— Решение твоей проблемы состоит из двух частей. Во-первых, мы создадим идеальное изображение, которое будет в сто тысяч или в миллион раз меньше оригинала. Во-вторых, мы должны будем оживить его, превратить образ в нечто телесное, материальное; нечто существующее на самом деле. Твоя миниатюрная копия будет обладать всем тем, чем ты владеешь сейчас, всеми твоими воспоминаниями и знаниями.
У Талбо улучшилось настроение. Молочно-белая жидкость успокоила разбушевавшиеся воды его памяти. Он улыбнулся и сказал:
— Я рад, что проблема оказалась простой.
Виктор погрустнел:
— На следующей неделе я намерен изобрести паровой двигатель. Будь посерьезнее, Ларри.
— А всему виной коктейль из Леты, которым ты меня напоил.
Виктор поджал губы, и Ларри понял, что нужно срочно взять себя в руки.
— Извини, продолжай.
Виктор поколебался несколько мгновений, справился с легким чувством вины.
— Первая часть проблемы решается при помощи наших новых гразеров. Мы сделаем твою голограмму при помощи волны, рожденной не электронами атома, а ядром… эта волна в миллион раз короче и у нее гораздо большая разрешающая способность, чем у лазерной волны. — Он подошел к огромному зеркальному стеклу, висящему в самом центре лаборатории; новые гразеры были направлены в самый его центр. — Иди сюда.
Талбо послушно за ним последовал.
— Это голографическая пластина, по-моему, всего лишь лист фотографического стекла, разве я не прав?
— Частично прав, — ответил Виктор, коснувшись рукой десятифутовой квадратной пластины.
Он приложил палец к крошечному пятнышку в самом центре стекла, и Талбо наклонился, чтобы получше рассмотреть то, на что показывает Виктор, но ничего сначала не увидел, лишь через несколько мгновений заметил едва различимую рябь; а когда приблизил к ней лицо, разглядел тонкий муаровый рисунок, словно его глазам предстал изысканный шелковый шарф.
Тогда он снова повернулся к Виктору.
— Микроголографическая пластина, — пояснил Виктор. — Меньше чипа[21]. Именно в него мы и заключим твой дух, только уменьшенный в миллионы раз. Он станет размером с клетку или с одно из крошечных кровяных телец.
Талбо фыркнул.
— Прекрати, — устало проговорил Виктор. — Ты перебрал, и в этом моя вина. Давай начинать. К тому времени как мы будем готовы, ты придешь в норму… Надеюсь, твой двойник получится трезвым.
Его раздели догола и поставили перед фотографической пластиной. Та из женщин-техников, что была постарше, направила на него гразер. Талбо услышал тихий щелчок и решил, что это включился какой-то прибор, а потом Виктор сказал:
— Ну хорошо, Ларри, вот и все.
Талбо не сводил с них глаз, он ждал продолжения.
— Все?
Техников, казалось, обрадовала, и развеселила его реакция.
— Готово, — повторил Виктор.
Все произошло так быстро, что Талбо даже не заметил, как излучатель сделал свое дело.
— Это все? — еще раз спросил он.
Виктор засмеялся. А потом его смех заразил и всех остальных в лаборатории.
Техники цеплялись за приборы, по щекам Виктора текли слезы; вокруг Талбо бушевало всеобщее веселье, а он стоял возле крошечного неровного пятнышка на стекле и чувствовал себя умственно отсталым.
— Готово? — снова беспомощно произнес он.
Прошло довольно много времени, прежде чем люди успокоились, и Виктор отвел Талбо в сторону от огромного стекла.
— Дело сделано, Ларри, и мы можем продолжать. Ты замерз?
Обнаженное тело Талбо было покрыто пятнышками мурашек, словно причудливым рисунком. Кто-то из техников принес ему одежду. Он стоял и просто наблюдал.
Теперь он уже больше не находился в центре внимания.
Все смотрели на другой гразер и крошечное переливающееся пятно голографической пластины. На несколько мгновений напряжение отпустило участников эксперимента; сейчас на лицах опять появилось сосредоточенное, напряженное внимание. Виктор надел на голову наушники, и Талбо услышал, как он сказал:
— Хорошо, Карл. Включайте на полную мощность.
Почти мгновенно лабораторию наполнил шум заработавших генераторов. У Талбо вдруг заболели зубы. Звук нарастал, превратился в невыносимый вой, а потом перешел за порог слышимости.
Виктор махнул рукой своей помощнице — той, что находилась у усилителя, установленного за стеклянной пластиной. Она быстро наклонилась к окуляру проектора и включила прибор. Талбо не увидел никакого луча, зато услышал тот же тихий щелчок, что и прежде, затем раздалось негромкое гудение, и там, где он стоял несколько мгновений назад, в воздухе повисла голограмма, изображавшая обнаженного Ларри Талбо в полный рост.
