И главное сомнение жило во мне самом — «если мы отобьемся и все закончится благополучно»… Чтобы все благополучно закончилось, следует еще отбиться и дождаться своих. Отбиться нам будет непросто, и я не уверен, что под моим командованием можно это сделать успешно. Нет у меня таких навыков, какие есть у старшего лейтенанта Воронцова. И нет у меня такого опыта, который позволяет принимать правильное решение не задумываясь.
Но получить звание майора раньше времени было бы очень хорошо.
Мне даже показалось, что погоны у меня слегка потяжелели под тяжестью одной большой звездочки, сменившей четыре маленькие. Я даже на погон косо посмотрел.
Я не решил окончательно, как поступить. Следует еще и к самому старшему лейтенанту присмотреться — какие команды будет он отдавать?
* * *Старший лейтенант Воронцов тоже понимал, должно быть, ситуацию и тоже стремился к внеочередному, но естественному повышению и в должности, и в звании, поскольку по годам, как мне показалось, ему уже пора было бы получить капитанские звездочки — мы примерно одного возраста, и я свои уже недавно получил, но он, к слову сказать, кажется, и не сомневался в своем праве на командование. Пока он показывал себя нормально, хотя я лично видел спорным вопрос о том, где должно находиться командиру тогда, когда бой уже идет, хотя и не высказывал этого вслух, чтобы не выслушивать резкий ответ, как это произошло вначале, когда старший лейтенант сначала охранение выставлял и только потом хотел раненых спускать. Воронцов вместе со мной спускал раненых и убитых, одновременно прислушиваясь к тому, что творится на флангах, пытаясь по автоматным очередям и взрывам гранат определить происходящее, и снова посылал солдат, посылал даже тех, кто сам спуститься из вертолета не мог, и мы вдвоем спускали их, как тяжелых раненых, но потом они уже отправлялись дальше самостоятельно, отправлялись, чтобы готовиться к предстоящему бою. Я не смог бы послать таких в бой. Я и не попытался бы сделать этого с чужими солдатами. И в этом старший лейтенант опять выигрывал как командир. И совсем уж он выиграл, что заставило меня полностью смириться с расстановкой сил, когда объяснил, что хочет предпринять сам. Взрыв дерева-опоры корпуса бывшего вертолета придавит тех, кто находится внизу. Это однозначно. У меня даже мысли такой не возникало, когда я пытался сравнить свои возможные действия с действиями Воронцова. Нет, командир он от Бога, и с этим мне придется смириться. При этом он не просто командир, который правильно расставляет свои силы. Он еще и профессиональный военный разведчик и, одновременно с выполнением своих командных функций, выполняет работу диверсанта. Сам, без солдат… Уронить корпус на головы противнику может додуматься только диверсант, который обязан мыслить не стандартными правилами ведения боя, а теми, что соответствуют ситуации, и не упускать ни единой возможности нанести противнику урон… Свое уважение такому решению я выразил молчаливым согласием.
На этом мы разошлись.
Старший лейтенант Воронцов остался один, а лейтенант Соболенко с отцом Валентином пошли провожать меня до временного лагеря, чтобы я начал там командовать. Место для этого лагеря нашел лейтенант Соболенко, и я сразу отметил, как умело он это сделал. Если здесь и можно было найти что-то подходящее, он нашел именно это. Надо будет по возвращении не забыть отметить лейтенанта в рапорте не двумя словами, а целой темой. Я уже хорошо знаю, как командование читает рапорты о чрезвычайных происшествиях. Если офицер расписывает свои подвиги, рапорт читают сквозь пальцы. Если он описывает высокие боевые качества своих сослуживцев, это воспринимается иначе и сам автор рапорта воспринимается иначе. У нас любят скромность и всегда поощряют ее.
* * *Лейтенант Соболенко и священник не стали задерживаться в лагере. Только лейтенант спросил, прислушиваясь к то стихающей, то вновь возобновляемой перестрелке ниже по ущелью:
— Как думаете, товарищ капитан, сколько до них?
Вопрос был, конечно, неуместен, потому что думать можно было целые сутки, но так и не додуматься до правильного ответа.
— Вот уж чего спросил, — пожал я плечами. — Измеряй шагами. Я думаю, метров пятьсот, не меньше. Звуки по ущелью далеко разносятся…
— Рядом они совсем, — возразил мне священник. — Где-то сразу за поворотом… Они позицию на повороте заняли. Так удобнее. На поворотах один склон ущелья всегда более пологий, и там можно позицию выше занять, чтобы весь проход контролировать…
Священник размышлял, как боевой офицер, повидавший на своем веку не один десяток засад и способный подсказать настоящим офицерам, как война делается. Мы с лейтенантом только переглянулись.
