В этот час особенно людно в кабинете председателя райсовета Нагорного.
— Из дома шестнадцать по Железнодорожной ушли все.
— Дом три по Куйбышевской готов!
— Улица Герцена закончена полностью!
Это ответственные за дома, кварталы, улицы докладывают, что население покинуло свои жилища. И вот уже весь район оцепления опустел. Только одна машина подполковника Бугаева и начальника милиции объезжает затихшие улицы.
В конторе путейцев расположился штаб Сныкова. Здесь же партийные и советские работники, директора остановившихся предприятий. И так непривычно выглядит здесь радист с походной рацией.
— «Резец один»! «Резец два»! «Резец три»! — раздается в эфире. — Я «Резец». Готовы ли приступить к работе? Прием.
— Докладывает лейтенант Иващенко. К приемке снарядов готовы.
— Говорит заместитель начальника станции Химичев. Паровозы и вагоны из южного парка угнаны. Поездов на подходе нет.
— Докладывает капитан Горелик! Все на местах. Транспортер в укрытии, прицеп подготовлен к погрузке. Разрешите приступать к работе! Прием.
— Приступайте.
Взвились в воздух три красные ракеты. Тревожно завыла сирена.
Работа началась. Тончайшая, ювелирная работа над огромной массой земли, над глыбами стали, чугуна, меди, над тоннами взрывчатки, сотнями оголенных взрывателей.
Сейчас самый страшный враг — земля. Ведь снят только самый верхний слой. Она под снарядами, она спрессована и зажата между ними, она налипла на взрыватели, и неизвестно, что в ней спрятано. Надо очистить землю, не касаясь металла, надо нащупать, что скрыто внутри нее. У каждого своя граница, четко обозначенная полость, которую предстоит вскрывать. Едва ли хирург, производя сложную операцию, работает столь трепетно, с таким напряжением воли, нервов, всех своих сил, как пришлось действовать сейчас воинам. Работали молча, сосредоточенно. И вот уже снята, очищена, сдута каждая крошка земли со всего эллипса площадью в шестьдесят квадратных метров. Сразу стало видно, какой снаряд брать первым.
Возле 203-миллиметрового фугаса лицом к нему становятся Иван Махалов, Дмитрий Маргешвили, Камил Хакимов.
— Приготовиться!.. Взяться!.. Приподнять! — звучит команда.
Такой тяжелый груз хорошо бы взять рывком. Но это категорически запрещено. Его надо не ото-рвать, а отделить от земли, как отделяют тампон от раны. И приподнять приказано только на один сантиметр.
Лежа на земле, капитан и старший лейтенант с противоположных сторон смотрят, не тянется ли к снаряду проволока. Они очищают землю снизу.
— Поднять! — раздается новая команда. Медленно разгибаются спины.
Обычно, если человек несет тяжелый груз, он идет рывками. Каждый шаг — рывок. Но здесь рывков не должно быть. И три солдата, три спортсмена-разрядника, тесно прижавшись друг к другу, движутся как один механизм. Нельзя качнуться, нельзя оступиться, нельзя перехватить руку. Плывет снаряд весом более семи с половиной пудов. Его шероховатое, с острыми выступами, изъеденное ржавчиной тело впивается в ладони. Это хорошо. Он может содрать кожу, но не выскользнет.
К огромному с открытым бортом прицепу, на одну треть заполненному песком, ведет помост. Медленно плывет над ним снаряд. И вот уже все трое ступили на прицеп. Ноги вязнут в песке. Впереди для ноши в песке приготовлена выемка — «постель». Снаряд опускают туда бережно, будто кладут в постель грудного ребенка.
Теперь надо идти за вторым. Но на поверхности нет ни одного снаряда, который можно было бы поднять, не задев соседние. Начинается более сложная и. опасная работа. С предельной осторожностью приподнимают немного с одной стороны тяжелый снаряд и освобождают легкий. Работа только началась, а на лбу людей уже первые капельки пота.
Шестнадцать снарядов откопали, перенесли и уложили. После такой тяжелой работы руки немного дрожат.
А вот теперь надо снова очищать землю. Надо, чтобы руки не дрожали. И уже не за рукоятки, а за лезвия саперных ножей берутся люди. Берутся так, чтобы жало выступало между пальцами, как безопасная бритва из станочка. И вдруг высоко над головой вспыхивает огромная красная лампа. В ту же секунду сильный и резкий звонок, как на железнодорожном переезде, оглашает все вокруг. Это сигнал о том, что идет пассажирский поезд. И в подтверждение голос в эфире:
— «Резец»! «Резец»! Я «Резец три». В поле зрения поезд Москва — Тбилиси. Прекратите работу.