Он вопросительно посмотрел на Виктора. Тот кивнул, и Талбо приблизился к призраку, попытался его коснуться, но рука прошла насквозь, подошел поближе, заглянул в карие глаза, заметил поры на носу — даже зеркало не давало такого точного изображения. Его передернуло, точно кто-то коснулся души ледяной рукой.
Виктор разговаривал с тремя техниками-мужчинами, а через несколько минут они занялись изучением голограммы с помощью чувствительных приборов, оценивающих степень четкости и сложности призрачного образа. Талбо наблюдал, зачарованный и напуганный. Ему казалось, что он вот-вот отправится в самое главное путешествие своей жизни; путешествие, добраться до конечной цели которого он так мечтал.
Один из техников махнул Виктору рукой.
— Чисто, — сказал он Талбо. А потом, повернувшись к девушке-технику, стоявшей возле второго усилителя, скомандовал: — Ладно, Яна, убирай его отсюда.
Девушка включила двигатель, проектор развернулся на резиновых колесах и откатился в сторону. Талбо стало немного грустно: его копия, обнаженная и беззащитная, задрожала и растаяла, будто утренний туман, исчезла в тот самый момент, когда девушка выключила проектор.
— Отлично, Карл, — говорил в это время Виктор, — теперь давайте стойку. Уменьшай отверстие и жди сигнала. — Потом, повернувшись к Талбо, он пояснил: — А вот и твой крошечный двойник, приятель.
Талбо почувствовал, что возрождается.
Другая женщина-техник вкатила стальную стойку высотой в четыре фута и поставила ее в самом центре лаборатории — таким образом, что крошечная, блестящая игла, расположенная на верхней части стойки, касалась легкой зыби на стекле. Это и была самая важная стадия эксперимента. Создание голографического изображения в полный рост обеспечивало точность воспроизведения. Сейчас же наступил момент рождения живого существа, Лоуренса Талбо, обнаженного, размером с малюсенькую клетку, обладающего сознанием, опытом, воспоминаниями и желаниями настоящего Талбо.
— Карл, ты готов? — спросил Виктор.
Талбо не услышал ответа, но Виктор кивнул, словно прислушивался к чему-то.
— Отлично, убирайте луч! — скомандовал он.
Все произошло так быстро, что Талбо почти ничего не заметил.
Микропионовый луч состоял из частиц в миллионы раз меньше, чем протон, чем кварк, меньше, чем мюон или даже пион. Виктор назвал эти частицы микропионами. В стене появилось отверстие, из которого вырвался луч, прошел сквозь голографическую рябь в стекле и снова исчез, когда отверстие в стене закрылось.
Все это заняло миллиардную долю секунды.
— Готово, — объявил Виктор.
— Я ничего не вижу, — сказал Талбо и тут же понял, каким дураком, вероятно, кажется этим людям. Естественно, он ничего не видел. Потому что видеть было нечего… невооруженным глазом.
— Он… он там?
— Ты там, — поправил его Виктор.
Ученый махнул рукой одному из лаборантов, который стоял у стены возле стеллажа с инструментами и приборами в коробках, и тот поспешил к нему с небольшим, аккуратным микроскопом в руках. Он каким-то непонятным Талбо образом прикрепил микроскоп к верхней части стойки, а потом отошел в сторону.
— Вторая часть твоей проблемы решена, Ларри, — сказал Виктор. — Иди, взгляни на Лоуренса Талбо.
Лоуренс Талбо подошел к микроскопу, настроил его таким образом, чтобы была видна блестящая поверхность крошечной иглы, и увидел себя, уменьшенного до невероятных размеров.
Он смотрел сам на себя. Он себя узнал, хотя видел только огромный карий глаз циклопа, взирающий на него с поверхности гладкого стеклянного спутника, заслонившего небеса Лоуренса Талбо.
Он помахал рукой, глаз моргнул.
«Начинается», — подумал Талбо.
Лоуренс Талбо стоял у края огромного кратера, являвшегося пупком Лоуренса Талбо.
Заглянул в бездонную пропасть, где останки пуповины образовывали петли и бугры, гладкие, исчезающие в непроглядном мраке. Он стоял, приготовившись начать спуск, и вдруг ощутил запах собственного тела. Сначала пот, а потом и те запахи, что поднимались изнутри: аромат пенициллина, словно ты кусаешь фольгу больным зубом; меловой дух аспирина защекотал волоски в носу, будто озорник решил помахать в воздухе тряпкой, которой только что вытирал классную доску; вонь гниющей еды, переваренной и уже превращающейся в отходы. Все эти запахи, словно симфония черных тонов, рождались в его теле.