— Ну-ну… — заметил Соболенко. — Проверить недолго. Но если отец Валентин прав, то надо срочно укреплять лагерь. Здесь позиция тоже практически невыбиваемая.
— Только с противоположного склона стрелять можно, — опять заметил священник.
Надо отдать ему должное, я сам про противоположный склон хотел сказать.
— Это так. Значит, надо держать под прицелом все проходы на ту сторону. Но там склон хоть и не крутой, но почти открытый. Трудно незамеченным пройти.
— А если ночью… — опять правильно заметил отец Валентин. — Не думаю, что до ночи здесь все закончится.
— И сколько мы здесь сидеть будем? — из-за спины у меня спросила Ксения, подошедшая совсем неслышно.
Священник с лейтенантом переглянулись и поспешили дальше. Их старший лейтенант Воронцов отправил к нижнему посту.
— По возможности держите меня в курсе происходящего, — сказал я в спину. — Я буду дальше передавать командиру…
Последнюю фразу добавил умышленно для Ксении, чтобы обострить ее реакцию. И я не поторопился оглянуться на голос. Как стоял, рассматривая ущелье внизу, так и остался стоять.
— Постараемся, товарищ капитан, — пообещал Соболенко.
— Сколько, я спрашиваю, сидеть будем? Ты хоть на такой простой вопрос, капитан, ответить сможешь?
Эта дура всегда считает неразрешимые вопросы самыми простыми. Я уже давно устал возмущаться ее наивной тупостью. Но мой выпад относительно командира она словно бы пропустила между ушей. Однако я-то знаю, что она еще переваривает эти слова, как переваривает слова, сказанные в ее адрес старшим лейтенантом Воронцовым во время спуска из корпуса бывшего вертолета. Она тогда очень ждала моей взрывной реакции, а получила повторение слов старшего лейтенанта.
— Хоть на такой вопрос ответить я не могу, потому что этого не знаю, как не знает…
— Спросил бы у своего командира…
— …как не знает этого никто…
Я повернулся, не глядя на Ксению, и прошел туда, где сидели кучкой раненые семеро солдат и один из конвойных. С чужими солдатами разговаривать сложнее, чем со своими, тем более — с солдатами ранеными. Но я попытался взять тот же тон, что брал в разговоре с ними старший лейтенант Воронцов.
— Я понимаю, мужики, что вам тяжело. Но кто-то может мне помочь брустверы поставить?
— Руки целы были бы, я бы помог, — ответил младший сержант Ярков, тот самый радист, что пытался сломанными руками восстановить вертолетную рацию, но, как я понял, безуспешно.
Двое других все же с трудом, но поднялись. У одного была рваная рана сбоку на верхней части бедра, сразу под брючным ремнем, и рана сильно кровоточила, судя по пропитанным кровью бинтам. У второго в крови была вся голова и лицо залито кровью, но кровотечение, кажется, прекратилось, а глаза он промыл в местном хилом водопадике. Небольшая рана на предплечье работать ему не помешала бы. Там даже кровь через бинт не выступила.
Оставшиеся солдаты и конвойный только пошевелились, силы свои, что ли, испытывая, но не встали. Рваные раны, я уже знал по своему опыту, болят сильнее огнестрельных. А если еще и кости повреждены, то боль бывает близка к шоковой. У меня много лет назад, еще в курсантские годы, была такая рана, хотя и не боевая. Катаясь на велосипеде в лесу, нарвался боком на сук дерева. Не только бок порвал, но и ребро сломал. Долго потом дышать было больно.
С помощниками я определился.
— Ксения! — позвал я, не оборачиваясь.
И услышал, как она молча подошла.
— Твоя задача: проведи ревизию всех медикаментов и перевязочного материала. У кого что осталось…
— Проверю… — согласилась Ксения.
Она вообще-то знала, когда следует забыть про свою боль и работать. Особенно если цель перед собой видела. А сейчас она цель видела — что-то совершить под моим командованием, чтобы это, во-первых, отразилось на наших отношениях, во-вторых, могло бы дать толчок к высокой оценке моих действий со стороны командования. Она еще не верила и не осознавала до конца, что ее мои служебные дела уже могут не касаться. Много раз уже наша совместная жизнь была, казалось, полностью разрушена, но все восстанавливалось. Она надеется, что восстановится и сейчас. Но я-то знаю, что не восстановятся…
— «Аптечку» в вертолете оставили, ротозеи…
— В «аптечке» ничего не осталось, — заметил младший сержант Ярков.
