— Вернее, совсем не понравилось. Скажу, чтобы не было никаких сомнений, легат. Мне — не понравилось.
Молчание. Где-то вдалеке кричит ночная птица. Проклятая сова. Совы — это к несчастью.
— Никаких сомнений, Тит. Я понял. Что ты хочешь этим сказать?
Тит Волтумий поднимает взгляд. Ухмыляется. Вокруг глаз — насмешливые морщины. В медового цвета глазах отражается закат.
— Что я хочу сказать, легат? Я хочу сказать: откапывать мертвецов мне понравится еще меньше…
* * *Но мы это делаем.
Мы втыкаем лопаты в землю, наши лица закрыты тряпками. Перемазавшись как последние рабы, снимаем верхний слой. Отшатываемся от запаха. Снова копаем. Наконец, вытаскиваем одно из тел. На нем еще сохранился саван. Этот мертвец выглядит более-менее целым. Он напоминает скорее не человека, а личинку гигантского жука.
— Внутрь, там нас не будет слышно, — говорю я. В мертвой, жутковатой тишине мы волоком затаскиваем тело в дом. Выходим отдышаться.
От сладковатой вони мертвечины кружится голова.
— Теперь иди, Тит, — говорю я. — Дальше я сам.
Центурион медлит.
По римским поверьям, касаться вещей и одежды мертвеца — значит, подставить себя под удар богов. Проклятье еще никто не отменял. Так что Титу нужно найти жреца и очиститься.
Мне проще. Я в богов не верю.
— Ступайте, центурион. Это приказ.
Он нехотя салютует.
Я достаю фигурку Воробья.
Металл холоден под пальцами.
"Мертвых нельзя вернуть", — вспоминаю я… и сжимаю фигурку в кулаке. До боли. Ее края врезаются в пальцы.
Но иногда — все-таки можно.
* * *Мертвец лежит передо мной. Он мало похож на человека — после двух месяцев, проведенных в земле. Гниль. Смрад. Белые черви. Я зажимаю нос платком, но помогает плохо.
Интересно, сможет ли он вообще говорить?
Но у меня нет выбора. Я слишком далеко зашел, чтобы отступать.
Слушайте, боги, в которых я не верю!
Слушайте, люди, которые не верят в меня!
Я, поклявшийся больше не возвращать мертвых, собираюсь нарушить свою клятву. Радуйтесь!
Я держу фигурку Воробья на ладони. Затем сжимаю пальцы с такой силой, что белеют костяшки. Больно.
Я хочу верить.
"Ты многого не знать, римлянин".
Но я узнаю.
"Вернись", мысленно приказываю я.
Вспышка. Знакомая дрожь — словно все волоски на теле разом встали дыбом…
Словно меня пронзила молния. Я моргаю. Я не знаю, с чем это сравнить…
Это чудо.
Я выдыхаю сквозь зубы. Получилось.
— Ну же, — говорю я негромко. — Ответь мне, солдат.
Долгое мгновение ничего не происходит.
Затем полусгнившие челюсти вдруг размыкаются…
— Кха, кха!
Мертвый легионер кашляет. Куски гнилой плоти вылетают изо рта, я отшатываюсь. Проклятая вонь! Едва сдерживаю дурноту. Держаться, держаться… терпеть, легат!
— Кто ты? — говорю я.
Легионер открывает мертвые глаза, моргает. Мертвая грудь поднимается. Мертвые губы шевелятся. Я нехотя склоняюсь к нему:
— Отвечай, солдат! Ну же! Кто ты?
— Я… я-я… арматура, — это больше похоже на шипение.
"Арматура" — опытный легионер. У него все получается, он знает службу, владеет дротиком, мечом и щитом, может построить лагерь на пустом месте, подвести подкоп под стену и жевать овес вперемешку с прошлогодней травой. Солдаты "арматуры" — это основа легиона.
— Сенат и народ Рима, солдат, — говорю я. — Как тебя зовут?
