Винсент недоверчиво сощурился. Из его груди вырвался то ли вздох, то ли тихий истеричный смешок.
-- Эдвин, ты...Неужели ты решил подставить свою красивую бессмертную голову под топор из-за какой-то девчонки. Я понимаю, для меня не было зла в шутках со смертью, я мог десять раз взойти на эшафот и сбежать, моя жизнь ровным счетом ничего не стоила. А ты добился почти всего и теперь играешь с огнем.
Опять наставления. Винсент стал напоминать мне озабоченного, очаровательного Флориана, который вместо того, чтобы заниматься делами государственной важности наказывает мне покрепче запирать ставни. У него ведь даже не хватило духу объяснить, что окно я должен закрывать не от хищных птиц, вражьих стрел, лазутчиков или какой другой напасти, а от Деборы. Полупрозрачной, сияющей Деборы, у которой за спиной трепетали крылья.
-- Я не играю с огнем, Винсент, - строго пояснил я. - Я сам создаю пламя и князю надо молиться, чтобы однажды оно не обрушилось на его голову. Я и так слишком долго медлил.
-- Ты считаешь, что став избавителем одной жертвы, ты разом перечеркнешь весь черный список князя. Будь уверен, он еще пополнится.
-- Невозможно! Перстень остался у Розы и при первой же возможности я уничтожу его. Нет кольца - нет оков.
-- У Розы? Она ведь сейчас в гостях у кузины. Я точно знаю, выспросил у надежных людей.
Винсент не мог поверить в то, что впервые надежные информаторы его подвели.
-- Я был уверен, - он сокрушенно покачал головой и непокорные каштановые кудри упали ему на лоб. За прошедшее время они стали чуть длиннее и при малейшем движении лезли в глаза, так что Винсенту постоянно приходилось заправлять их за уши.
-- Никому нельзя верить, особенно мне, - я решил чуть подтрунить над Винсентом, но сказал чистую правду. Несчастен тот, кто доверится такому опасному созданию, как я. Роза правильно делала, что относилась ко мне с подозрением.
Винсент облегченно вздохнул, поняв, что я намереваюсь унести скрипку с собой. Я уже спрятал ее под полой плаща, стараясь не обращать внимания на алые, сочащиеся из трещин слезы, оставлявшие пятна на и без того заляпанной кровью тафте.
-- Эдвин, - Винсент окликнул меня, когда я уже собрался уйти. Он стоял неподвижно, скрестив руки на груди, и всматривался в меня долго и внимательно, будто пытаясь определить, отнесусь ли я серьезно к тому, что он хочет сказать. - У тебя не одно убежище, но где бы ты ни был, не впускай к себе никого незнакомого.
Я усмехнулся, сочтя Винсента весьма наивным. Неужели после всего пережитого он не понимает, что несчастен тот, кто постучится ко мне в дверь. Будь у такого гостя добрые или злые намерения, демону все равно. Если вдруг ко мне заберется полуночный убийца, рассчитывая найти жертву, то для него будет неприятным сюрпризом нежданно-негаданно очутиться в когтях дракона. Так было со всеми, кто нападал на меня. Я оборачивался лицом к злоумышленнику и, встретившись со мной взглядом, тот отступал в неописуемом ужасе, понимая, что бежать уже поздно, ведь все его страхи стоят перед ним, воплотившись в одном наполовину аристократичном, наполовину демоническом существе.
Выйдя из дома, я обернулся и заметил, что оконные рамы, действительно, исцарапаны. Штукатурка слетела, и неровные углубления притягивали лунный свет, будто, специально, чтобы выделить каждую шероховатость, каждую стружку, зацепившуюся за карниз. Возможно, такие же мелкие, неразличимые для простого прохожего царапинки остались и на каркасе крыши, и на поверхности дымоходной трубы, и даже на мостовой у крыльца. Недавно я видел точно такие же следы от когтей, только не в Ларах, а очень далеко отсюда, на дощатом полу избушки, затерянной в дремучем лесу. Хотя вряд ли и те, и другие царапины нанесло одно и то же существо. Никому больше не под силу за такой короткий срок преодолеть огромное расстояние, как это делал я. Разве только немногим избранным, таким, как Перси, плутоватый Камиль, мой возница и самые талантливые подданные. Им всем незачем было царапаться в мои окна или зябнуть от холода в продуваемой снежными ветрами избе.
