Кистень ударил по спине, боль в позвоночнике на миг ослепила его. Ничего не видя, он отбежал назад, наступив по пути на что-то мягкое, а когда снова смог видеть, мут уже напал на озерных. С рождения выработанный рефлекс сработал: они сразу отвлеклись на неистового, привычного врага. И тогда Максим, обжигая легкие морозом, набрал как можно больше воздуха.
– Муты!!! – закричал он. – Муты идут!
Битва в один миг прекратилась, лишь двое оставшихся на ногах противников Максима махали кистенями, пытаясь проломить череп восставшему из мертвых. Тогда он крикнул еще раз, и его поддержал кто-то. Это оказался Косой, который не смог далеко убежать. Его сбили с ног и жить ему оставалось не больше секунды, когда он тоже заголосил, указывая наугад куда-то в сторону:
– Муты!!! Муты!!!
Те озерные, что побежали вслед за покинувшими поле боя «беженцами», остановились и подались назад. Все озирались. Часть бойцов кинулась на помощь тем, которых атаковал единственный обратившийся. Воспользовавшись этой передышкой, сражавшиеся еще обитатели Цитадели бегом бросились прочь. Становилось все темнее. Максим, отрезанный противниками от своих, повернулся и кинулся куда глаза глядят, он был уже не в состоянии толком определить направление. Только теперь он заметил, что пошел снег. Это и стремительно опускавшаяся ночь должны были помочь ему выжить. Надолго ли? Он не чувствовал босых ног и потерял половину того тряпья, что было на нем вначале.
«Только бы не заблудиться! – думал Максим, прыгая по сугробам. – И только бы они не пошли по следам! Далеко мне не убежать…»
– Вон туда один побежал! – истошно закричал кто-то. – Туда, к лесу! Голова, пошли со мной кого-нибудь, я его быстро достану!
«Надо же, и у них старейшина Головой называется! – Юноша споткнулся, больно ударился о замерзшую кочку плечом, но заставил себя тут же подняться и продолжать бег. – Надо вдоль леса бежать! В лесу бурелом под снегом, ноги поломаю, не пройти там…»
– Назад! – Это командовал старейшина. – Все назад! Потом с этими гадами разберемся, сожгем вместе с их змеиным гнездом! Темнеет и мороз крепчает. Факелы запалить! Федор, возьми троих не раненых, да зажгите их лари! Останьтесь здесь и головы всем мертвецам поотрезайте. Караульте только, не спите! Леня Лесной, ты первый смотри: вдруг кто вернется из этих «беженцев». Остальные – домой, товар только весь соберите. Федор, ты проверишь, как мы уйдем. Я за вами пришлю! Тут все осмотреть надо, может, ножи в снегу остались. Ну, это уж завтра, как рассветет.
Последние его слова Максим едва расслышал – он убежал уже достаточно далеко. Поняв, что его не преследуют, он упал на колени в снег. Силы его почти оставили. Можно было бы попробовать пробраться вдоль кромки леса, окольным путем, в Цитадель, но Максим боялся заблудиться, а еще больше – не дойти. Слово «костер» засело в его голове. Он, до крови прикусив губу, чтобы не стонать, принялся растирать холодные как лед ноги. Стало совсем темно, и с места торга и битвы его уже не могли заметить.
«Там будет костер, – думал он, медленно коченея. – Там много тряпья. Там даже еда – лари-то в драке перевернули, не все смогут собрать сразу! Неужели я замерзну всего в сотне метров от этого всего?»
Нужно было ждать, но холод ждать не желал. Максим боролся с этой зимой, этой вечной ночью, но все, что он мог делать, – растирать и растирать замерзающие части тела мучительно холодным снегом. Озерные, как ему показалось, собирались целый час, прежде чем, сопровождаемые факельщиками, убрались в сторону своей крепости. Тогда стало, наконец, тихо, и Максим, содрогаясь от боли при каждом шаге, рискнул потихоньку приблизиться к маленькому костру, в котором пылали обломки ларей из Цитадели. Ему пришлось несколько минут напрягать глаза, чтобы заметить наконец часового: Леня Лесной стоял, кутаясь в какую-то длиннополую и на вид добротную одежонку, шагах в тридцати от костра. Чаще всего он смотрел в сторону Цитадели. Заставив себя передвигаться ползком, Максим переместился так, чтобы оказаться с другой стороны костра.
