Вар опускает голову и бродит по палатке. В покоях Нумония несколько мраморных бюстов — в основном это философы. Пропретор останавливается и задумчиво рассматривает каждый.
Платон, Аристотель, Сократ, еще несколько бородатых мужиков. Греки. Даже я не всех помню.
Вот уж не думал, что Нумоний интересуется философией. Я смотрю в затылок легата Восемнадцатого легиона — там толстый шрам. Памятка от сарматов, с которыми легат сражался, будучи молодым префектом конницы.
Мы ждем.
— Пропретор? — повторяет Гортензий Мамурра.
Вар вздрагивает. Поднимает голову.
— Где царь марсов?
— Исчез, — отвечает Нумоний.
Вар облизывает губы.
— Я принял решение, — голос у него внезапно сел. — Мы не можем оставить это без внимания. Поэтому… — он медлит. — Кажется, у нас есть заложница из племени марсов?
Я вздрагиваю. Заложницы!
Туснельда, прекрасная германка. Она тоже одна из них.
Правда, царь хавков, Сегест, до сих пор был верен Риму. Я сжимаю зубы. Надеюсь, так оно и останется.
Но почему — марсы?
* * *— Римлян — резать! Бей! Убивай!
Бьется в истерике человеческая толпа. Бежит человеческая толпа. Рвет и мечет человеческая толпа.
Словно мутный дождевой поток, сметающий все на своем пути.
Хлодриг выступил вперед, поднял римский меч. Трофейный. Хлодриг забрал его у патрульного легионера — мальчишки лет семнадцати. Это было просто. Даже слишком. Кровь забулькала, когда мальчишка упал. Хлодриг с интересом наблюдал, как она пузырится и течет на землю. Мальчишка хрипел и дергался. Лицо юное, еще в подростковом пушке. Глаза широко раскрыты.
Хлодриг присел рядом, наблюдая, как пыль намазывается на смуглую кожу легионерчика. Тот зажимал руками горло, но кровь все равно текла. Смешной все-таки они народ, римляне…
Хлодриг положил фрамею на землю.
Старое верное оружие. "Давно я ее не доставал". Еще с того набега за Рений, когда большим отрядом они прошли по Галлии и разворошили несколько римских поселений. Сейчас по всем германским землям пошел зов — восстание близко. Римлян — убивать. Но первыми… Первыми восстать должны были марсы, племя, к которому принадлежал Хлодриг.
Восстать и — первыми попасть под удар Рима.
Затылок свело. Неужели легионы дотянутся и сюда? Раньше им удавалось. Но сейчас все будет по-другому.
Или нет?
Человек в маске говорит, что время римлян ушло. Сейчас наше время. Племена хаттов, бруктеров, лангобардов, гиперов, херусков, ангривариев и фризов — все должны восстать. И повернуть оружие против Рима.
Так же, как марсы.
Паренек-римлянин продолжал дергаться. Хорошо, что догадался зажать артерию руками. Иначе бы уже истек кровью, а это неинтересно.
Хлодриг поморщился. Поднял меч римлянина и осмотрел клинок. Железо. Не очень хорошее, но отлично заточено. Гнется, но и режет.
Пожалуй, этот меч все-таки может пригодиться.
— Варвар! — позвали сверху.
Хлодриг выпрямился. Тщательно отряхнул пыль со штанов. Поднял голову.
Старого центуриона приколотили к кресту — не очень умело, но для начала сойдет. Седые волосы, лицо, черная от синяков грудь и подшлемная повязка — в запекшейся крови. Край повязки разлохматился. Ветер теребит ниточки с багровыми комочками.
Разбитые губы центуриона шевельнулись.
— Оставь… мальчишку… в покое. Ты… я убью.
Хлодриг засмеялся. Этот старик еще угрожает!
— Я… те… бя найду… ты… ублюдок.
Хлодриг покачал римским мечом, ловя отсветы. Забавно.
— Я видел ваших орлов, старик. Они из золота, правда? — полузабытая латынь. Служба в германской когорте в Паннонии многому научила Хлодрига, в том числе и языку. А еще — снимать добычу с трупов, пока не подоспели мародеры из числа легионеров.
— Орел… выклюет тебе… — старик задохнулся, закашлял. — Гла… за…
— Лучше бы твоему орлу быть из золота, — продолжал Хлодриг. — Мы убьем много римских свиней в этот раз. Я раздобуду себе такого орла — и стану богаче. Вот увидишь, старик. Ах, да… ты этого не увидишь. Прости, старик.
Римлянин поднатужился и плюнул.
