Немного отойдя от похорон, я кинулся на поиски убийцы. В груди горел огонь отмщения, и ничем его было не погасить, кроме как справедливой местью. Кое-какие зацепки для поиска есть.
Говорил же мне артельный, что человека выгнал с коптильни Илья, а ежели учесть, что Илье нанес смертельный удар в спину явно знакомый, то и проверить этого человечка следовало в первую очередь.
Оседлав лошадь, я отправился в деревню Крюково, что через лес от коптильни. Дорога к коптильне была тупиковой, но, не доезжая немного до артели, дорога имела ответвление вправо. Узенькая такая дорожка, малоезженая. Невелика, вероятно, деревушка.
Так и оказалось. Одна кривая улочка и четыре избы. Из труб печных дымок вьется, стало быть, во всех домах люди есть.
Я постучал в ворота первого же двора. Вышел среднего возраста какой-то расхристанный мужик, без пояса на рубахе, с запахом вчерашнего разгула изо рта.
– Мне бы Аристарха.
– Ну вот он я. Чего надоть?
– Поговорить.
– Пошли во двор, чего на улице стоять.
Мы зашли во двор.
Не ожидал я так сразу на Аристарха наткнуться, подрастерялся слегка, но быстро взял себя в руки.
– Чего хотел? – прогундосил мужик.
– Лошадь у меня украли, видаки говорят – сюда вроде след ведет.
– Брешут! – От негодования мужик аж глаза выпучил.
– Докажи!
– Это как же?
– Покажи конюшню.
– Чиста моя совесть, не крал я коня, не цыган какой-нибудь.
– Ну так покажи конюшню – или боишься?
– Пойдем, коли охота. Только лошадь у меня вместе с коровой стоит.
Мы подошли к хлеву, мужик отпер дверь, открыл. В хлеву и в самом деле стояла одна лошадь, причем явно не Ильи, и корова, лениво перемалывающая во рту сено. Незадача.
Я вышел из хлева, окинул взглядом двор. Небольшая сараюшка, в которую лошадь не поставишь, навес, под которым стоят сани да телега. Все, больше никакой постройки, где можно лошадь укрыть. Конечно, отсутствие коня и саней Ильи – еще не алиби. Убийц могло быть и двое, и коня с санями мог забрать второй. Или Аристарх был один и продал трофей? Но пока мне зацепиться за что-либо было невозможно. И стало быть – обвинить не в чем.
– Извини, Аристарх, видно – оговорили люди.
– Бывает. Ты заходи, если что, только вино с собой неси. На трезвую голову какой разговор?
С этим все ясно. По-моему, просто алкаш. И убить если и способен, так в пьяной драке, по куражу. А тот мерзавец специально Илью на дороге ждал, расчетливый, гад! Нет у Аристарха этих черт, не чувствовал я на нем крови. Отпала версия, как это ни жалко признать. Но и не проверить ее было никак нельзя.
Домой я возвращался не спеша, обдумывая – каким образом продолжить поиски убийцы Ильи. Ну не детектив я, лекарь только. Однако и аналитического ума не лишен, и факты сопоставлять умею. За что еще можно зацепиться? Свидетелей – по нынешнему времени «видаков» – не найти. Это не пьяная драка в трактире. В лесу свидетелей нет.
Вот! Меня пронзила мысль о важных упущенных деталях трагедии. Лошадь и сани! Куда-то же они делись? Как-то упустил я этот момент. А как их, собственно, найти? Саней полно, почитай – в каждом дворе стоят, да иногда и не одни: парадные для выездов, богато расписанные, с ковром, и хозяйственные – для перевозки грузов. И что – теперь обшаривать каждый дом? Лошадь могли продать в любую деревню, за полцены для быстроты сделки. Только идиот оставит ее у себя – улика все же.
