лишь вышвырнутыми в открытый космос. И они плавают… Они подвешены на орбите — я это хотел сказать. Представьте: ты видишь Землю, такую близкую… Протяни руку — и…
Корреспондент: —…и сможешь сделаться льготным подписчиком ежемесячной интернет — сессии всеобъемлющей системы «Сейчас»! Уважаемые дамы и господа, я не лгу: мы упростили протокольную процедуру теперь настолько, что вам достаточно лишь один раз щёлкнуть «мышью» — и…
— Фаст говорил о том, что, будь даже в его скафандр вмонтирован парашют… ну, и, конечно, более мощный двигатель — такой, с помощью которого можно сойти с орбиты…
Корреспондент: — Интересно! Всё это прямо-таки захватывающе, Николай! Итак, о чём же он говорил ещё, не поделитесь?
— Я это и пытаюсь делать сейчас, если вы заметили. Иероним предупреждал об опасности, как он выразился, «огненного участка» пути домой. Когда какое-либо твёрдое тело влетает в атмосферу Земли — начинается интенсивное трение его вещества о воздух. И тело вспыхивает. Оно горит ярким пламенем и летит, оставляя след. Собственно, вот этот мгновенный след и есть всё, что остаётся от него вообще, как правило. Все знают это красивое зрелище, надо думать. Сентябрьские звездопады представляют собою прямо-таки парад метеоров.
Корреспондент: — О да! Прекрасное небесное зрелище, но давайте вернёмся к теме. Так о какой это «огненной опасности» говорил, если я вас правильно понял, Иероним Фаст?
— Он думал за минуты до смерти, что, даже если бы существовал парашют и подходящей мощности двигатель, добраться до поверхности Земли человеку бы это не помогло, всё — таки. Ведь космонавт бы просто сгорел! Верхние слои атмосферы…
Корреспондент: — Идея! А почему бы ни раскрывать парашют немедленно при вхождении в них? Скорость падения бы от этого замедлилась, и тогда…
— Да хрен бы она замедлилась! Ведь верхние слои атмосферы отличны тем, что состоят из разреженного — поймите — воздуха. Количества молекул на квадратный метр хватит, чтоб в нём сгореть, но вовсе недостаточно для того, чтобы парашют хоть сколь-нибудь затормозил падение. Или же размером он должен быть с Елисейские поля.
Корреспондент: — Тем не менее — вы, фоллеры, всё же каким-то образом добираетесь до земли. И приземляетесь именно с помощью парашютов, правда ведь?
— Ну, мы предпочитаем использовать мягкое крыло формата 3-С. Так манёвреннее. Но речь сейчас не о том. Парение на крыле — лишь третья или, как мы называем это между собой, «райская» стадия. Но прежде проходят «ад». Кто сумеет.
Причём суметь — это необходимое, но не достаточное условие. Потому что нужно, чтобы тебе ещё повезло это сделать. Остаться живым после падения сквозь разреженные слои, во время которого ты изображаешь, фактически, метеор. Так вот, инструментом на этой стадии оказывается не парашют, конечно же, но термостойкий и аэродинамизированный скафандр.
Корреспондент: — И что же именно он представляет собой?
— Как бы сказать попроще? Представьте объёмный пазл в форме человеческой фигуры, построенный из многослойных переизлучающих металлических теплозащитных блоков. Причём имеются у него выдвижные плоскости, у которых меняется геометрия. С их помощью ты пытаешься сделать так, чтобы аэродинамическое качество твоего падения приблизилось к единице. Тогда снижение делается из баллистического скользящим, и ты…
Корреспондент: — Умоляю! Коли такое называется у вас «проще»! «Переизлучающие»… «качество падения»… mamma mia!
— Ну, если уж совсем просто, термостойкий скафандр и всякая к нему амуниция представляет такую тяжесть, которую не способно выдержать ни мягкое крыло, ни вообще какой-либо парашют, разве только подобные тем, что использовали для десантирования танкетки БМП-6!
Корреспондент: — А вы служили в десанте?
— Да, было дело. Контракт окончился за полмесяца до того, как разогнали последний наземный батальон «Скиф».
Корреспондент: — Это круто! Участники сетевой встречи! Не поскупимся на аплодисменты героям! Ведь именно такие ребята, как Николай, завоевали нам ВЕЧНЫЙ МИР!!! Я поздравляю вас, Николай. Я вижу, с вами уже хотят познакомиться такие симпатичные девушки, как… Впрочем, список поступивших контактов будет вручён вам после, вместе с вознаграждением за участие. А сейчас возвратимся к теме. Вот вам задают вопрос… цитирую: «но крыло, на коем приземляется фоллер, являет собой парашют вполне человеческого размера, а вовсе не бронетанкового»?
— Именно так. «Бронетанковый», как выразился участник, было бы просто невозможно втиснуть под оболочку скафандра. Приходится обходиться. А потому прежде, нежели распускать крыло, фоллер пытается отстрелить всё лишнее: двигатель, теплоизолирующие пластинки, слагающие скафандр…
Корреспондент: — Как ящерица отбрасывает свой хвост?
— Примерно. Да только не всегда это происходит столь беспроблемно и быстро, как может ящерица. Герметизирующие застёжки должны раскрыться все разом по команде с центрального «нервного узла». И, если повезёт, с тебя начинают ссыпаться экранирующие блоки, как листья с дерева, на которое обрушился ураган.
Корреспондент: — Если повезёт, — вы сказали. — А если — нет?
— Тогда ты разобьёшься о землю, имея на руке или на ноге, на шее или на пояснице дополнительный груз, образовавшийся в результате нерасцепления «элементов пазла». Он придаёт смертельное ускорение, которое не в состоянии компенсировать парашют. И… хорошо ещё, если ты разбиваешься сразу насмерть! Я никогда не забуду Костю. У него осыпалось всё — так он думал — однако за спиной оставался, на самом деле, генератор Гордеева, и поэтому…
Корреспондент: — А что это за штука такая?
— Тяжёлая весьма штука. Однако необходимая. Ведь без неё переизлучающий материал не выдержал бы температуры трения о разреженный воздух. Предназначение этой машинки — создавать поле, которое отклоняет хоть несколько мчащиеся тебе навстречу молекулы. Но это хорошо на стадии метеора. Когда же ты уже вошёл в плотные слои, требуется, чтобы вся амуниция — то есть и генератор, и экранирующие пластинки, и прочая ещё хрень — осыпалось бы с тебя… да не тут-то было! Теоретически оно и должно разваливаться, будто карточный домик. На практике же нередко где-нибудь что-нибудь замыкает. Космические замочки устраивают с расчётом на герметичность.
Ведь на орбите ждёт вакуум и не должно быть нигде ни щёлочки! В итоге к костюму фоллера предъявляются противоречивые конструктивные требования. Поэтому почти всегда что-то клинит. И либо ты получаешь утечку воздуха на орбите, либо — после вхождения в плотную атмосферу — неразмыкание составных частей.
Корреспондент: — Но почему вы тогда, чёрт бы вас побрал, всё — таки прыгаете с орбиты, если это всё так опасно?
— Хотите правду? Нет, даже не из-за «красот и чудес», хотя они там безмерны. Вы представляете ли, что открывается взору падающего с такой высоты, куда ни один атмосферный летательный аппарат не смог бы его доставить? А что такое свободное плаванье на орбите, когда под тобою тихо сияющая ночная сине — серебряная Земля и над — безмерная бездна Млечного… И — ничего, ничего… Ни корабля, за который ты был бы зацеплен леером… ни дыма воспоминания, ни судьбы… Я так благодарен богу, что испытал подобное…