Он помахал рукой, глаз моргнул.
«Начинается», — подумал Талбо.
Лоуренс Талбо стоял у края огромного кратера, являвшегося пупком Лоуренса Талбо.
Заглянул в бездонную пропасть, где останки пуповины образовывали петли и бугры, гладкие, исчезающие в непроглядном мраке. Он стоял, приготовившись начать спуск, и вдруг ощутил запах собственного тела. Сначала пот, а потом и те запахи, что поднимались изнутри: аромат пенициллина, словно ты кусаешь фольгу больным зубом; меловой дух аспирина защекотал волоски в носу, будто озорник решил помахать в воздухе тряпкой, которой только что вытирал классную доску; вонь гниющей еды, переваренной и уже превращающейся в отходы. Все эти запахи, словно симфония черных тонов, рождались в его теле.
Талбо уселся на круглый край пупка и скользнул вперед. Перескочил через какой-то выступ, пролетел несколько футов, снова заскользил, уносясь в темноту. Падал он совсем недолго и наконец наткнулся на мягкую, податливую, немного пружинящую поверхность, где был перевязан пупок. Темноту на дне пропасти неожиданно разрезал ослепительный луч света. Прикрыв глаза ладонью, Талбо посмотрел вверх, на небо. Там, ярче, чем тысяча сверхновых, сияло солнце. Виктор передвинул хирургическую лампу, чтобы помочь ему. Пока у него еще была такая возможность.
Талбо заметил, как за светом движется какая-то огромная тень, ему вдруг показалось, что он обязательно должен разгадать, что же это такое. И на мгновение, прежде чем зажмуриться от невыносимо яркого сияния, он понял, что это было. Кто-то наблюдал за ним, глядя из-за хирургической лампы, нависшей над спящим на операционном столе обнаженным телом Лоуренса Талбо.
Это была та пожилая женщина — Надя.
Он долго неподвижно стоял, думая о ней. Потом опустился на колени и пощупал материал, которым был устлан пол шахты пупка.
Ему показалось, что он чувствует какое-то движение под поверхностью — так течет вода под тонким слоем льда. Тогда он улегся на живот и, прикрыв ладонями глаза, прижался лицом к мертвой плоти. Возникло ощущение, что он смотрит через слюду.
Трепещущая мембрана, сквозь которую виднелся заросший просвет пупочной вены.
Никакого входного отверстия. Талбо прижал ладони к упругой поверхности, и она слегка поддалась, но не более того. Чтобы отыскать сокровище, ему придется идти по карте Деметра — теперь она навеки запечатлелась в его памяти — и проделать немалое расстояние, но сначала необходимо отыскать возможность проникнуть в собственное тело.
Однако у него не было никаких инструментов, которые помогли бы ему это сделать.
Талбо, одиноко стоящего у врат собственного тела, вдруг охватила ярость. Вся его жизнь состояла из страданий, чувства вины и ужаса, явившихся результатом событий, над которыми он был не властен. Пентаграммы, полная луна и кровь; ни одной унции лишнего веса из-за жесткой диеты: пища, богатая протеинами; кровь лучше, чем у любого другого здорового индивида мужского пола, триглицериды и холестерин всегда сбалансированы в лучшем виде. И смерть — вечный незнакомец.
Ярость переполняла Талбо. Он услышал невнятный стон, упал лицом вниз и начал рвать атрофировавшуюся пуповину зубами — он не раз использовал их для аналогичных целей. Сквозь кровавую пелену он все же понимал, что рвет собственное тело, но в данный момент это показалось ему вполне приемлемым самобичеванием.
Посторонний — да, он был посторонним всю свою сознательную жизнь, но теперь гнев поможет ему больше не оставаться снаружи. С демоническим упорством вырывал он все новые куски плоти, пока мембрана наконец не поддалась — образовалось отверстие, сквозь которое он мог войти в себя…
Талбо был ослеплен вспышкой света, порывом ветра — это высвободилось нечто, прятавшееся под покровами кожи и ждавшее своего часа, и в одно короткое мгновение перед тем, как нырнуть в небытие, он понял, что Кастанеда устами Дона Хуана говорил правду: толстый пучок белых паутинообразных волокон, с золотыми блестками, пронизанных нитями света, вырвался из сросшейся вены, поднялся вдоль ствола шахты в сторону безукоризненно чистого неба.
Метафизическая, невидимая цветоножка уходила вверх, поднималась все выше, в то время как у Талбо закрылись глаза и он соскользнул в черноту.