— К-ке… зо О-о… имий.
Кезон Опимий. Получилось.
Мертвец вернулся.
* * *Дом построен из сосновых бревен — если бы не вонь мертвечины, я бы почувствовал запах смолы. В дальнем конце светится дверной проем. Через узкие окошки под самым потолком падает свет, пыльными лучами прорезает сумрак.
И он действительно длинный, этот дом.
Раньше пространство было разделено занавесками на каморки для отдельных семей, но после убийства легионеров дом пустует. Похоже, его даже успели разграбить…
Грязные полотна тут и там лежат на полу или свисают со стен. В этом есть нечто жутковатое.
Огромный деревянный стол стоит под углом к стене. На нем сохранились глиняные тарелки с засохшими до камня остатками еды. Словно хозяева когда-нибудь вернутся…
Никогда.
Мертвец хрипит и шевелится.
Я встаю, делаю глубокий вдох ртом и опускаюсь на корточки — словно ныряльщик за раковинами. Я должен задать вопрос — и получить ответ. Другими словами, мне нужен жемчуг…
— Гай Деметрий Целест.
Невольно вздрагиваю. Голос раздается в заброшенном доме. Низкий и слегка рокочущий. Дом эхом отражает этот низкий голос — так, что начинает гудеть весь, целиком. Вся эта громадина.
— Легат Семнадцатого. Какая неожиданная встреча.
И это говорит не мертвец.
Я поднимаю голову. Ну, наконец-то…
Встаю. В дальнем конце дома, рядом с дверным проемом, стоит человек. В следующий момент я чувствую разочарование — у пришельца две руки. Проклятье!
Я ждал однорукого. А появился этот.
Он высокий. Широкоплечий.
На лице — маска. Тускло блестит серебро. Я поднимаю брови. Забавно. Похоже, это маска римского всадника. Такие используются на учениях, чтобы защитить лицо от удара копьем. В бою — очень редко. Гладкое лицо без возраста, изогнутые брови…
Человек в маске опасен.
Он настолько опасен, что у меня бежит озноб по затылку. Он словно сгусток чудовищной силы и власти.
— Я слушаю, — говорю я. — Только побыстрее. Я занят.
Человек делает шаг, медленно поднимает длинный меч. Это кавалерийская спата. Отличный клинок.
Хорошо.
Он мягко идет по дому. Ко мне. В определенный момент человек в серебряной маске сдвигается вправо, чтобы солнечный свет был у него за спиной. По клинку бегут отсветы…
Я щурюсь, моргаю.
Хитро. Из-за проклятого солнца я почти слеп. Человек шагает ко мне черным истончившимся силуэтом в ореоле желтого света. "Серебряная маска" тонет в нем и все равно идет.
Я слышу скрип деревянного пола. Ближе, ближе…
Мягкие сапоги. Он ступает почти беззвучно — словно плывет в потоке света.
Меч плывет вместе с ним.
Что ж… Я выпрямляюсь. Приятно иногда встретиться с противником, который от тебя не бегает.
"Идущие на смерть приветствуют тебя!"
Я кладу ладонь на рукоять гладия. Лишь бы он не подвел. Спата длиннее на ладонь и выкована из отличного железа. И спата, в отличие от гладия, не гнется при ударах…
Человек в серебряной маске неторопливо шагает.
Он рослый и крепкий. И при этом — мягкий, точно кошка. Я отмечаю его обманчиво расслабленные движения. Человек держит спату острием к земле — и приближается.
— Зря ты пришел сюда, — голос из-под маски искажен.
Я выпрямляюсь. Хо-ро-шо.
— Наконец-то, хоть кому-то не наплевать на смерть моего брата, — говорю я. С тихим скрежетом гладий покидает ножны. — Это мой меч. Я буду убивать им своих врагов.
* * *Мы стоим друг напротив друга — я и человек в серебряной маске.
— Может, сдашься? — предлагаю я. — Обещаю честный суд. Почти.
