— А я, дурочка, не могла понять…
— Что?
— Почему город на твоей картине… ну, будто в дымке. И флюгеры, и небо, и парашют… Я ожидала чего-то другого. Более радостного, что ли…
Егор усмехнулся:
— Ну, причина-то, положим, куда прозаичнее: просто нет денег на хорошие краски. А те, что подешевле, — блеклые, и цветов нужных нет.
Мария отчего-то смутилась и опустила глаза. Чуточку подумала и осторожно, будто боясь обидеть, сказала:
— Знаешь, я хочу тебе предложить… Только обещай, что не станешь сразу отказываться.
— Клянусь, — улыбнулся Егор.
— Юлий как-то упоминал, что ему нужен хороший дизайнер, чтобы оформить домик для гостей. Ты ведь еще и дизайнер?
Егор озадачился.
— Ну, вообще-то… Ты серьезно?
— Вполне.
Он хмыкнул.
— А твой Юлий… как, против не будет? К нему ведь, поди, дизайнеры с утра в очереди стоят. А тут я — без протекций, без рекомендательных писем…
— Юлия я уговорю, — решительно сказала Маша. — Главное — чтобы ты согласился.
Егор внимательно посмотрел на девушку — она отвела взгляд, снова спрятавшись за ресницами… Но он заметил вдруг, что ресницы мелко подрагивают, словно горячо просят о чем-то. Да что там просят — умоляют, увещевают, гипнотизируют…
— Зачем это тебе? — тихо спросил Егор. — Ты устраиваешь свою личную жизнь… Не думаешь, что я буду тебе мешать? Или решила просто подкормить старого знакомого? Чтобы он с голодухи боты не завернул?
Она не ответила. Однако ее ресницы уже не дрожали и не просили, а почти требовали. И на лбу явственно обозначилась упрямая складка. Егор посмотрел на эту складку — и сдался.
— Ладно, — примирительно сказал он. — Только… Мне кажется, ты чего-то недоговариваешь. Я прав?
…Переговоры с компьютерным бароном Мария вела по сотовому телефону, используя для убеждения уже знакомую череду интонаций: сначала просительные, потом требовательные и, наконец, — сдержанно-ликующие. Уломала-таки, со снисходительной улыбкой подумал Егор, успевший за время разговора побывать Машенькиным другом детства («он мне почти как родственник, понимаешь?») и местным светилом живописи и строительного дизайна («я привезу тебе одну из его работ, тебе понравится, обещаю…»).
— Все, — сияюще объявила она. — Добро получено, можем ехать.
— Да, мэм, — со всей серьезностью отозвался Егор. — Всенепременно, мэм. Разрешите бегом, мэм?
На стоянке перед кафе стоял приземистый бежевый «Ситроен», и квадратного вида облом флегматично протирал тряпочкой и без того чистое ветровое стекло.
— Егор, познакомься, это Толик, — бросила Мария.
— Очень приятно, — кивнул Егор, пожимая руку облому.
— Взаимно, — буркнул тот, без всякой, впрочем, радости.
Телефон в Машенькиной сумочке снова запиликал, она отошла и заговорила с кем-то невидимым. Егор, дабы заполнить паузу, рассеянно принялся разглядывать машину.
Машина была неплохая. Да что там, потрясающая была машина. Возможно, не такая респектабельная, как представительский «мерс», но более изящная и элегантная. Цвет кузова идеально гармонировал с Машенькиной блузкой, а длинное обтекаемое тело с овальными фарами придавало «Ситроену» сходство с мультяшным дельфином. Даже у не-автомобилиста Егора потекли слюнки. Он провел пальцем по капоту и произнес:
— Классная тачка.
— Рад, что вам понравилось, — без выражения отозвался Толик и подозрительно уставился на сверток в руках Егора. — Это что?
— Картина.
— Тулуз-Лотрек?
Егор слегка удивился. Услышать словосочетание «Тулуз-Лотрек» из уст Толика было так же неожиданно, как услышать цитату из Ларошфуко от продавщицы в пивном ларьке. Впрочем, не все так однозначно: может быть, за литыми плечами Юлиева шофера ненавязчиво маячил факультет искусствоведения в добром старом Гарварде…
— Любите Лотрека? — спросил Егор.
— Хозяин любит, — меланхолично пояснил Толик. — У него в прихожей два висят.
Он зачем-то попинал ногой колесо и сообщил в пространство:
— Не нравишься ты мне, парень.
— Что так? — осведомился Егор. — Мы еще и познакомиться как следует не успели…
— Наплевать. Я таких, как ты, за версту чую. Глистогоны-попрошайки, блин…
— Сильно сказано, — уважительно заключил Егор. — Сам-то давно с трактора слез?