Сжимая скрипку под мышкой, я шагал по темному городу легко и непринужденно, будто студент музыкального факультета, только что отпущенный на каникулы. По внешнему виду про нас с Винсентом можно было сказать, что мы как раз в том возрасте, в котором предписана интенсивная учеба. Однако, бодрая походка молоденького труженика наук ни чуть не совпадала с моим настроением. Внутри все было напряжено, как струна. Я вслушивался в каждый звук, каждую вибрацию чьих-то слишком вольных мыслей, но не улавливал того, чего опасался. Никто в городе не помышлял о восстании. Иначе я бы тут же ощутил это, проходя мимо какого-нибудь темного окна, за которым в данную минуту, или даже пару дней назад шептались заговорщики. Дракон был суров, но больше не устраивал казней, не лишал титула именитых особ, не отбирал львиную долю городских сокровищ, а лишь малую, почти символическую ежегодную дань. Так не все ли равно стало жителям, кому платить налоги дракону или королю. К тому же дракон редко жаловал местное общество своим появлением. Так, что люди могли шептаться о том, будто они во власти дракона, но не разу золотая когтистая лапа не стучала к ним в окно посреди ночи. Страх не угасал, но и не воспламенялся. Ко мне в Ларах уже успели привыкнуть, к моим быстрым неслышным шагам по ночной мостовой, к исчезнувшему из поля зрения дому, к золотому размаху крыльев и музыкальному свисту в заоблачной высоте.
Скрипка Деборы весила не тяжелее стопки книг, но вдруг начала оттягивать руку. Под боком раздалось неприятное "дзинь - дзинь", будто я ненароком задел струны. Вряд ли это было возможно в том положении, в котором я нес свой груз, но звук раздался точно, резкий, певучий и пронзительный, он рассек тишину. От этого возникло ощущение, будто произошло что-то необратимое, например, лопнула редкостная струна, которую уже нельзя заменить или вырвалась на волю некая дремавшая до сих пор сила.
На лбу бисером выступил холодный пот, как если бы что-то меня напугало. Но, что могло испугать меня? Сама такая мысль абсурдна. Что может вызвать у меня страх? Пустые улицы, темные окна, эхо собственных шагов или тихое надоедливое шуршание крыльев где-то позади, в переулке или на соседней улицы. Шелест то приближался, то отдалялся, будто где-то за моей спиной парил проказливый неугомонный дух.
Я нес скрипку небрежно на сгибе локтя, как учебник и, честно признаться, хотел выкинуть ее в первую же придорожную канаву, чтобы не слышать больше этих навязчивых тренькающих или шуршащих звуков. От такого поступка меня останавливала лишь предосторожность. А вдруг какой-то бродяга захочет поднять скрипку и сам того не сознавая, пробудит зло, дремлющее где-то далеко в обожженной солнцем и огнем пустыне.
На улице ведь никого нет, впереди лишь дорога и площадь, а над ней куб беззвездного неба. В высоте ни духов, ни фей, ни ангелов. Я во всем городе единственное сверхъестественное существо, не считая Винсента. Наверное, он был прав, все зло в скрипке. Впервые у меня возникло чувство, будто кто-то летит за мной, прячется и выжидает. Так и не поймав с поличным никакого преследователя, я вернулся в замок и вместо того, чтобы надежно спрятать скрипку в музыкальной комнате положил ее на самом видном месте.
Раньше я жил один и мне не надо было ничего прятать. Надо было понять, что Роза окажется куда более любопытной, чем ее скульптурная копия в нише. Среди целой коллекции музыкальных инструментов скрипка была бы не так заметна, но на столе, попорченная и обернутая окровавленной тряпкой она выглядела более чем вызывающе.