Красно-черный сгусток плюхнулся в пыль рядом с ногой Хлодрига.
Германец расхохотался.
— Эх, старик, старик… Все у тебя не так, не по-человечески.
Он кончиком римского меча срезал полоску кожи с бедра легионерчика. Потекла кровь, красным заливая смуглую кожу. Мальчишка забился, открыл рот… Булькнуло. Хрип. Но больше — ни звука. Хлодриг кивнул. Очень удобно. Перерезаешь горло, потом они тихие.
Хлодриг резал и смотрел. Наконец, в глазах мальчишки медленно погас огонек. Кончено. Жаль.
— У… бью, — центурион все еще не успокоился. Упрямый старик.
— Не накаркай, — сказал Хлодриг и вытер меч о синюю тунику мальчишки.
* * *Ализон, провинция Великая Германия.
Девушку выводят. Помост возвышается над площадью — поэтому кажется, что девушка ступает босыми ногами по головам зрителей.
Казнь.
Легионеры охраняют помост. Они стоят с невозмутимыми каменными лицами.
Палач привязывает девушку к столбу,
Она юная и симпатичная. Короткий нос. Веснушки — болезненно яркие на белом лице.
Она виновата только в том, что она дочь царя марсов. Марсы — германцы, что нарушили клятву на верность Риму.
И значит, заложница должна умереть.
Веревочная петля сжимает ей горло. Глаза девушки расширяются от ужаса.
Палач заходит девушке за спину и вставляет деревянную палку в петлю.
Ожидание. Долгое и мучительное. Площадь замирает.
— Можно начинать, пропретор? — спрашивает чиновник вполголоса.
Квинтилий Вар моргает, словно только что проснулся. У него утомленный больной вид. Он делает вялый жест — давайте.
Чиновник машет палачу. Тот кивает: понял. Это крепкий, но совершенно обычный с виду человек, увидев такого в толпе, даже не подумаешь, что перед тобой — тот, кто отнимает жизни.
Палач берется двумя руками за концы палки.
Начинает закручивать.
Раз оборот, два, три…
Петля сжимается. В конце концов, она сожмется до предела и удавит жертву.
Отчетливый, жуткий скрип веревки.
Общий вздох.
— Будьте вы прокляты, римляне! — доносится из толпы одинокий голос. — Будьте вы прокляты!
* * *В легионах царит оживление.
Германцы взбунтовались? Нормально. Ничего нового.
Отправят какую-нибудь когорту для усмирения бунтовщиков, остальной легион будет дальше делать свои дела.
Так всегда бывает. Не стоит беспокоиться раньше времени.
Солдату положено думать одним днем.
* * *После казни заложницы Вар выглядит еще более бледным и потерянным. Кожа напоминает старый пергамент.
Арминий, как всегда бодрый и собранный, излагает план. Он младший по званию, поэтому говорит первым:
— По пути в зимний лагерь легионы пройдут по землям марсов. Нужно воспользоваться временем, пока погода еще теплая. Тогда мятеж будет подавлен в этом году, а не останется тлеть до следующего лета. Воля и решительность — это то, что заставит германцев принять власть Рима, пропретор. Германцы презирают слабость.
— Зачем столько? — спрашивает Нумоний. Его глаза холодно ощупывают лицо германца. — Три легиона? Может, вполне хватит и пары когорт? Для одного небольшого племени?
Арминий невозмутимо встречает взгляд легата. Он снова выглядит большим римлянином, чем все настоящие римляне вокруг него. И теперь я знаю, почему.
— Вы совершенно правы, легат. Двух когорт было бы вполне достаточно… будь это только марсы. Нельзя недооценивать противника. Что, если восстало не одно племя?
Молчание. С ним трудно не согласиться. Любой, даже случайный, успех мятежников вызовет в провинции новые волнения. А Великая Германия — далеко не самое спокойное место изначально.
Вар думает.
— Наказать марсов… и сразу в зимний лагерь?
— Да, пропретор.
— Хорошая идея, — говорит Квинтилий Вар наконец. Похоже, он доволен, что не пришлось выдумывать план самому. — Так и сделаем. Приказываю: Семнадцатому, Восемнадцатому и Девятнадцатому легионам сворачивать лагеря. Готовить обоз. Собирать вещи. Мы идем в земли марсов, а затем — в Ализон, на зимние квартиры.
— Да, пропретор.
— Хорошая идея, — говорит Квинтилий Вар наконец. Похоже, он доволен, что не пришлось выдумывать план самому. — Так и сделаем. Приказываю: Семнадцатому, Восемнадцатому и Девятнадцатому легионам сворачивать лагеря. Готовить обоз. Собирать вещи. Мы идем в земли марсов, а затем — в Ализон, на зимние квартиры.