На местную власть надежды нет. После похорон я ходил с челобитной в земскую управу да Разбойный приказ. Там дьяк только руками развел – неделя прошла, да и снегом все занесло. А может, пьяная драка была? Нет на власти надежды.
На торг поехать – лошадников поспрашивать? Шансов мало, но надо использовать любую возможность. Найти и покарать убийцу – мой долг. И не столько перед Дарьей, сколько перед самим собой, перед памятью об Илье. Не успокоится душа его, пока отмщен не будет.
Приехав в город, я поставил коня на конюшню и, не заходя домой, чуть ли не бегом – на торг. Был на торгу угол, где живностью торговали. Вот и отправился туда. Долго расспрашивал лошадников, описывая лошадь Ильи.
И никто не видел лошадь такую – каурую, с белой звездочкой на лбу, бабки на передних ногах белые, вроде как в белых носках. Лошадь не старая – трехлетка, в самом расцвете сил и в цене. Ну хоть убей – одна темнота вокруг, ни одного лучика надежды. Неужели изверг останется безнаказанным?
В расстроенных чувствах я уже было собрался покинуть торг, и… неожиданно встал. Что-то привлекло мое внимание. Обернулся, внимательно осмотрелся вокруг. Все обыденно. Но что-то же заставило меня остановиться?
Я вернулся назад, пошел снова по уже пройденному пути, только медленнее и внимательно разглядывая все – каждый предмет. Стоп! Вот что привлекло мое внимание. Сани! Такие же, как были у Ильи. Собственно, они – как у всех: санные и тележные мастера делали их почти одинаковыми, как из-под штампа. Но сани Ильи имели два небольших отличия. Деревянные полозья не железом были оббиты снизу, а медной полосой. Вот и на этих, что стояли у мясного ряда, торцы полозьев поблескивали медью.
Я подошел поближе. На задней стенке, с внутренней стороны, на задке саней Ильи потек краски был. Охру он перевозил как-то, да один из горшков треснул, вот пятно и осталось.
Заглянул я в сани – задок сеном прикрыт. Я рукой отодвинул сено… и обомлел. Есть потек краски. Его это сани!
От мясного ряда шел высокий грузный мужик. Еще издали он стал орать:
– Чего по чужим саням лазишь? Вот я ужо стражников сейчас кликну!
– Кошель свой обронил где-то, вот – ищу.
– Растяпа, твой кошель небось воры срезали. Пшел отсель!
Я не стал связываться и благоразумно отошел от саней. Затем подошел к торговцам в мясном ряду, спросил:
– Кто этот тип?
– Федька-мясник, – упырь, каких мало.
– За что ж ты его так – упырем-то?
– Ему что свинью зарезать, что человека – все едино, потому и упырь.
Всеобъемлющая характеристика. Для меня – так очень интересно. Надо проследить.
Я помчался домой, взнуздал коня. Подъехал к торгу и остановился поодаль – на другом конце площади перед торгом. Встал поудобнее, чтобы видеть выезжающих. Правда, у торга не один выезд, но я рассудил – зачем мяснику ехать через весь торг, если эти ворота – ближе.
Долго я ждал, уж беспокоиться начал, что просмотрел, но нет – показалась пегая лошадь, запряженная в сани. На облучке восседал Федька, а в санях – молодица, закутанная в шаль и в тулупе. Федор покрикивал на прохожих, зазевавшихся бил кнутом. Однако наглости у него – с избытком!
Я дал ему отъехать подальше и тронул коня.
Федька ехал не оглядываясь – миновал городские ворота. К моему удивлению, он поехал по дороге на коптильню и, не доезжая до нее, свернул вправо. Да ведь я был уже в той деревеньке, у Аристарха. Четыре избенки, тупик. Дальше, за деревню, дорога не идет.
Я отпустил сани с Федькой подальше – куда он теперь денется?