-- Я никого не убил, - предупредил я вошедшую Розу. Я ощутил, как она похолодела, заметив кровавые пятна и раздробленный инструмент, не хочется ведь оказаться в затерянной в глуши крепости наедине с маньяком.
В новом платье на кринолине Роза выглядела восхитительно и как-то неестественно. Слишком красивая для того, чтобы оказаться живой она словно и вправду выступила из темной ниши. Просто на свету появились детали, которых я не замечал: очень длинные ресницы, нитка жемчуга на шее, и венок из роз в волосах.
Недоступная Роза здесь в замке, хотя раньше это казалось невозможным. Про себя я поклялся, что никогда не расстанусь с ней, как бы не злилась против нас судьба.
-- Ты поранился? - она шагнула ближе, пытаясь рассмотреть такие же кровавые пятна, как на тафте и на моей одежде.
-- Нет, - я был даже шокирован, за мое здоровье до сих пор никто не волновался. - Кровь не моя.
-- А чья?
-- Чья-то, - я неопределенно повел плечами. - Разве теперь можно определить чья? Это просто находка, подарок судьбы, можно даже сказать военный трофей. Жалко ее выкидывать, вот и ношу с собой.
-- А играть умеешь? - Роза хотела прикоснуться к струнам, но передумала.
-- Сумею если захочу, - под этим подразумевалось, что магия позволит мне все, что я пожелаю. - Только пока мне не хочется, увлечение музыкой осталось в далеком прошлом.
-- А играть умеешь? - Роза хотела прикоснуться к струнам, но передумала.
-- Сумею если захочу, - под этим подразумевалось, что магия позволит мне все, что я пожелаю. - Только пока мне не хочется, увлечение музыкой осталось в далеком прошлом.
-- В далеком? - с подозрением переспросила Роза. Она пристально всматривалась в мое лицо, пытаясь выискать хоть одну морщинку, но это были тщетные поиски. Она так и не решилась задать такой обычный для людей вопрос "сколько тебе лет", потому что боялась услышать правду. Я и сам сбился со счета, слишком много всего произошло с тех пор, как я освободился из своеобразного учебного класса князя. Я помнил лишь дату своего рождения и то, что моя жизнь оборвалась в двадцать с небольшим лет, но это было так давно. Так многое с тех пор изменилось, а я остался прежним. Возможно, Розу ожидает то же самое, остаться такой как сейчас и не измениться никогда. Об этом она узнает, когда осмелеет, когда сможет понять без страха, что из этой крепости невредимым выйти на свободу может только полноправный чародей.
-- Кто-то сильно ненавидел эту вещь, - Роза указала на царапины, пересекающие корпус скрипки.
Я усмехнулся, вспомнив, что у Винсента для подобной ненависти были все основания. Он ненавидел Дебору, и не скрывал этого. Он испытывал неприязнь ко всем вещам, которые напоминали ему о ней. Как появились на инструменте эти изъяны? Скорее всего Винсенту хотелось уничтожить предмет, который был так ей дорог. Только вот скрипку исполосовать когтями гораздо легче, чем залечить уже нанесенные шрамы на коже. Изучив Винсента, я мог сказать, что даже мелкая месть для него предпочтительнее бездействия, но почему-то захотел проверить, как все было на самом деле. Я вложил ногти в полосы самых глубоких царапин и провел из сторону в сторону, будто заново соскабливая полировку. А затем быстрая ослепительная вспышка в мозгу. Я прикрыл веки, чтобы сосредоточиться. Назад. В прошлое. Что можно там найти? Ночь. Лес. Пронзительный волчий вой. Холод, пробирающий до костей. Хрустящий снег под ногами. Я сижу в охотничьем домике и беседую с королем, которого утром спас, смотрю на его перебинтованную руку. Укус волка оказался весьма болезненным, бинты пропитались кровью. Стоит ли задуматься о том, сколько людей загрызли эти серые хищники? Тогда я не стал об этом думать, а Винсенту пришлось. В это самое время он спиной прижимался к стволу дерева и пытался одним-единственным догорающим факелом отогнать от себя крупного разъяренного волка. Такая борьба больше напоминала заигрывание. Пытаясь защититься, Винсент только дразнил нападающего. Факел погас, а меч Винсент носил при себе крайне редко, очевидно, считая такую ношу слишком тяжелой. Как бы то ни было, в руках у него осталась только скрипка, которую он охотно подставил под когти зверя. Когда покалеченный инструмент уже валялся в снегу, Винсент конечно вспомнил с помощью каких чар можно усмирить зверя. Нанесенного вреда уже было не исправить. Подобные ситуации, наверное, повторялись не раз до той самой ночи, когда расстроенный, впервые испытавший ревность Винсент без сожаления отдал мне свой трофей.