Эта тирада задела Толика за живое. Его лицо стремительно пошло свекольными пятнами, нутро издало львиный рык, он выпрямился и угрожающе двинулся в сторону Егора.
Егор улыбнулся — спокойно и без тени испуга, хотя физиономия шофера могла бы нагнать страх даже на каменную крепость средней величины. Толик стоял совершенно открыто, и достать его при необходимости можно было дюжиной разных способов. Однако это не понадобилось: наверное, Толик что-то прочел в лице собеседника. Что-то такое, что заставило его остановиться, почесать затылок и угрюмо процедить:
— Смотри у меня. Начнешь клеиться к Марии — башку свинчу.
— Мальчики, вы, часом, не ссоритесь? — поинтересовалась Маша, закончившая телефонный разговор.
— Ну что ты, — Егор снисходительно похлопал шофера по плечу. — Мы теперь — не разлей вода. Осталось только надрезы сделать на руках и побрататься на крови. Верно, Толик?
— Ясен пень, — брякнул тот, осклабясь. — На крови побрататься мы еще успеем, чует мое сердце.
И зло плюхнулся за руль.
Возле Фонтанной площади Егор попросил:
— Останови.
— Зачем еще? — сердито осведомился Толик.
— С другом нужно парой слов перекинуться. — Егор посмотрел на Марию. — Не беспокойся, я мигом.
Вид приятеля, молодцевато выпрыгнувшего из чужой роскошной тачки, вызвал у Романа приступ тоскливой зависти.
— Однако, — лаконично выразил он свое мировоззрение.
— Халтурка подвернулась, — чуть виновато объяснил Егор.
— Вижу, не слепой. Похоже, мне твою мазню опять в одиночку сторожить?
Егор приобнял товарища за плечи.
— Слушай, если дело выгорит, скажу, что мне необходим помощник.
Тот заметно приободрился.
— Что ж, я мальчик шустрый, привык к спартанской обстановке… Башляют хоть прилично?
— Хватит, чтобы тебя в парикмахерскую сводить. А то бородища твоя…
— Моя «бородища», — выспренне произнес Роман, — это часть меня самого. И стричь ее так же противоестественно, как удалять здоровый зуб. Ладно, катись. Дамочка, поди, извелась вся. Оле!
— Оле, — Егор шлепнул приятеля по открытой ладони. — Вернусь — доложу результат.
Поездка оказалась довольно долгой, хотя Толик, вырвавшись из города, разогнал машину до ста двадцати. Ехали молча. Егор рассеянно обозревал пролетающий за окном пейзаж: веселый сосновый бор, аккуратное круглое озерцо в просветах между красными стволами, песчаные взгорки… Благодатная хорошо ухоженная свобода. Вскоре машина свернула на неприметную дорогу в лесопарк. Пейзаж не претерпел существенных изменений: разве что количество мусора по обеим сторонам стало меньше и асфальт заметно выровнялся — ни единой трещины, ни единого камешка под колесами. Умеют и у нас делать качественно, коли не задаром: и техника сразу находится, и рабочие руки, трезвые и вставленные нужным концом…
Справа у обочины гордо высился столб, венчавшийся фанерным плакатом. С плаката печально взирал трогательный олененок, над которым алел двусмысленный призыв: «Господа, берегите природу — вашу мать!!!» Снизу, под олененком, более скромная по размеру табличка сообщала: «Дачный поселок — 300 м. Частная территория, охраняется вневедомственной охраной». Еще один заповедник для непуганых «новых русских»…
Возле столба, едва не уткнувшись в него радиатором, притулились «Жигули» с синей полосой вдоль кузова. Рядом маячили трое субъектов в распахнутых кителях. Двое мирно беседовали, третий, завидев «Ситроен», шагнул на дорогу и махнул жезлом.
— Сейчас прицепится, — прозорливо сказал Толик. — Где аптечка, где огнетушитель, где ведро с песком… А у меня все в ажуре, пусть обломятся, гады…
Он подрулил к обочине, высунулся из окошка и заорал:
— Какие проблемы, командир?
— Старший сержант Бугреев, — «командир» бросил ладонь к фуражке. — Ваши права и техпаспорт, пожалуйста.
— Че за ботва-то? Я вроде ничего не нарушил…
— Похожая тачка числится в угоне, — сообщил второй, с седым «ежиком» на голове. — «Ситроен» в наших краях — птица редкая, не то что «мерсы» да джиперы — этих-то пруд пруди…
Егор тихонько фыркнул и зачем-то бросил взгляд в зеркальце заднего вида. В зеркальце отражался третий субъект — молодой, в форменной рубашке с короткими рукавами. Он вразвалочку подошел к «Ситроену», постучал в окошко и красноречиво показал на незажженную сигарету. Егор послушно опустил стекло и извлек из кармана зажигалку.