Когда сани подъезжали к деревне, я остановился на опушке. Федька проехал дом Аристарха и остановил сани у последней избы. Я увидел, как он открыл скрипучие ворота и загнал лошадь во двор. Ясно – к себе домой приехал. Напасть сейчас – нельзя, много свидетелей может быть, да и на помощь соседу прийти могут. А Федька и так здоровый бугай, еще попробуй – справься с ним один на один.
Домой я уже возвращался в приподнятом настроении. Похоже, расследование мое сдвинулось с мертвой точки.
А дома меня ждал неприятный сюрприз – на сей раз со стороны Дарьи, чего я никак не ожидал.
Вымыв руки, я сел за стол – пообедать хотел. Маша бродила какая-то потерянная. Но тут из комнаты вышла Даша, уперла руки в бока, отчего стала похожа на самовар.
– Жрать приехал?!
Я оторопел – отродясь слов таких от нее не слышал.
– Супостат! Все деньги ему нужны! Кабы ты в Москву не поехал, батюшка мой был бы жив!
– Окстись, Дарья, – я-то здесь при чем? До меня ведь он тоже на коптильню ездил. Какая моя вина?
– Змей в дом заполз, примак чертов! Убирайся из моего дома! Голым и нищим пришел – таким и уходи!
– Дарья, опомнись! Сын ведь у нас! Ты что, меня гонишь?
– Уходи, через твои деньги отец мой сгинул! Чтобы ноги твоей в доме моем не было!
Дарья раскраснелась, глаза рассерженно сверкали. Мать моя, какая же муха ее укусила? Все, что я ни делал для семьи, обернулось против меня. По ее упрямо поджатым губам понял, что продолжать разговор бесполезно.
Я поднялся к себе наверх – забрать личные вещи и оружие. Постоял немного, захватил мешок с деньгами. Спустился в трапезную. Дарья стояла в той же позе.
Я высыпал все из мешка на стол. Монеты соскакивали со стола, со звоном падали на пол. Я на глаз сгреб половину в мешок. Закинул его за спину и вышел – не оборачиваясь и не прощаясь. Оседлал Орлика – это мой трофей, и оставлять его я не собирался. Да и не пешком же ходить.
Выехал со двора мрачнее тучи. Душила обида. Все, что я ни делал, все – на благо семьи, которая меня приняла, и вот – бесславный конец. И главное – вины за собой не чувствую. Снова я бомж, перекати-поле.
Куда теперь податься? Уехать из города? Так и сделаю, только с Федькой счеты сведу. Это уже дело чести – не могу я такие долги прощать. Хоть и христианин, а вторую щеку подставлять не собираюсь.
Я доехал до ближайшего постоялого двора, где когда-то останавливался, снял отдельную комнату. Есть не стал – не было аппетита. Упав на постель, я погрузился в размышления.
Что стряслось с Дарьей? Или нашептал кто ей лжу про меня? С чего она так взбеленилась? Сроду за ней злобности да вспыльчивости я не замечал. Не скажу, что большая любовь была, но симпатия и привязанность, особенно после рождения сына – это было. И не так Дарью жалко, как сына. Денег я оставил достаточно, чтобы они могли безбедно жить много лет – конечно, при условии разумных трат. Но деньги не заменят сыну отца. А я уже губы раскатал – наследник растет. К тому же у Дарьи еще и дом недостроенный имеется. Купчие на избы убогие с землицею в управе на Илью писаны были, все права на землю и дом – у наследницы. Хотя и возводился дом на мои деньги.
К черту – о деньгах, их и сейчас на жизнь хватит. Что делать с Федькой? Надо захватить, допросить и, коли выяснится, что виновен – покарать. Согласно постулату – зуб за зуб, око за око. Умные люди римляне были, все современное право в фундаменте римские законы имеет.