Я уже решил было, что это забавный эпизод, конечно не для потерпевшего, а для наблюдателя, но вдруг увидел еще что-то расплывчатое и неясное, будто смотрел сквозь мутное стекло. Размытые краски сливались в причудливое сочетание черноты с белыми пятнами. Странная картинка, озвученная глухим мерным хлопаньем, будто стая голубей разом сорвалась с места и устремилась в полет. Почему-то я подумал, что если попытаюсь заглянуть глубже, то увижу что-то страшное или по крайней мере неприятное, поэтому поспешно убрал пальцы с когда-то ровной поверхности.
- Ты ведь не хочет уходить отсюда, из этого замка? - обратился я к Розе. - Вокруг много странностей, но я успел убедиться, что ты отважная. Скажи, ведь одна окровавленная тряпка не может тебя напугать? Кроме пугающего, здесь должно найтись хоть что-то, что тебе нравится. Правда?
-- Ну...Мне нравишься ты, - Роза спрятала руки за спиной, будто чувствовала, что перстень мешает нам говорить на равных. Никому, кроме нее, не удавалось так часто ставить меня в тупик. Вот и на этот раз я застыл от изумления. Разве можно произвести в ранг кумира того, кого молва признала отверженным, напастью, злодеем. Наверное, можно раз Роза так решила. Ей удалось увидеть прекрасное возвышенное создание там где другие видели жестокого и неумолимого, извергающего пламя врага.
Возможно, я бы счел красавицу безумной или притворщицей, если бы она говорила это, зная, что я дракон, но она не знала, и я надеялся, что не узнает как можно дольше. Мне было наплевать на мнение Ротберта, считавшего меня бесшабашным и неблагодарным повесой, как и на мнение людей, прозвавших дракона худшим из зол, но презрение Розы могло бы обжечь меня куда сильнее, чем я сам обжигал своих жертв. Как так вышло, я сам не знал. До сих пор никому не удавалось пленить меня. А ей удалось.
В последнее время я только и делал, что ругал себя на чем свет стоит и восхищенно наблюдал за Розой, а дело с манускриптами так и не сдвигалось с мертвой точки. Кому-то, наверняка, стало бы интересно, зачем мне еще большая сила и новые заклятия, раз я и так уже способен покорить подавляющую часть мира, но я всегда стремился к большему, даже если это стремление могло сжечь меня самого.
Любой бы остановился на достигнутом, окажись он в замке, где подвалы забиты сокровищами, где неодолимая сила, витающая в вышине, выполняет все его приказы. На полках выстроились в ряд книги, которым бы позавидовала сама Одиль. Роза называла их "черными книгами" и держалась от них подальше. Я был уверен, она уже успела услышать обольстительный призывный шепот, доносящийся с резных из розового дерева стеллажей, притулившихся в самом дальнем углу библиотеки, тот самый шепот, который не раз тревожил меня на первой стадии моего обучения. Я привык к бесплотным собеседникам, а затем научился использовать их в своих целях. Беседы с ними для новичка были познавательны. Но, странно, наверное, оказаться одной в библиотеке, где в глазах рябит от бесчисленных пестрых корешков и вдруг услышать, как чей-то бестелесный голос пытается втянуть тебя в беседу, смеется, шутит, уговаривает, дразнит на все лады или пристает с подозрительными предложениями. Роза сразу должна была понять, что звуки исходят не от живого существа, притаившегося за шкафами, не от клетки с канарейками и уж тем более не от тихо тикающих часов в ореховом корпусе. Даже человеку с очень хорошим слухом сложно поверить, что книги вдруг обрели голоса, но Роза поверила. Поэтому рядом с чередой уставленных увесистыми томами полок больше ни разу не прошелестел ее длинный ажурный шлейф.