— А-а, черт его несет! — в сердцах бормочет капитан.
— Это за мной подали, — тихо говорит Маргешвили, обращаясь к Махалову. — Мне в Тбилиси пора. — Но шутку слышат все, и все улыбаются.
Спустя несколько минут лампа погасла, умолк звонок. Химичев сообщил по рации, что можно продолжать работу. Капитана вызвали к аппарату, и он пошел в укрытие, где находилась рация.
Иван Махалов счищает землю. Сбрил тоненький слой, протянул нож, чтобы снова пройтись по этому же месту, и вдруг резко отдернул руку. На сердце будто растаяла мятная конфета: сердце обдало щемящим холодком. Это был не страх. Страшно, наверное, бывает под пулями. Было жутко. Под слоем земли, которую он собирался снять, будто вздулась тоненькая, как кровеносный сосуд, жилка. Она шла от взрывателя 152-миллиметрового снаряда и исчезала где-то между другими болванками.
— Что случилось? — спросил Поротиков, обратив внимание на застывшего солдата.
Махалов ничего не ответил. Он молча показал рукой на жилку.
— Все в укрытие! — скомандовал старший лейтенант.
Солдаты молча поднялись и пошли.
Поротиков внимательно осмотрел изъеденную временем проволоку. Местами сохранилась изоляция, сгнившая, мягкая, как глина. Местами видны тоненькие, оголенные нити.
Старший лейтенант берет узкий обоюдоострый нож, вернее, что-то среднее между ножом и шилом. Начинается в самом полном смысле слова граверная работа.
Оказалось, что проволока прикреплена к колечку чеки, вставленной во взрыватель. Чека диаметром не больше двух миллиметров. Сделана, видно, из особого сплава. Железная давно бы превратилась в труху. Но и эта проржавела так, что и не поймешь, на чем держится… Будь это новая установка, чеку легко было бы придержать рукой, чтобы не выскочила, и перерезать проволоку. Но сейчас к чеке прикасаться нельзя. Кажется, что она может переломиться от ветра. Тогда, ничем больше не удерживаемая, пружина разожмется, острый стержень ударит в капсюль. Взорвется весь склад.
Запыхавшись, прибежал капитан.
— Да-а, — протянул он, посмотрев на чеку. — А ведь в снаряде такого калибра чеки не бывает. Специально сделали.
Начали искать, куда ведет второй конец шнура. Теперь за шило-нож взялся капитан. Он уже освободил от земли сантиметров сорок проволоки, когда показался второй конец.
Одну за другой капитан переламывает тонкие нити проволоки у взрывателя. Кусачками это делать нельзя. Пальцы чувствительней… Теперь можно звать солдат. А солдаты тем временем сидели, в укрытии и мирно беседовали.
— Да-а, — говорит Маргешвили, — ох, и подбросило бы нас!
— А что, неплохо, — улыбается Махалов, — мы бы в спутников превратились.
Солдаты дружно смеются.
В кузов уложили шестьдесят семь снарядов, сделав для каждого отдельное гнездо. Подогнали и прицепили бронетранспортер, получили по рации разрешение ехать, выпустили красную ракету, и первый рейс начался.
Дорога шла через пять улиц и переулков, а потом выходила в поле. Это была дорога, какие еще можно встретить на иных окраинах городов и в сельском районе. Изрытая, в ухабах, с глубоко продавленной колеей, с объездами и рытвинами.
Специально для рейсов бронетранспортера дорогу спешно исправляли, заравнивали, утрамбовывали. Но разве в короткий срок все исправишь!
Медленно идет бронированная машина. Тихо и пусто вокруг. Не слышно обычного грохота гипсового завода, затихла шпагатная фабрика, не дымят трубы завода передвижных агрегатов, умолкли паровозы и рожки стрелочников.
Машина миновала железнодорожный переезд и выехала на опустевшую улицу. Запертые калитки, закрытые ставни окон, ни одного дымка над домом. Ни собаки, ни кошки. Даже птицы не летают, словно почуяв опасность. Мертвый город.
Николаю Солодовникову не раз приходилось проезжать по этим улицам. Непривычно и пусто вокруг огромного здания школы. Висит замок на тяжелом засове «Гастронома». Опущены жалюзи на павильоне с вывеской «Ремонт обуви». Чуть дальше — детская консультация. Сейчас все закрыто, заперто.
Медленно, точно огромный жук, ползет, переваливаясь, тупорылая машина со смертоносным грузом. Тяжелые бронированные боковые щитки закрыты.