— Че за ботва-то? Я вроде ничего не нарушил…
— Похожая тачка числится в угоне, — сообщил второй, с седым «ежиком» на голове. — «Ситроен» в наших краях — птица редкая, не то что «мерсы» да джиперы — этих-то пруд пруди…
Егор тихонько фыркнул и зачем-то бросил взгляд в зеркальце заднего вида. В зеркальце отражался третий субъект — молодой, в форменной рубашке с короткими рукавами. Он вразвалочку подошел к «Ситроену», постучал в окошко и красноречиво показал на незажженную сигарету. Егор послушно опустил стекло и извлек из кармана зажигалку.
Лицо у парня было хорошее: по-деревенски простое и открытое, усыпанное оранжевыми веснушками. Впрочем, его лицо Егор как следует на разглядел — и все из-за фуражки, которая то и дело сползала парню на лоб…
Зато во всех подробностях рассмотрел татуировку на тыльной стороне кисти — пока парень прикуривал. Там, на кисти, аккуратным клубочком свернулась киска. Умилительно-пушистая, с очень живыми и умными глазами — пожалуй, даже человеческим глазам было до них далеко. Егор никогда не был поклонником росписи по телу — в отличие от майора Свидригайлова, как однажды выяснилось.
Он-то, майор Свидригайлов, знал о татуировке все, великолепно разбирался во всех ее видах и подвидах — начиная с чумовых зэковских приколов вроде Оленей («склонен к побегу»), Яхонтов («я хочу одну тебя»), Лордов («легавым отомстят родные дети») и заканчивая утонченными Buvons at aimons («пьем и любим») и Oderint dum metuant («пусть не любят, лишь бы боялись»).
Котенок в этой сложной иерархии тоже имел свое скрытое значение: КОТ — «коренной обитатель тюрьмы», человек, имеющий за плечами нехилый срок. Да и качество наколки это подтверждало: жалкая флотская или армейская любительщина отличалась от нее так же, как отличаются унизительно-стандартные «Жигули» от благородного «Ситроена». Как первая неуклюжая мастурбация — от упоительно-бесстыдной ночи с валютной проституткой. От нее за версту пахло высоким искусством, взращенном на тюремной киче, — Егор осознал это за секунду до того, как в лицо ему брызнула струя белесого газа. Он успел убрать голову, сберегая зрение, и поэтому не отключился, но на миг потерял ориентацию. Дверца распахнулась, его схватили за шиворот и швырнули на обочину, лицом в пыль. Испуганно закричала Мария, Егор дернулся было, но чужой ботинок припечатал его голову к земле, и на левой руке щелкнул наручник.
Погоди-ка, сказал голос с небес. Ботинок убрался, чья-то пятерня схватила Егора за волосы, грубо приподняла, и тот же голос недоуменно спросил:
— Это еще кто?
Глава 6 Тихая гавань
За 200 лет до финала…
Герцогство Баденское, Эттенхейм, 18 Вантоза 1804 г.
Теперь я часто вспоминаю тот день. День, который поделил мою жизнь на две неравные (и по величине, и по значению) половинки: до и после. Такие моменты встречаются в судьбе почти каждого человека — моменты, коих никогда не ждешь и даже не подозреваешь об их существовании. Просто, когда они вдруг наступают, ты оглядываешься, чешешь затылок и думаешь: а ведь вот оно.
Вот оно…
Я, Анри Тюмирье, сын своих почтенных родителей — дворян обедневшего, но довольно знатного рода, личный слуга, мажордом и телохранитель Его светлости принца Антуана де Конде, герцога Энгиенского, начал писать свой дневник на небольшом мрачном острове посреди океана, серой скале, с трех сторон уходящей в воду почти отвесно, а с четвертой снабженной довольно удачной бухточкой — вход в эту бухточку охраняла старинная длинноствольная пушка, в настоящее время бездействующая и покрытая мелкими ракушками. Чуть выше того места, где пушка незряче смотрела в сторону океана, стояло длинное приземистое здание — усадьба Лонг-вуд-Хаус (имя ей дали, понятное дело, англичане, и весь остров, как легко догадаться, был владением британской короны).
Остров был английским, но главным лицом на нем был француз. Остальные, кто приехал сюда — иные по долгу службы, иные по зову сердца, — были призваны служить, охранять, разделять Его одиночество, смотреть за занимаемыми Им апартаментами, наблюдать за Его здоровьем (последнее время Его частенько донимали желудочные боли), ухаживать за садом и розарием (это была моя почетная обязанность) и следить за сохранностью Его библиотеки. Он много читал — ничем другим, по большому счету, на острове заняться было нечем. Когда болезнь окончательно приковала Его к постели, Он стал просить, чтобы ему почитали вслух, — и тогда звали меня. Я приходил в Его спальню (довольно сырую и неуютную), садился на табуретку рядом с Его кроватью и раскрывал книгу — любую, на любой странице, Ему было неважно, что именно и с какого места я читал: Он слышал мой голос, иногда разговаривал со мной — а значит, был еще жив… ему необходимо было убедиться в этом. Он ведь не подозревал, кто я на самом деле и как меня зовут (на остров я приехал под чужим именем). Как и о моей главной цели.