Лично я без страха прикасался к любой из книг. Излишняя неестественная разговорчивость меня ни чуть не смущала. Иногда даже не нужно было заходить в библиотеку, стоило только пожелать, и нужный том сам оказывался передо мной на столе и раскрывался на требуемой странице. Вот и сейчас я без особого интереса просматривал один из томов. Страницы переворачивались сами по себе. Стороннему наблюдателю могло показаться, что их перелистывает ветер.
Роза постепенно начинала привыкать к тому, что самые обыденные проблемы здесь решаются каким-то непостижимым образом. Все, начиная от приготовления пищи и кончая уборкой и обогревом помещения, происходило само собой. Роза не разу не видела, как я растапливаю камин или зажигаю свечи, но, тем не менее, в замке было тепло, а освещение никогда не было ни чрезмерным, ни слишком слабым.
Цветные иллюстрации мелькали необычно ярким калейдоскопом. Причудливые зловещие символы чередовались с простыми буквами, и те и другие были для меня одинаково легко понятны. Стоило усвоить какой-то язык, будь то древние наречие или диалект соседней страны и он становился для меня, как родной. Поэтому, наверное, я и чувствовал себя всюду, как дома. Мне не стоило труда изъясняться на том или ином языке, наоборот, звучание иноязычных слов было странно приятно. Хоть какое-то разнообразие.
Роза, насколько я понял, ненавидела две вещи: вышивание и изучение чужих языков, потому что и тому и другому ее обучали насильно. Первому, потому что каждая барышня волей-неволей должна знать толк в рукоделье, второму, чтобы понимать комплементы послов. Это ущемляло ее гордость. Стремиться к знаниям лучше всего добровольно, а не из-под палки. Я разделял ее мнение о том, что плохие учителя могут внушить ненависть к самому интересному предмету. Князь, благослови господь его нерадивость, редко лез мне что-то объяснять, поэтому и не успел отбить самостоятельного ученика от любознательности. Я до сих пор не пытался стать ничьим наставником, но был уверен, что если стану, то сумею вдохнуть в ученика любовь к своему темному искусству.
Другой барышне можно было всучить в подарок корзинку с вязанием, набор иголок, ниток или в крайнем случае ожерелье и считать, что сполна рассчитался с ней за все услуги. Но если б я попытался навязать Розе в подарок канву для вышивания, то она бы по крайней мере обиделась. Ей нужно было совсем другое. Поэтому я подобрал для нее в арсенале самый изящный и легкий мушкет, шпагу с гардой, усыпанной мелкими бриллиантами. А еще я опрометчиво пообещал научить ее фехтовать, будто не знал, что приобретенное мастерство она всегда успеет применить против меня же. Конечно, оружием владеть она и так умела, успела взять тайком несколько уроков фехтования у отца и редких сговорчивых учителей. Но она, как и я, всегда стремилась к большему. Когда-то я был одним из лучших рыцарей, предпочитал шпагу перу, меткость лучника была для меня привычней, чем точность и аккуратность прописей, стрелы безошибочно попадали в цель, а вязь букв, испещрявшая бумагу оставалась непонятной, но в одночасье все изменилось. Рука, привыкшая к мечу, к перу приспособиться не может, но во время пленения я был так молод и безрассуден, что, очевидно, привык бы не только к чистописанию, но даже к серпу или мотыге, если б князь стал настойчиво объяснять, что в том мое великое предназначение. Поэтому я и ненавидел его, он сумел лишить меня свободы выбора, но гордости лишить не смог.