— Нет, — человек качает головой. Серебряная маска разбрасывает отсветы по стенам. — Я пришел сюда не за этим. Я пришел поговорить…
— Хватит болтовни! — я делаю шаг.
Мы сходимся.
Клинки со скрежетом ударяются. Еще раз. И еще.
Через несколько мгновений я понимаю, что он мне не соперник.
Серебряная маска — неплохой боец. Сильный, гибкий, с хорошей скоростью… длинные руки и высокий рост тоже помогают.
Но у него нет таланта. Он не может импровизировать. Он действует от головы…
И поэтому проиграет. Потому что я умею думать всем телом. Я перехожу в контратаку и увеличиваю темп. Раз, раз, раз-два. Клинки звенят.
Странного убийцу избрали для меня. Могли не пожалеть денег и выбрать лучшего…
Мда. Стиль боя у него до странности знакомый. Похоже, его тоже обучали гладиаторы.
— Подожди! Я пришел… по… поговорить… — человек в серебряной маске уже не может перевести дыхание. Его голос вот-вот сорвется.
— Сдавайся, и поговорим, — я мягко шагаю к нему. Чуть смещаюсь вправо, отвожу руку в сторону. Он зря надел маску. Защита — это хорошо, но прорези ограничивают боковое зрение.
В следующее мгновение я бью справа, почти без замаха. Острие гладия чиркает по серебру маски, оставляя след. Искры. Человек отшатывается. В прорезях маски я вижу его глаза. В них — нарастающее отчаяние.
— Выслушай меня! — у него легкий варварский акцент. Впрочем, это ни о чем не говорит. У половины римлян в Германии такой выговор.
— Сейчас я тебя убью. А потом побеседуем, — я поднимаю гладий.
Зря, что ли, я сегодня собирался оживлять мертвых?!
Этот будет посвежее. Точно.
— Это мой меч, — говорю я. — Мой меч — это мой брат.
Человек в серебряной маске вздрагивает.
Человек в серебряной маске вздрагивает.
Молитва меча пугающе звучит в огромном пустом доме. Я даже себя немного пугаю. Человек в маске выдыхает…
Звяк! Я отбиваю в последний момент. Спата отлетает в сторону — он швырнул ее в меня — и с грохотом ударяется о стену. Падает и звенит.
Я поворачиваю голову, еще не веря, что меня чуть не провели. Сукин сын. Сжимаю гладий…
И тогда человек начинает убегать.
* * *Похоже, у него длинные ноги. И много отчаяния. Потому что он умудряется прилично от меня оторваться.
Я бегу за ним. Передо мной качается длинный коридор… брошенный стул… полотнище с дырой… порог… крыльцо… Вот он!
У крыльца привязана гнедая лошадь. Проклятье!
Беглец легко, с полпрыжка вскакивает на лошадь, бьет ее пятками. Вперед. Я еще успею догнать…
Вперед!
Выбегаю на крыльцо, прыгаю с высоты помоста. Свист воздуха в ушах…
И промах. Удар. Проклятье, едва не сломал ноги! Я перекатываюсь через голову, вскакиваю. Пятки гудят… не спать! Не спать, Гай. Вперед!
— МАРК, КО МНЕ! — кричу я. — Быстрее! Марк!!
Всадник вылетает из-за угла, осаживает коня. Декурион Марк смотрит на меня сверху.
— Туда! — я показываю. — За ним!
Декурион мгновение глядит на меня, затем — на беглеца, толкает жеребца пятками, конь делает прыжок… И идет боком. Вот скотина!! Нашел время показывать характер!
Кажется, целую вечность ничего не происходит — а человек в серебряной маске продолжает убегать. Я вижу его спину… гнедой круп его лошади… Уйдет! Проклятье, точно уйдет!
— Марк! Ну же! Быстрее!
Всхрап.
Затем — жеребец декуриона срывается с места. Оскаленные зубы проплывают в двух шагах от меня. Меня едва не сбивает мощной воздушной волной.