— Таблетки. Кетонал, например… Еще с десяток таблеток. Возьми в общую базу, — подал я пузырек с оставшимися таблетками Ксении. — Они хорошо от боли помогают. Действуй! Рабочая команда: за мной!
Тропа по склону проходила как раз по оконечности нашего компактного лагеря-лазарета. И с любой стороны можно было ждать опасности. Но с верхним по ущелью направлением было все ясно, там была основная опасность от боевиков из полевого лагеря, но там же были и основные наши силы сосредоточены во главе со старшим лейтенантом Воронцовым. И если бы эти силы пропустили противника — а пропустить его они могут только в том случае, если они сами погибнут, — то и нам было бы надеяться не на что. Но здесь ситуация была относительно ясна. А вот что творится в нижней части — я не знал. И потому первый бруствер решил возводить прямо поперек тропы именно там, со стороны, в которую удалились отец Валентин и лейтенант Соболенко.
Про свои содранные ладони я уже забыл полностью. Не до того как-то было. И перевязанными руками работать можно было вполне. Я подносил наиболее крупные и удобные с моей точки зрения камни для возведения кладки; один из солдат, у которого вся голова была в крови, носил камни поменьше, а второй, сидя на уже уложенных камнях, укладывал другие, придавливая их как можно плотнее и даже просыпая щели собранной здесь же каменистой землей, и эту землю рукояткой ножа, а в самых тонких местах и лезвием утрамбовывая, чтобы камни не шатались. Стена получалась плотная. При толщине сантиметров в шестьдесят-семьдесят она имела высоту в полметра, а ближе к краю тропы и восьмидесяти сантиметров достигала. И даже амбразуры мы камнями выложили.
Я моментально взмок от такой работы, но, к счастью, мелкий и частый, тугими струями идущий дождь полил и слегка охладил тело. На прилипшую одежду я внимания старался не обращать, а когда внимание на что-то не обращаешь, это не мешает.
Хорошо, что мы со старшим лейтенантом Воронцовым выбросили из вертолета полотна брезента, которым укрывали грузы. Иначе нашим раненым пришлось бы под дождем мокнуть. Это не всегда приятно. Мне в работе это приятно. А им приятно не должно быть.
Единственное, что мне мешало, — возвратившаяся боль в голове. Каждый наклон за камнем давался с трудом, и в голове начинал гудеть большой набатный колокол. И после того как я ставил камень рядом со стеной или на стену бруствера, мне приходилось останавливаться и с силой сдавливать голову больными ладонями. Ладони были грязные, бинты изорвались, и лицо у меня тоже, наверное, было грязное, потому что я ловил взгляды солдат, и во взглядах этих была не улыбка, а маленькая искорка смешинки. Я сначала даже рассердиться хотел. Как-то не принято в армии солдатам смеяться над офицером. Но потом представил, как психанула бы Ксения, если бы заметила, что солдатам смешно на меня смотреть, и сам улыбнулся:
— Сильно чумазый?
— Есть маленько… — ответил солдат с окровавленной головой.
На этом инцидент был исчерпан. Вот бы так все инциденты исчерпывались…
* * *До прихода отца Валентина мы закончили строить первый бруствер и успели сложить уже половину второго в противоположной стороне тропы, чтобы и верхний путь к своему лагерю перекрыть. Ко второму камни пришлось таскать издалека, и потому дело шло значительно медленнее.
Дождь к тому времени прекратился, так и не показав нам настоящую грозу, которая грохотала где-то вдалеке, но священник успел промокнуть еще раньше. И, выгляни сейчас солнце, его ряса наверняка парила бы, потому что сам он излучал настоящий жар.
— Капитан, у нас хреново дело…
— Не можете удержать? — Я оглянулся на наш лазарет, сразу прикидывая, кто сможет стрелять хотя бы лежа, если его донести до бруствера.
— Держим пока… Только держать скоро нечем будет… Патронов Господь не послал… Меня прислали предупредить…
— Соболенко командует?
— Лейтенант…
— Что он думает? Отходить будет?
— Говорит, позиция там сильная. Жалко бросать — весь узкий проход под прострелом. Они уже полтора десятка бандитов положили, сами только двоих потеряли. Их сейчас принесут сюда. Но патронов нет.
— И что же? Мне заказать их в Ханкале? — спросил я сердито. — Или здесь всем солдатам карманы вывернуть?
Сатанинские глаза священника нехорошо блеснули.
— Здесь все равно они никому не нужны. У кого есть, пусть отдадут. Там прорвутся, здесь не удержаться.