Будь там один или даже двое озерных, он бы не выдержал и кинулся на них. Но у костра сидели трое. Они, негромко посмеиваясь, разогревали на нем какую-то еду и вспоминали свои подвиги. Максим, не зная, что предпринять, подползал все ближе, пытаясь нащупать какое-нибудь оружие. Увы, он оказался на том участке, где боя, видимо, не было. Потом рука задела что-то очень знакомое. Он осторожно ощупал предмет… Это был лук. Максим находился на том самом месте, где впервые вступил в бой. Он постарался сориентироваться и отыскал тело Тохи. Рядом валялся его кистень, на котором успела образоваться корочка замерзшей крови.
«Если бы у меня была не одна стрела… – Он, не отрываясь, смотрел на костер и прикидывал, где бы поискать выпущенные стрелы. – Но они попали в людей, и вряд ли их выдернули и бросили, ведь это металл!»
Медленно, очень медленно он приближался. Смерть тоже ползла, она двигалась от рук и ног к его сердцу. Кто первый? Может быть, следовало встать и пойти к огню? Сдаться, попросить помощи, милости? Максим не верил, что кто-нибудь его пощадит. Нет, у озерных даже мысли такой не возникнет.
– Все, я свое откараулил! – Максим вздрогнул, когда часовой, за которым он не следил, вышел в круг света у костра. – Теперь я греться буду, Федор, а вы идите головы пилить.
– Зачем пилить? – Федор, придерживая длинную бороду ладонью, поднес к губам прутик, на который была насажена лягуха. Это были последние запасы из Цитадели: Андрей пошел на все в попытке усыпить бдительность озерных. – Я сколько раз говорил: кость тут ни при чем! Мясо достаточно разрезать, только как следует, по кругу, до позвонков. С такой шеей никто не обратится, точно говорю. Не раз проверено!
Даже замерзая, Максим удивился: они что же, верят, что мертвые люди тоже могут превратиться в мутов? За такое предположение в Цитадели подняли бы на смех. Выходило, что общины живут настолько независимо друг от друга, что у них и суеверия возникают разные. Все дичают, только с разной скоростью, которая зависит только от того, насколько у общины все складывается удачно. У озерных были сейчас и пища, и тряпье – явно побольше, чем у «беженцев»! – и металлические орудия. Но ничего из этого они не могли, не умели произвести сами. Значит, через несколько лет озерная община придет к такому же кризису, как и обитатели Цитадели.
«Алекс говорил, что когда-то они с соседями свадьбы играли… Интересно: как это? – Трое, сидевшие у костра, поднялись и, посовещавшись, пошли к югу, высматривая тела. Они явно собрались, отдохнув и подкрепившись, заняться порученным делом, и Максим сам себе удивился: его это не встревожило. Ему было уже почти не холодно. – Очнись! – сам себе мысленно закричал он. – Ты замерзаешь! Двигайся, или тебе конец! Не холод тебя заберет, так наткнутся эти трое!»
Двигаться было очень больно, и все же он смог заставить себя приподняться. Леня Лесной, как его назвал Голова озерных, грел руки у огня, явно собираясь поесть. Он не смотрел по сторонам, полностью полагаясь на товарищей. Максим положил лук и стрелу на снег, надеясь, что сможет вернуться на это место, покрепче сжал в руке кистень Тохи и пошел к костру, постепенно смещаясь за спину Лене. Посмотрев в сторону его товарищей, он увидел лишь неясные силуэты в темноте. Кажется, они склонились над телами павших. В левой руке Максим держал нож, но пальцы совсем его не слушались. Он укусил их и едва почувствовал боль. Нужно было действовать именно сейчас, второго шанса судьба не даст.