Клочья пены срываются вниз, летят на землю. Мышцы перекатываются под коричневой шкурой, из-под копыт взлетают комья грязи…
Удар!
Проклятый декурион. Этот его Сомик бешено красив.
И забросал, сволочь, меня грязью с головы до ног.
* * *Я останавливаюсь и едва не кричу от ярости. Ушел! Сукин сын!
— Легат, — центурион, прихрамывая, спешит ко мне.
— Тит, человек в маске… Ты видел его?
— Да, легат.
Я пытаюсь успокоиться.
— Тит, он… этот человек. Кто это был, по-твоему?
Тит некоторое время молчит, лоб рассечен морщинами. Думает.
— Наверное, варвар. Кто-то из них, кто хорошо с нами сжился и перенял наши привычки.
Не уверен. Не может варвар так перенять наши привычки! Клянусь, по речи, по жестам, даже по манере драться — это точно был римлянин.
— Что еще, Тит?
Центурион трет бровь.
— Хмм. Ну, на мой пехотный взгляд он смотрелся в седле отлично. Почти как германец.
— Маска римского всадника, Тит. Ты заметил?
— Ага. — Центурион медлит, потом говорит: — Думаете, это был один из наших?
Предатель? Не слишком хороший вариант. Кстати…
Я оглядываюсь.
— А где Марк? Где наш собственный кавалерист?
Лицо центуриона в глубокой тени.
— Не знаю.
* * *Всадники отправляются на поиски, Тит стоит на часах, я возвращаюсь в дом.
Человек в серебряной маске сбежал. Но у меня остался мой мертвец. Я вспоминаю разрытую могилу за домом… Целая декурия моих мертвецов!
Я говорю:
— Кто это был? Скажи, с кем встречался мой брат?
Он шепчет имя. Я наклоняюсь ближе, чтобы разобрать.
— Что? — говорю я. — Не может быть… Что?!
— Это… правда, — хрипит мертвец и замирает. Перекошенная восковая маска вместо лица. Рот открыт. Желтый оскал.
Вонь гниющей истины.
Я стискиваю зубы.
Вонь истины — на редкость омерзительна.
* * *Я сижу на бревне и смотрю на заходящее солнце. За спиной — шелест листьев. Шаги.
— Тит? Это ты?
— Я, легат.
Некоторое время мы молчим. Смотрим, как солнце прячется в переплетение ветвей. Кроваво-красный закат.
— Слушаешь, Тит?
— Да, легат.
— Почему я никогда не могу остановиться вовремя? А? — я стискиваю зубы. Затем перевожу дыхание: — Как сказал один умный человек: если слишком близко смотреть даже на самые прекрасные вещи, они покажутся тебе отвратительными.
— Легат? Мертвец назвал вам имя?
Я дергаю щекой.
— Кое-что кажется мне отвратительным. Нормально, Тит.
— То имя, что вы узнали… — центурион медлит. — Оно что-то меняет?
Молчание. Я слышу, как в темном лесу стрекочут кузнечики.
"Смотри, Гай. Кузнечик".
— Легат?
Все будет хорошо — даже если не будет.
— Ничего не меняет, Тит. Убийца должен быть наказан. — Я поднимаю голову: — Как ты обычно говоришь, Тит? Сложное сделать — простым?
Старший центурион медленно кивает.
Я усмехаюсь. Смешно. Сложное сделать…
— Легат? — говорит центурион.
— Эх, Тит. Как все запуталось…
— Гай, — он впервые называет меня по имени.
Я поворачиваюсь. Центурион смотрит на меня в упор, глаза светятся медным огнем.
— Да, Тит?
— Иногда я говорю и другое.
— Правда? Что именно?
— Я говорю: парни, давайте просто пойдем и убьем этих гадов.
Тит Волтумий, старший центурион. Первый манипул второй когорты. Вот она — воплощенная мудрость. Зачем нужны философы, когда у нас есть такие центурионы? А?