— Зимний лагерь — это хорошо, — говорит Нумоний. — Но…
— Но сначала мы должны наказать варваров за неповиновение! — закачивает Вар.
Мы с Нумонием переглядываемся. Похоже, спорить бесполезно. Наш "великий судья", как прозвали Вара солдаты за страсть к судилищам, уже принял решение.
А план… План хороший. Но даже прекрасные планы могут пойти наперекосяк.
Я поворачиваю голову и встречаю спокойный взгляд Арминия. Голубые глаза. "Ты со мной?" словно спрашивает он.
Луций — мой старший брат. Он знает лучше… наверное.
— Да, пропретор, — говорю я медленно. — Я согласен с префектом Арминием.
— Конечно, пропретор, — Гортензий Мамурра, легат Девятнадцатого, манерно улыбается. — Как скажете, пропретор. Думаю, это прекрасная мысль.
Нумоний Вала молчит. Затем кивает. И только позже, словно забывшись, поднимает руку и пальцами проводит по багровеющей ленте шрама.
* * *Легионам дан приказ: всеобщий сбор. Переезжаем! И — война.
Лагерь Семнадцатого Победоносного превращается в гудящий муравейник.
Префект Эггин, трибуны, центурионы — заняты настолько, что даже ненавидеть меня у них нет времени. Тысячи вещей должны быть собраны. Тысячи дел — решены.
Соседний городок — уродливый нарост, связавший три лагеря вместе — тоже бурлит. Вслед за легионами пойдет обоз. Оставлять ничего нельзя. Все — от колышка палатки до последней шлюхи — последует за легионами.
Так положено.
Легионеры оживились.
Зимние лагеря — это Ализон, там хорошо. Там тепло и каменные стены. Там весело и безопасно…
Наверное.
Но до него еще нужно добраться.
Глава 8. Все еще живы
Центурион поднимает деревянный меч за середину — двумя узловатыми пальцами. Смотрит на тирона исподлобья, морщит брови.
— Как твое имя, зелень? — спрашивает наконец.
— Фурий Люпус.
— И ты действительно стоишь своего имени?
Смешки.
Это имя означает "яростный волк". Конечно, оно дорогого стоит…
Тирон выпрямляется.
— Да.
И вдруг получает удар в голову. Темнота. В ушах плавится алый звон, набегает, словно волна, захлестывающая лодку.
— Живой? — спрашивает центурион. — Эй, зелень!
— ЦЕН, ДА, ЦЕН! — орет тирон на всякий случай. Перед глазами — туман. Штормит. Желудок Фурия сжимается так, что тирона вот-вот вывернет наизнанку. Стоять, стоять, не падать!
— Хорошо, — центурион опускает палку из виноградной лозы, которой только что ударил мальчишку. — Откуда у тебя это имя?
— Мне дал его легат.
Брови центуриона взлетают вверх.
— Что?! Какой еще легат?!
— Гай… — новобранца качает. — Деметрий… Целест.
Смех стихает. Легионеры переглядываются.
— Чем ты заслужил такую честь? — спрашивает центурион. Ему действительно интересно. Он из другой центурии, поэтому не знает о том знаменитом дне, когда новый легат участвовал в занятиях вместе с новобранцами.
— Меня ударил легат!
В учебной схватке. "Здорово он дерется". А потом легат с учителем фехтования отдубасили друг друга палками так, что весь легион до сих пор это вспоминает.
Центурион поднимает брови.
— И?
— И назвал имя!
Центурион некоторое время думает, прежде чем поверить. Ну, хорошо.
— Я буду звать тебя Волчонком. Свободен, зелень. Да, запомни. Здесь я устанавливаю правила. Я, центурион, а не легат и даже не император. Понял меня?!
— Цен, да, цен!
— Не слышу!
…Вечером, когда учения заканчиваются, полумертвые тироны возвращаются в палатки.
Едва передвигая ноги. Тирон, прозванный Волчонком, добирается до своей койки. Все тело болит, от усталости мир вокруг изгибается, словно жидкое стекло. Иногда Фурию кажется, что все вокруг тонет в тумане.
Мягком, убаюкивающем тумане…
Волчонок дергает головой и просыпается. Его качает. Он словно плывет в медленно закипающей воде.
Жизнь новобранца и так нелегка… Эх, ты, зелень легионная!
А тут еще всякие легаты ее усложняют.
От осенней промозглой сырости режет колени. Одеяло тонкое и совсем не греет.