Видел меня Федька, а это плохо. Встречусь с ним на лесной дороге – сразу неладное заподозрит. А и черт с ним. Виновен – убью, невиновен – больше наши пути не пересекутся. На торге разборки устраивать нельзя – людей вокруг много, а у нас разговор сокровенный должен быть, без лишних ушей. Тут только одно остается – делать засаду на дороге и ждать. Сколько? Не знаю, может – день, два. Сколько надо будет, столько и ждать буду. У меня теперь семьи нет, я – вольная птица. Вот разберусь с Федькой и уеду из города, где все напоминает о семье и о знакомых, которыми уже оброс. Не смогу я здесь больше жить. С тем и уснул.
Спал я беспокойно, многажды просыпаясь. Не думал я и не подозревал, что мой уход, вернее – мое изгнание из семьи, так больно меня заденет. И ладно бы, причина весомая была, а то – бабская истерика, нервы. А может, Машка нашептала напраслину?
Позавтракал я плотно, хоть и не хотелось, но – неизвестно, когда еще покушать придется. Слуга вывел оседланного коня.
– Покормлен?
– А то!
Я бросил ему медную полушку и выехал с постоялого двора. Было еще рано – только-только открыли городские ворота, у которых в очереди из десятка саней уже томились крестьяне. Я тайком скользнул взглядом по лицам – Федьки среди них не было.
Тогда я пустил Орлика галопом и вскоре оказался в лесу. Доехав почти до развилки, я повернул назад, отыскивая укромное местечко для засады. Вот и подходящее местечко – на повороте.
Я завел коня в лес и привязал к дереву. Эх, попону не взял – холодно, накрыть бы его надо. Сам подошел поближе к дороге и, встав за пушистую ель, попробовал – легко ли выходит сабля из ножен, не примерзла ли?
По дороге изредка проезжали сани – сначала в город, потом обратно. Федьки не было. Я уже замерз в сапогах. Валенки бы сюда, так ведь в них не побегаешь.
Когда начало смеркаться, понял – сегодня ждать бесполезно. Я вернулся к коню, запрыгнул в седло. Орлик рванул сразу, без понуканий – согреться захотел. В пять минут мы долетели до города. И вовремя – стражники уж ворота закрывать хотели.
Орлик сам понесся по улице и чуть не привез меня к дому Дарьи, да я вовремя спохватился, дернул поводьями и повернул к постоялому двору.
Слуга принял коня, а я направился сразу в трапезную. Хотелось горяченького – супа или щей, винца, чаю или сбитня горячего. За день я здорово замерз. Не хватало только простыть – все дело сорву. Кашлянешь ненароком в засаде – и все, пиши – пропало, другое время и место выбирать придется.
Однако обошлось. Когда следующим днем слуга вывел Орлика, я попросил у него попону, которую и получил в пользование за мзду малую. Так-то оно лучше будет. Орлик у меня теперь единственный конь. Добрый трофей мне достался – резвый, сообразительный, такого беречь надо.
Я встал в засаде на то же место. Сам оделся потеплее, на коня попону набросил – чего животину морозить. Только за елкой устроился, слышу – сани полозьями скрипят. Выглянул осторожно из-за елки – едет! Федька едет, и один. Прямо повезло мне!
Когда сани поравнялись с елочкой, я выскочил в два прыжка на санный путь, выхватил из-за пояса пистолет и взвел курок.
– Стой, Федька. Вылазь из саней.
– Коли грабить решил, так у меня нет ничего, только туша свиная.
– Вылазь да не дергайся – враз пулей башку разнесу.
Федька отпустил вожжи, соскочил с облучка и повернулся лицом ко мне.
– А, старый знакомый. Так ты не только вор – по чужим саням лазить горазд, ты еще и грабить решил. Чем же я тебе не угодил?
– Сани мне твои не понравились – чужие у тебя сани.
– Конечно, я и спорить не буду. Купил я эти сани – чуть более седмицы тому. Это ведь не возбраняется – сани купить?
Федор вел себя спокойно, только глаза его мне не нравились – нагловатые, с ненавистью в глубине. И еще – было ощущение, что Федька время тянет, выбирая момент, когда можно будет напасть.