Он был уже в пяти-шести шагах, когда Федор крикнул из темноты:
– Ленька, топор-то у тебя?!
Максим припал к заснеженной земле, спрятался, насколько мог, за фигурой Лесного.
– Здесь! – спустя немного времени отозвался Леня, отыскав инструмент. – Надо, что ли?
– Сейчас Мишка прибежит, ему дай! Окоченели они, морозы-то какие стоят! Тут не подрежешь, тут рубить надо!
Послышались торопливые шаги. Если этот Мишка посмотрит через плечо Лесного, то увидит скорчившегося за его спиной врага. Он хорошо виден, одетый в грязное, потемневшее от грязи и времени тряпье, лежащий на белом снегу. Максим решил, что будет бить. Один раз или, если получится, два. Ему все равно конец, но страшно просто лежать и ждать смерти. Хотя лежать тоже хотелось. Снег стал казаться мягкой постелью. Он не жег уже холодом, он звал. Сны куда приятнее жизни.
– Спасибо, дядя Леня! – произнес совсем еще молодой голос. – Ты видел, как я сегодня рогатиной прямо в глаз той бабе-то угодил? Ну, рожала которая?
– Видел! – ответил Лесной, не переставая что-то жевать. – Прямо в глаз, точно. Родила она или не успела?
– Не знаю, дядя Леня! Вот пойдем ей голову резать и поглядим! Может, там и две головы. Смеху-то, да?
– Точно. Ступай, неси топор. Не видишь – я ем. Ступай.
«Оксана, – понял Максим, – кто же еще? Да уж, нашла дура время рожать. Никогда я ее не любил, а все же… Сколько себя помню, столько и ее. Она из моей общины, она была как часть меня. И значит…»
– Точно. Ступай, неси топор. Не видишь – я ем. Ступай.
«Оксана, – понял Максим, – кто же еще? Да уж, нашла дура время рожать. Никогда я ее не любил, а все же… Сколько себя помню, столько и ее. Она из моей общины, она была как часть меня. И значит…»
Он встал во весь рост и ударил, попав именно туда, куда целился, и именно с той силой, с которой требовалось. Глухой звук был полностью заглушен Мишкой, чьи ноги скрипели по снегу. Быстро присев, Максим схватил Лесного за плечи и не дал ему упасть лицом в огонь.
Глава девятая Один в поле
Мертвец сидел у костра, уронив голову на грудь. Он будто дремал, и в отблесках костра, боровшихся с темнотой, никто не заметил бы смертельной гримасы на его лице даже с десяти шагов. Кровь из разбитого затылка стекала ему за шиворот. Она дымилась на морозе, но дым от костра прятал и эту примету. Костер стал лучшим другом Максима. Ему хотелось прыгнуть вперед, обнять его, поцеловать огонь посиневшими губами.
«Медленно, очень медленно! – уговаривал себя юноша, подтягивая поближе брошенную рогатину. – Если делать все медленно, то никто ничего не заметит».
Трое в темноте, теперь, из-за костра, совсем невидимые Максиму, негромко переругивались. Застучал топор – звонко, как по промерзшему дереву. Прутик, на который Лесной нацепил кусочек хлеба, вспыхнул на самой вершине. Сам хлеб почти уже превратился в уголек, но спешить было нельзя. Любое резкое движение могло выдать Максима.
«Мы не умеем воевать друг с другом. – Он старался отвлечь себя хоть немного. – Бегущих мутов слышно издалека, особенно ночью. Да и снег скрипел бы у них под ногами. А еще они рычат, когда видят огонь. Поэтому озерным кажется, что они в безопасности… Но люди вели бы себя иначе».