Я раздумывал над ситуацией, когда услышал идущий из нижней части ущелья шум. Это мог быть только звук вертолетных винтов. Головы подняли все. И в самом деле, маленький вертолет, скорее всего, поисковый, завис над поворотом ущелья, где-то недалеко от наших позиций. Кого он мог искать? Только нас…
2. Ширвани Бексолтанов, самодостаточный эмир
Как только вертолет опустился ниже, стало заметно светлее, хотя время от времени мы попадали в такой дождь, что он даже ветровое стекло делал совсем непрозрачным, а у вертолета нет «дворников», как в автомобиле, и стекла чистить нечем. Но дождь — не снег, вода имеет обыкновение не налипать, а стекать, и потому моменты «слепоты» вертолета были лишь кратковременными, а сама скорость полета была такой низкой, что угрозы не вписаться в поворот ущелья у нас практически не было.
Рауф чувствовал себя уверенно и спокойно, и даже что-то начал напевать себе под нос. Хорошо, что не попсу какую-то, под которую мерзкие девки на телеэкране задницей размахивают, а нормальную мелодию, наверное, азербайджанскую, потому что напевал он на азербайджанском языке, который я не понимал, только изредка узнавая слова, общие для всех кавказских народов. Такое настроение пилота говорило, что полет проходит нормально, несмотря на непогоду, и это успокаивало. Но все-таки мы летели не в космосе, где земная погода не влияет на полет, а над самой землей, и не на космическом корабле, а на маленьком вертолете, поэтому беспокойство все же оставалось.
— Входим в Змеиное ущелье, — предупредил Рауф, когда вертолет круто на бок лег и начал медленно, почти на месте, поворачивать влево. — Поворот крутой, под острый угол выходим. Ой-ей… Как же там летать… Там везде такая ширина?
— Ты там не был?
— Не дал Аллах такого несчастья на мою голову. До сегодняшнего дня…
— Это нижний вход в ущелье, — обрадовал я его. — Самое широкое место. Готовься к тому, что дальше будет местами совсем узко. Там придется подниматься выше. Но здесь сегодня большегрузный вертолет уже летел. Не испугался. И пролетел бы, если бы его не сбили.
— Нас не собьют?
— Нас ждут. Должны ждать.
— Тогда попробуем не повиснуть на деревьях.
— Большегрузный не повис. Не бойся.
— Это не есть вопрос пугливости пилота. Это есть вопрос его мастерства и дружбы со своей машиной, — сделал скромный вывод Рауф. — А вообще хороший водитель многотонной фуры может в фигурном вождении выступить лучше, чем он же на легковушке. Я на этом вертолете всего-то несколько дней. Не освоился еще полностью.
А этим сообщением уже он меня обрадовал.
Впрочем, долго радоваться мне не дали, потому что спутниковый телефон зазвонил. Определитель высветил незнакомый номер. Но я, несколько секунд посомневавшись, все же ответил, хотя на незнакомые звонки именно на эту трубку чаще всего не отвечаю:
— Слушаю вас внимательно.
— Здравствуй, Ширвани. Это Биболатов…
Значит, моим номером с эмиром поделился Зияудди.
— Здравствуй, Геримхан. Как у тебя обстановка?
Своим вопросом я слегка сбил его с толка, потому что он, похоже, заранее обдумывал свои предстоящие слова, а теперь предстояло не их произносить, а мне отвечать.
— Скверная обстановка, Ширвани. Мы нечаянно на «летучих мышей» нарвались. Вернее, не мы на них, а они на нас, и не знаю, чья здесь вина, только виноватого искать поздно… С вертолета нас заметили, и пришлось вертолет сбить. Наш пулеметчик прямо со склона расстрелял пилотскую кабину. А они не разбились. Мы сунулись добивать, чтобы нас не сдали, а там «летучие мыши». А их, сам, наверное, знаешь, с наскоку не возьмешь. А мы с наскоку и попробовали… Потери большие, а у меня каждый человек на счету.
Последние слова походили на торговлю. Торговаться я тоже умею, но знаю и другое правило: торгуешься, это еще не значит, что ты обязательно покупаешь.
— Я везу с собой троих. Хорошие бойцы. Лучшие мои парни. Они смогут тебе помочь. Да и я сам стрелять не разучился.
Геримхан откровенно хмыкнул в трубку.
— Ты сможешь помочь только тогда, когда пожелаешь с братом повидаться. Понимаешь, да?.. Если со мной на перевал пойдешь… Мне там люди ой как нужны будут.