Он полз на животе по просвету потока из центра, где брали свое начало вены, идущие сквозь амниотическую оболочку к зародышу, — продвигался вперед, подобно разведчику по вражеской территории, используя локти и колени, словно лягушка, открывал головой сплющившийся туннель ровно на столько, чтобы можно было пробираться дальше. Света было вполне достаточно: внутреннюю часть мира, который назывался Лоуренс Талбо, заливало золотистое сияние.
Карта вывела его из узкого туннеля по нижней полой вене к правому предсердию, а затем через правый желудочек сердца, легочные артерии, клапаны к левой стороне сердца (левое предсердие, левый желудочек) и аортам — три коронарные артерии над клапанами — и вниз по дуге — обходя сонную и другие артерии — к сплетению артерий брюшной полости, откуда они разбегаются в самые разные стороны: к желудку и двенадцатиперстной кишке, к печени и селезенке. А потом по диафрагме он опустится к поджелудочной железе. И там, среди островков Лангерганса по координатам, которые получил в «Консультационной службе», найдет то, что украли у него однажды, в страшную ночь полнолуния, много лет назад. И отыскав это, обеспечив себя вечным сном, а не просто физической смертью от серебряной пули, он остановит свое сердце — как именно, ему еще пока неизвестно, но он обязательно это узнает — и тогда Лоуренсу Талбо, который стал тем, что он сейчас созерцает, придет конец. Там, в хвосте поджелудочной железы, питаемой кровью из селезеночной артерии, спрятано величайшее сокровище. Дороже дублонов, пряностей и шелка, дороже масляных ламп, в которые заточал джиннов Соломон… там его ждет последний и сладкий вечный мир, освобождение от чудовищного уродства.
Талбо прополз сквозь последние несколько футов слипшейся вены, и его голова оказалась в открытом пространстве. Он висел вверх ногами в пещере с темно-оранжевыми стенами.
Тогда он высвободил руки и уперся ими в потолок пещеры — только так ему удалось вытащить все остальное тело из туннеля. Он рухнул вниз, пытаясь в последний момент повернуться, чтобы основной удар пришелся в плечо, однако что-то больно полоснуло его по шее.
Он немного полежал, дожидаясь, пока прояснится в голове, потом встал и зашагал вперед. Пещера выходила на небольшой карниз. Талбо взглянул на раскинувшийся перед ним ландшафт. Скелет какого-то странного существа, лишь отдаленно напоминающего человека, скорчившись лежал у стены. Талбо не хотелось приближаться к нему, не хотелось рассматривать повнимательнее. Он оглядел мир мертвых оранжевых скал — местность была настолько неровной и пересеченной, что напоминала вид на лобную долю мозга, извлеченного из черепа.
Небо было светло-желтым, ярким и ласковым. Огромный каньон его тела, лишенный горизонта, казалось, представлял из себя бесконечное скопление раскрошившегося камня, умершего вот уже многие века назад. Поискав немного, Талбо нашел подходящий спуск с карниза и отправился в путь.
Здесь была вода, благодаря этому он мог жить. По всей вероятности, в этой сухой и мертвой стране дождь шел гораздо чаще, чем можно было предположить. Талбо не дано было следить за течением дней или месяцев, потому что тут не существовало ни дня, ни ночи — всегда одно и то же ровное, великолепное золотое сияние, — но ему казалось, что путешествие вниз по центральному хребту оранжевых гор заняло почти шесть месяцев. За это время дождь шел сорок восемь раз — примерно дважды в неделю. После каждого дождя купели повсюду наполнялись водой для крещения, и очень скоро Талбо обнаружил, что, если пятки его обнаженных ног остаются мокрыми, он может идти долго, не чувствуя усталости. Если он и ел, то не помнил, что и как часто.
И нигде не встретил никаких признаков жизни.
Кроме одиноких скелетов, лежащих у оранжевых стен. Часто у них не хватало черепа.
Наконец Талбо удалось найти перевал через хребет. Теперь он спускался к подножию гор по более пологим склонам, снова поднимался вверх по узким, извилистым тропинкам, которые уходили все выше и выше к пышущему жаром небу. Добравшись до вершины, он обнаружил, что спуск с противоположной стороны будет несложным.
Талбо быстро продвигался к цели; оставалось всего несколько дней.
По дороге в долину он услышал, как поет какая-то птица. Талбо пошел на ее голос и оказался у кратера с магматической породой — довольно большого, прятавшегося между поросшими травой склонами. Он наткнулся на него случайно и, поднявшись, вскоре уже стоял у края вулкана и заглядывал вниз.