Убить Его, моего врага. Бывшего императора Франции Наполеона Бонапарта.
Однако начало моего дневника было положено совсем в другой день. В местечке под названием Броун-Бовери — принц Антуан де Конде выкупил его у прежнего владельца. В молодости принц много путешествовал, и всюду я сопровождал его. Во время одной из поездок я повстречал мою будущую жену Франсуазу. Женщину, с которой я прожил шесть самых восхитительных, самых прекрасных месяцев своей жизни. И которую оставил в далеком враждебном Париже. В тот день, когда восставший народ взял Бастилию.
Мы готовились к отъезду. Молодой герцог, наблюдая, как слуги укладывают баулы, криво усмехнулся:
— Как в старые добрые времена, правда, Анри? Только, боюсь, уезжаем на этот раз надолго.
Я улыбнулся в ответ.
— Ваш батюшка всегда говорил, что перед дорогой самое главное — зарядить оружие. Так что, с вашего позволения, я проверю шкатулку с пистолетами…
У себя в комнате я застал Франсуазу. Она стояла возле раскрытого окна и смотрела на город.
— Ты еще не собралась? — спросил я.
— Я не еду, — ровным голосом отозвалась она.
— Почему? — удивился я. — Что ты задумала?
— Я остаюсь в Париже, — сказала Франсуаза. — Я хочу бороться за свободу вместе со всеми. И, если надо, отдать жизнь…
— Свобода? — Я сел на кровать, сдвинув в сторону ворох вещей, готовых к упаковке. — Милая, опомнись. Посмотри вокруг… Посмотри, что творится на улицах! Кругом хаос, разрушение, кровь…
— Революция не бывает без крови, — возразила она. И я поразился твердости в ее голосе.
Видит Бог, я пытался образумить ее. Я рисовал ей картины голода и всеобщего страха — то, что ждало бы нас, останься мы в охваченном безумием Париже. Она не слушала. Лишь проговорила, глядя куда-то в сторону, мимо меня:
— Вам действительно нужно уезжать. Сегодня же, ведь я должна была донести на вас с герцогом в Комитет общественного спасения. И будет лучше, если вы воспользуетесь не каретой, а наемным экипажем. Их не так тщательно проверяют.
Может быть, она ждала, что я все же откажусь ехать с герцогом, я ведь не был ни дворянином, ни убежденным роялистом… Кто знает. Одно мне было известно наверняка: революция отняла у меня женщину, которую я любил. И за это я ненавидел революцию.
Мы уехали, как и советовала Франсуаза, в замызганной почтовой карете, взяв лишь два дорожных баула.
— Ничего, мой друг, — сказал принц, потрепав меня по плечу и в последний раз оглянувшись на ворота дома. — Ничего, мы еще вернемся, помяни мое слово…
Верил ли он в собственное пророчество? Возможно, да, возможно, нет…
Годом позже, уже в эмиграции, де Конде встретил свою будущую жену, графиню Шарлотту. А еще через год родилась принцесса Жанна-Луиза. Крохотное существо с глазами-бусинками, игравшее теперь в имении главенствующую роль. Ибо для любящих родителей их Дитя всегда превыше всего…
Меня разбудили среди ночи. Я проснулся и с удивлением увидел возле своей кровати младшего лакея Пюно.
— Сударь, умоляю, очнитесь… Там какие-то люди. С факелами и в масках… И, по-моему, они вооружены.
Я подошел к окну и посмотрел вниз. Там, внизу, в предутренней дымке, горели факелы. Они были повсюду: в парке, в саду, перед воротами особняка…
Один из людей — в черной маске и треугольной шляпе — ударил в дверь. И рявкнул:
— Именем Директории, отворите!
— Что там, Анри? — услышал я за спиной.
Герцог — без камзола, в расстегнутой на груди кружевной рубашке, со шпагой в руке — приблизился к двери и спокойно сказал:
— Я принц Луи-Антуан де Конде, герцог Энгиенский. Владелец этого поместья. Кто вы и что вам нужно?
Звуки на улице стихли.
— Вы, милорд, — прозвучал тот же резкий голос. — Я имею на руках приказ о вашем аресте. Вы обвиняетесь в участии в заговоре против Франции и подготовке покушения на ее Первого консула Наполеона Бонапарта. Не усугубляйте своего положения, ваше высочество. В случае сопротивления мне приказано применить силу.