Если бы это действительно было так просто…
Я оглядываюсь:
— И где же все-таки Марк?
* * *Проклятье!
В следующее мгновение Марк вылетел из седла. Перекувыркнулся через голову и грохнулся плашмя…
БУХ.
Удар о землю оказался настолько силен, что в первый момент декурион лишился дыхания. Твою ж мать… как больно-то.
Веревка была натянута на уровне груди верхового человека. Как раз на повороте тропы, чтобы тот, кто знает, пригнулся, а кто не знает…
Человек на гнедой лошади пригнулся, а Марк — не знал.
Сам виноват.
Мир закружился, небо с землей скрутились в узел. Боги!
Во рту — боль. Кислое. Отлично. Кажется, я прикусил язык, подумал декурион и на несколько мгновений провалился в темноту.
Марк пришел в себя. Все вокруг кружилось. Хотелось кашлять.
Перед глазами оказались чьи-то ноги в мягких кавалерийских сапогах со шнуровкой.
— Эй, разведка! — голос над головой насмешливо вибрирует. Легкий акцент выдает варвара. — Это что, опять ты?
Марк выплюнул землю и траву. Еще раз. Привкус крови. Перед глазами плыли черные точки. Много. Сквозь их мельтешение Марк разглядел однорукого германца. Тиуториг! Ах, ты, сволочь!
Декурион медленно, стараясь делать это незаметно, протянул руку к поясу. Пальцы нащупали выпуклость рукояти. Она прохладная и надежная.
— Не надо, — мягко произнес однорукий. Ярко-голубые глаза, не мигая, смотрели на Марка. И не прочитать по ним — ничего. Словно они из стекла.
— Я бы этого не делал, разведка, — Тиуториг усмехнулся. — А то, чего бы не делал я, тебе, разведка, точно делать не стоит.
Латынь у однорукого отличная. А в прошлый раз он притворялся, что не понимает и половины слов. Сволочь германская.
Гем склонился над всадником.
— Держись, братишка. Твое подкрепление уже рядом.
Марк застонал, потянул рукоять спаты. Бесполезно.
Невдалеке заржал жеребец. Предатель, подумал Марк. Сомик фыркнул, словно услышал. Жеребец потянулся мягкими губами и сорвал листик.
"Ничего, я встану". Декурион сжал зубы. И начал подниматься, ломая сопротивление больного тела.
Приглушенный топот копыт. Мои ребята уже недалеко.
Рывком он дотянулся до кинжала, пальцы сомкнулись на рукояти. Быстрее! Декурион рванул клинок из ножен. В следующее мгновение беловолосый гем с легкостью блокировал отчаянный выпад Марка. Пугио вырвался из ладони и улетел в траву.
Голубые глаза. Ярость.
Гем размахнулся. Приближающийся кулак. Да что ж такое! Марк успел закрыть лицо локтями…
Удар.
* * *Я осматриваю трофейную спату. Хороший клинок. Гладий после боя весь в зазубринах, а этой спате — хоть бы что. Ни царапины.
Когда я вспоминаю, кому принадлежит клинок, меня снова начинает трясти. Как же так?! Почему?
К воронам рассуждения! Надо заняться делом. Я смотрю на центуриона:
— Как там Марк? Живой?
— Живой, — Тит чешет затылок. — Ну… почти.
В сущности, декуриону повезло. Эквиты нашли Марка — лежащего без сознания на поляне. Рядом пасся его конь.
Декурион едва может стоять, всадники с трудом усаживают его верхом.
Я говорю:
— Отвезите его в лагерь Семнадцатого и передайте медикам. Скажете: я приказал. Мы доберемся до легиона сами.
Эквиты салютуют.
Когда всадники уезжают, Тит Волтумий кладет ладонь на рукоять гладия. В отличие от простых солдат, которые носят меч под правой рукой, у центурионов он висит слева. Выпендрежники.
Центурион хмыкает. Неожиданно весело.