Рогатина сбила прутик, воткнутый в снег. Обуглившийся хлеб зашипел. Максим еще немного помог себе рогатиной, потом дотянулся до прутика рукой. Уголек, но какой вкусный уголек! И это ничего, что он такой горячий, что язык и нёбо будут в волдырях, ничего! Если у человека есть волдыри от ожогов, значит, он живой. Максим изо всех сил старался жевать медленно, но челюсти его не слушались и дробили пищу с чудовищным грохотом, так ему показалось. Он лег рядом с Лесным и вытянул ноги насколько мог близко к огню, пряча их под его длиннополой одеждой. Пока ноги ничего не чувствовали, но пододвигать их ближе Максим боялся: сгорят, а он и не заметит. Возможно, даже почти наверняка, ему еще придется бежать на них по холодному, страшному снегу.
«Нет! – закричало от этой мысли все его естество. – Нет, лучше здесь умереть, в свете и тепле!»
Он сжевал весь ржаной уголь, сглотнул слюну, в которой едва различался вкус хлеба. Мука, вода, и несколько крупиц соли – вот и все, что могла себе позволить Маша-повариха, выпекая его. Плоские лепешки. Максиму вспомнилось, как пекли хлеб в его детстве. Он думал, что давно об этом забыл, воспоминания оказались совсем ранние. А может быть, их и не было, этих воспоминаний, и он придумал их? Но Максим просто чувствовал запах, пьянящий запах, и хлеб не был плоским. Пышный, аппетитный холмик, еще горячий, из печи. Его резали и ломали руками. Отец, мама…
«Проснись! – У Максима был союзник: желудок, который начал отчаянно, до зубовного скрипа болеть. – У него была еда. Лягухи! Где они?»
Лягухи, совсем замерзшие, валялись прямо на снегу. Во время сражения часть драгоценных стеклянных банок, которые Андрей тоже приказал принести будто бы на продажу, оказалась разбита. Оставшиеся отрезать трупам головы озерные выбрали засоленные тушки из осколков стекла и сложили их возле костра горкой. Их было там еще несколько десятков: маленькие соленые лягухи, ободранные, но с косточками. Максим подкатил одну к себе, попробовал разгрызть, но она оказалась слишком твердой, ледяной. Тогда древком рогатины он сгреб их к самому огню. А хлеб нашелся в кармане мертвого Лени Лесного, тоже мерзлый, но во рту от него отпадали крошки, которые можно было глотать, одну за другой.
К ногам вернулась чувствительность, и они стали болеть так, что Максим, проглотив хлеб, набил себе полный рот снега, чтобы не закричать. Теперь заболели и зубы. Максим мысленно поблагодарил за эту боль, вот только сам не понял кого. Он был жив, и уже не впадал в забытье, которое тоже вело к смерти. Пора было действовать. Он заставил себя отползти от костра и присмотрелся к троим озерным. Их неясные силуэты переместились к южной стороне, там они продолжали ворчать друг на друга и обезглавливать топором окоченевшие трупы. Максим прополз еще немного и содрал с двух мертвецов, какого-то озёрца и Мити Лопоухого, как можно больше тряпья, пытаясь при этом остаться неуслышанным и незамеченным. На вражеском бойце оказалась пригодная обувь: деревянная подошва была оплетена через специальные выточки кожаными ремешками, таким образом прикреплялся кожаный же верх. Сняв эти тапки, Максим обнаружил внутри свалявшееся сено.
«Научились кожу мутов обрабатывать, – догадался Максим, снова набивая рот снегом. Когда он наденет эту обувь, ноги опять окажутся в огне боли. – Хотя… Может быть, это человеческая кожа? Разницы-то нет почти никакой. Непонятно только, почему такая хорошая обувка не на всех была. Может, они еще на что-то кожу используют? Эх, озёрцы, почему же вы не хотели с нами дружить… Тогда, может быть, мы все и дичали бы медленнее».
Он подобрал еще один кистень и вернулся к костру. Лягухи начали дымиться. Он подгреб их к себе рогатиной и начал с наслаждением есть. Соль! Яркий вкус! Только теперь Максим понял, что очень хочет пить, и снова потянулся за снегом. Так хорошо ему, наверное, никогда в жизни не было. Даже когда мама обнимала в детстве, даже когда первый раз уговорил женщину, имени которой не помнил, даже когда с Валькой обжирались мясом мутов в овражке. Тепло, пища… Это все, что нужно для счастья.