"Я стану центурионом!", думает мальчишка, трясясь от холода. "Старшим центурионом".
Или хотя бы аквилифером. Орлоносцем, тем, кто носит легионного орла. Надеть львиную шкуру… эх. Новобранец Фурий Люпус вздыхает и пытается натянуть одеяло на голову. Львиная шкура — это красиво. Хотя волчья, как у знаменосца центурии, тоже ничего…
Теперь ушам тепло, зато мерзнут ступни. Одеяло слишком короткое. Волчонок перетягивает одеяло на ноги — они твердые и ледяные. Голова снова начинает мерзнуть.
Вот бы вернуться в родную деревню в волчьей шкуре…
Мечты, мечты. Фурий проваливается куда-то вниз и в сторону. Плывет по неслышным упругим волнам. Шелест прибоя. Вкус меда, намазанного на кусок хлеба — из детства.
Руки деда, морщинистые, черные от загара. Они тянут из воды сеть.
Скалы, выжженные солнцем, белесые. Прибой. Ласково плещет море, в маленькой ямке на валуне сидит крошечный краб… отсветы солнца от воды качаются на шершавой скале…
Фурий Люпус спит.
Хороших снов много не бывает.
* * *Префект лагеря Семнадцатого Морского, Спурий Эггин выходит из палатки.
Навстречу ему — человек в военной тунике, в кожаном панцире, украшенном серебряными силуэтами кабанов. На щеке у человека — большая бородавка.
— Префект Эггин! Какая встреча! — говорит человек с бородавкой. Или это бородавка говорит за человека.
— Префект лагеря Цейоний, — Эггин холодно кивает. Он знает этого придурка. Цейоний — заместитель командира Девятнадцатого легиона. Он выслужился из центурионов, так же, как и он, Эггин. И это единственное, что у них общего.
"Интересно, хотя бы собрать лагерь Цейоний способен?", думает Эггин.
Сегодня и увидим.
— Куда-то торопитесь, префект?
Эггин с досадой останавливается. Голова трещит жутко. Вчера он напился, как обычно, до полного бесчувствия. Чтобы не думать. Чтобы — забыть.
Но знать это Цейонию не обязательно.
— Дела, — поясняет Эггин сухо. — Прошу меня простить, префект.
Он идет, а за его спиной Цейоний насмешливо улыбается, в сузившихся глазах стынет обида.
— Что вас насмешило, префект? — спрашивает его Гортензий Мамурра.
Цейоний поворачивает голову, улыбка натянута на лицо, как свиная кожа на барабан.
— Этот… — кивает Цейоний в сторону шагающего Эггина. — Кажется, только в Риме не знают, что он не поделил с одним из своих центурионов рыжую шлюху. И она вроде как выбрала старшего центуриона Волтумия. Что неудивительно.
— Действительно забавно. — Гортензий Мамурра кривит тонкие губы в улыбке. — И что, эта шлюха…
— Руфина, — говорит Цейоний.
— Эта Руфина… очень хороша?
Цейоний медлит.
— Очень.
* * *Мне кажется, я понимаю, что было в глазах Нумония Валы, когда он говорил о германцах…
"Они не слижут кровь с наших пальцев. Нет, Гай".
То был не лед. Не насмешка. Не презрение. Нет.
То был — ужас.
"Они откусят нам пальцы".
— Легат, — склоняет голову Эггин. Это коренастый, сильный человек. Крутой затылок выдает упрямство. Обветренное лицо — опыт и плохую кожу. Пористый нос с багровыми прожилками — страсть к выпивке.
— Префект лагеря, — говорю я. — У меня есть основания полагать, что скоро что-то произойдет.
Эггин смотрит невозмутимо.
— Основания? — переспрашивает он. Словно ему непонятно только это слово.
Сукин сын.
— Не буду вдаваться в детали, префект. Вот мое… хмм… пожелание. Удвоить караулы. Обслуживающие команды, лесорубы, фуражиры, обозники, пекари — вне лагеря должны передвигаться под усиленной охраной. Все. Легион перевести на военное положение. Это ясно?
Некоторое время Эггин молчит. Я почти вижу, как за толстой черепной костью неторопливо шевелятся мысли.
Что-то вроде "тога", гражданский, понаехали тут. И прочее.
— Да, легат, — говорит он наконец.
Когда германцы впервые столкнулись с Римом, их приняли за выходцев из Преисподней. Бледная кожа — настолько бледная, что кажется синеватой. Желтые волосы. Огромный рост, чудовищная сила. Голубые глаза.
И полное отсутствие чувства самосохранения.