– Ты не балуй, ножик свой на сани положи и отойди – шагов на пять.
Федька скривился, распахнул тулуп, вытащил нож из ножен и, медленно положив его на сиденье облучка, отошел. Я взял нож в левую руку. А похож нож на боевой – лезвие широкое, сам тяжелый, ручка удобная. Таким воевать можно, не только свиней резать.
– Лошадь где?
– Так вот же она, в сани запряжена.
– Я про другую спрашиваю, что раньше в эти сани запряжена была.
– Откуда мне знать? Сани купил я, а лошадь в глаза не видел.
Федор откровенно ухмылялся. И у меня других улик нет, чтобы дожать его. Решил я его спровоцировать.
– У кого сани брал?
– Не знаю. На торгу купил – понравились, а продавца не знаю.
– Так и быть – езжай дальше, а за задержку прости.
Я положил его нож на облучок и пошел в ельник, весь обратившись в слух по дороге. Скрипнул снег под Федькиными ногами. Один шаг, второй, третий… Пора! Я резко обернулся и поднял руку с пистолетом. Вовремя! Федька уже взял нож и сделал замах, чтобы метнуть его мне в спину.
Я выстрелил ему в живот и сам упал в снег. Федька нож кинуть успел, да видимо, удар пули в живот сделал свое дело – нож в сторону пошел. Я поднялся, отряхнул от снега штанины и подошел к саням. Федька лежал рядом, прижав руки к животу.
– Зачем стрелял, тать?
– Если бы не успел, сам лежал бы сейчас с ножом в спине. Тестя моего ты убил – вот на этой дороге, только подальше. И сани эти – его. Лошадь где?
– Не брал.
– Ой, Федька! Не ври, не бери греха на душу. От пули в живот умирать долго будешь – день, а то и два мучиться придется. Перед смертью скажи правду – скоро ведь перед Всевышним предстанешь, там не соврешь, и улики там не нужны. Господь – он все видит.
– Продал я ту лошадь, в Пронино продал.
– Деньги где?
– Какие деньги – медяки одни! Разве это деньги?
– Тогда зачем Илью убил?
– Аристарх, сволочь, по пьяному делу хвастал, что с коптильни той купец денег много возит, вот я и позарился.
– Сволочь ты последняя, пес смердящий!
Я несколько раз пнул мясника ногой, потом пошел в лес, поискал и, с трудом найдя Федькин нож, вернулся к дороге. Увидел убийца нож в моей руке, понял, зачем я вернулся, и задергал ногами, пытаясь отползти. Да куда он отползет с развороченным брюхом? За ним тянулся кровавый след. Не жилец он. Добью его, добью, как и хотел – его же ножом! Я вонзил его нож, которым он убил Илью, ему же в сердце. Федька закатил глаза, дернулся и затих. Нож так и остался у него в груди.
Я обтер снегом руки. Мерзко было на душе, как будто змею убил. Да, я отомстил за Илью, до конца исполнив свой долг, но все равно привкус этой победы был горьким.
Я развернул на дороге лошадь и сани Федьки, шлепнул ее по крупу ладонью. Лошадка привычно затрусила в сторону дома. Чего ей тут стоять, мерзнуть попусту? Дорога не бойкая, этак она может простоять здесь до вечера.
Я подошел к Орлику, отвязал поводья, уселся в седло и выехал на дорогу.
Въехав в Псков, добрался до постоялого двора. Пусто было на душе. Долг исполнил, убийцу покарал – а что дальше? Исчезла цель, которая мною двигала в последние дни. События января были столь значимы и так разительно сказались на моей судьбе, что их требовалось осмыслить. Поездка в Москву, убийство Ильи, мое изгнание – надо называть вещи своими именами – из семьи, розыск и отмщение убийцы. Круговорот событий завертел меня, не было возможности даже передохнуть и осмыслить происходящее.