И тогда его заметили.
– Дядя Леня, сзади! – тонко закричал Мишка. – Дядя Леня, оглянись!
С полным ртом соленых, обгорелых лягух, все еще с наслаждением хрустя их костями, Максим покатился прочь от костра – так было быстрее, чем вскакивать на неверные, больные ноги. Перекатившись несколько раз, он поджал под себя колени и замер, надеясь, что враги потеряли его в темноте.
– Там! Там, глядите!
Видимо, глазастый Мишка показывал в его сторону пальцем, но Максим его не видел.
– Тихо, не беги вперед, увалень! – Это был голос Федора, старшего над всеми. – Может, их тут десяток… Говорил же, одного факела мало!
– Мишка, беги к нашим за подмогой! – тут же потребовал кто-то.
– Стой! Куда ты его посылаешь? В темноте получит по голове, вот и вся подмога! – возразил Федор. – Вместе держаться, во все стороны смотреть! Мишка, ты видишь его?
– Ну, вроде вот там… был.
За то время, что они переговаривались, Максим успел на полусогнутых ногах отступить еще дальше от огня и сместиться в сторону. Оружие он держал наготове: в одной руке рогатина, в другой кистень, еще один висел через плечо, а в кармане ждал своего часа нож. Если рискнут и кинутся его искать, то спрятаться не получится, но и взять себя голыми руками он не позволит. Но озерные осторожничали.
– Там не там… Я ничего не вижу. А ну, к огню идем, нам факелы нужны! – Все вместе, испуганно озираясь, они появились на границе света и мглы. Факел, который держал в руке длинный парень, почти уже погас. Федор вышел вперед. – Леня! Лесной! Ты жив?
– Что ты спрашиваешь? – разозлился длинный. – У него на затылке яма! И когда только приложить его успели, гады! Эй, выходите! Давайте драться по-честному, беженцы поганые!
– А зачем?! – хрипло выкрикнул Максим, отступая все дальше. – Мы вас и так перебьем!
Он тут же сменил направление и пошел туда, где оставил лук. Он ступал очень осторожно. Снег все же чуть поскрипывал, но озерные стояли у костра, в который Мишка тут же подкинул новых дров. Они затрещали, и Максима никто не услышал.
– Вот же гады! – не унимался длинный. – Никогда такого не было, чтобы люди на людей кидались! Предатели! Ваших матерей муты пялили, слыхали?!
– Заткнись! – приказал ему Федор. – Эй, в темноте! Если ты там не один, пусть и остальные голоса подадут!
«Хитрый какой! – усмехнулся про себя Максим, нашаривая лук. Единственная стрела легла на отсыревшую тетиву. – А я вот в удачу теперь верю, а не в хитрость».
Он недолго думал, в кого выстрелить. Если бы не Мишка, Максим еще несколько минут пролежал бы в блаженстве, упиваясь едой и теплом. Пока длинный и Федор по очереди выкрикивали в темноту то предложения, то оскорбления, «беженец» зашел сбоку. Сюда должен был поглядывать длинный, но он оказался уж слишком горячим парнем, а значит, невнимательным. Сырая тетива натянулась не так, как обычно. Беззвучно вздохнув, Максим, рискуя, сделал еще два шага вперед и поднял прицел повыше. Если не выйдет – что ж, придется бежать. Теперь, возможно, хватит сил дойти до Цитадели.
Привычный звук спущенной тетивы в этот раз вышел совсем не звонким, а басовитым и даже хриплым. Но удача и правда повернулась лицом к Максиму: стрела не просто попала в цель, она вонзилась в шею Мишки, пробив тряпье. Вскрикнув, парнишка присел на снег и попробовал было ее вытащить. Зазубрины, нанесенные когда-то дядей Толей на стрелу, причинили ему новую боль.