Внимательно смотрят на дорогу водитель и капитан. Впереди выбоина. Чтобы не попасть в нее, надо ехать по самой бровке кювета. Ни одного сантиметра в сторону. Для хорошего шофера протиснуться здесь не так уж трудно. Но ведь сзади прицеп. Он может сползти. Капитан открывает дверцу и низко склоняется на подножке. Теперь ему видны баллоны прицепа. Они проходят точно по колее машины. Но дальше дорога сильно скошена. Теперь капитан уже стоит на подножке, вытянувшись на носках. Он смотрит на снаряды. Кузов наклоняется на одну сторону, и кажется: вот-вот они покатятся.
— Тише! — командует капитан. — Еще тише!
Снова опасное место позади, но надо преодолеть еще немало препятствий. И Солодовников вдруг замечает, что обеими руками крепко вцепился в руль, все тело напряжено. Так ездят новички. «Что же это!» — недоволен собой водитель. Он расслабляет мышцы.
На вершине песчаного карьера стоит лейтенант Иващенко.
Карьер сильно разработан, весь в буграх, ямах, выступах. Спуститься к месту, где будет взрыв, не удастся. Но и далеко от него остановиться нельзя: трудно будет таскать снаряды.
На первой скорости, с включенным передним мостом машина въезжает в карьер. Снаряды сгружают на землю. В это время капитана срочно вызывают к рации. Старший лейтенант Поротиков докладывает, что обнаружена установка на электроминирование двух снарядов.
— До моего возвращения к снарядам не подходить! — командует капитан.
Этот разговор по своей рации слышит полковник Сныков.
— Передайте капитану Горелику, — говорит он, — чтобы без меня установку не трогали. Выезжаю на место.
— А взрывать снаряды можно? — спрашивает Иващенко.
— Можно!
Медленно, со всеми предосторожностями перетаскивают привезенные снаряды в яму.
Иващенко наклонился над последним кумулятивным снарядом и инстинктивно качнулся в сторону. Снаряд издал треск. Будто согнули ржавую полосу железа, будто коснулись друг друга оголенные провода под током.
Схватив горсть мокрого песка, Иващенко аккуратно положил его на оголенное место снаряда. Он понял, что снаряд успел нагреться даже на осеннем солнце и началась реакция. Чтобы прекратить ее, надо охладить снаряд.
Все прячутся в укрытие. Выждав необходимое время лейтенант выходит. Он несет в общую кучу последний снаряд и укладывает шашки так, чтобы взрыв ушел в землю. И вот, наконец, все готово.
Из укрытия выходит лейтенант Селиванов и соединяет короткие провода от шашки с длинным электрическим шнуром, тянущимся к окопу с электрической машинкой. Последний внимательный взгляд на всю местность. Уходят оба лейтенанта.
Машинка похожа на полевой телефон. Так же сбоку торчит маленькая ручка. Несколько быстрых оборотов, и на машинке загорается красная лампочка. Теперь в ней возник ток высокого напряжения. Лейтенант Селиванов нажимает кнопку… Содрогнулась земля. Первая партия снарядов уничтожена.
В то время как лейтенант готовил взрыв, снова шла хирургическая работа над минной установкой, куда более сложной, чем первая. Теперь электрические провода, припаянные к снаряду, обвивали соседние болванки и заканчивались новой пайкой где-то далеко в глубине. И снова сильные, умные, золотые солдатские руки извлекали смертельные провода. И снова грузили стальные глыбы, и снова ползла бронированная машина по опустевшим, немым улицам. Дрожала земля от взрывов. Один, второй, третий, четвертый… Пока не взвился в воздух, точно салют победы, зеленый сноп ракет.
Все!
С огромной скоростью пронеслась на радиоузел машина Нагорного.
— Диктор! Где диктор? — закричал он, вбегая в помещение.
Диктора на месте не оказалось. Нагорный сам бросается к микрофону.
— Граждане! Исполнительный комитет депутатов трудящихся Кировского района извещает, что все работы по вывозке снарядов закончены. С этой минуты в районе возобновляется нормальная жизнь.
Радость переполняла его. Ему хотелось сказать еще что-нибудь, но все уже было сказано, и он растерянно и молча стоял у микрофона.
И вдруг, вспомнив, как это делают дикторы, он медленно произнес:
— Повторя-ю!
И опять умолк, то ли забыв только что сказанное, то ли слова эти показались ему сухими, казенными. И неожиданно для себя он почти выкрикнул:
— Товарищи, дорогие товарищи! Опасность миновала, спокойно идите домой…
В ту минуту, когда произносились последние слова, уже хлынул народ к обессиленным, счастливым солдатам… И понял Иван Махалов, как во время войны встречали люди своих освободителей.