— На себя берешь? — это Юхрим спрашивает.
— Чего? — удивляется малой. — Вы что, ухи не хотите? Так мы с Кунчем не съедим столько…
Ну что с ним прикажешь делать? Ничего не понял пацан.
— Поступок, — объясняю, — на себя берешь?
— Какой поступок?
— Ну, морковку эту лишнюю!
— А это что, Поступок? — спрашивает. — За него что, чего-то будет?
— Тебе, может, и не будет, — Юхрим ворчит, — а нам…
— Так это ж я кинул! Я люблю, когда морковки много.
— Ты кинул, а есть-то вместе будем…
— Ну и не ешь морковку, ложкой отгребай…
— Так что же мне, каждый кусок твоей морковки отдельно считать, пока он в горло лезет?! Пять надо, он семь накидал, а я, как дурак, резаную морковку подсчитывай, да?!
— А что за эту морковку будет?
— Ну, не знаю… Может, поскользнешься где да шлепнешься. Штаны новые грязью обляпаешь… Или еще чего.
— Так… — прикидывает малой. — А хорошие Поступки у вас тут бывают?
— Бывают, понятное дело! Только редко когда угадаешь, чем твой Поступок от Переплета отразится. Лучше уж жить, как в Книге записано. От Знака к Слову, от Слова к Фразе, от Фразы к Странице. Без этих… Поступков.
— Э-э, — говорит, — так неинтересно. Это, значит, туда не пойди, того не делай, морковку лишнюю — и то нельзя?!
— Ну да, — отвечаю.
— Ерунда! — передразнивает. — Ладно, дядьки вы несчастные… Все на себя беру! Ешьте уху без боязни.
Я обмер.
А он берет — и крошит в уху лука немеряно, головок семь-восемь, а то и больше! И вслед еще пару морковок кидает.
И — ничего!
…А уха, надо сказать, знатная тогда вышла! В жизни такой не едал. Листья в ней еще какие-то сушеные плавали — запах от них! Вот ведь люди — творят, что хотят, и едят от пуза… Мне бы так… А что? Мысли да слова Переплета не колеблят… Да и Талька этот — говорил ведь, что все на себя берет!
Что — все? Уху ту — или ВООБЩЕ ВСЕ?!
Совсем?
Ведь если так, то выходит, что мне, Пупырю, теперь все можно? И если даже штаны грязью обляпаю, так не потому, что Переплет, а потому, что просто ноги разъехались?!
Вот придет ко мне снова Белый Страничник Свидольф, начнет про свадьбу мою с Ульгарой талдычить — а я ему кукиш в нос суну!
…Правда, Хромой Кукиш уже раз совал. Явился к нему Свидольф и ну бухтеть — чего ты, мол, в чай три ложки меду кладешь, клади одну; так, мол, в Книге записано. А тот возьми да и покажи кукиш Страничнику — на-кося, выкуси!
Очень уж мед любил.
А Свидольф ему грустно так: «Кто раз на Поступке споткнется — быть тому хромым на всю жизнь.»
И точно — через месяц придавило бедняге ногу деревом, и стал он с тех пор — Хромой Кукиш…
Вот так-то — за чай с лишком меду, да за кукиш. А за женитьбу Знаков, что в Книге не записана, и похлеще перецепить может! Правда, пацан выползнев, Талька, сказал ведь, что все на себя берет — только боязно, однако…
Или попробовать?
Вот придет ко мне Страничник Свидольф, начнет про свадьбу зудеть — а я ему кочергой пригрожу!
Заманчиво…
…Ходил я к этим на хутор, к выползням новоуважаемым, еще пару раз — ничего, нормальные мужики, пиво с ними пили, на рыбалку опять ходили, я им соминые омуты показывал… старик ихний — и тот вроде оттаял. Ходил, ходил — и ничего. Живут не по Строке, мы их больше не дубасим для души отдохновения — и они от нас не шарахаются… а Страничник говорил раньше…
Да мало ли что он говорил?! Выходит, что и Страничнику не всегда верить можно…
Говорят, вернулся нынче на хутор тот здоровый мужик, что почти год назад нас лупил да в грязи валял. Уходил куда-то, а теперь вернулся. Тоже ведь — из новых, пришлых, непонятных. Значит, тоже уважать надо. Надо бы сходить, познакомиться, уважить… пацан — это, конечно, хорошо, но только пацан — он пацан и есть. А вот если тот мужик тоже на себя возьмет… такой медведь многое потянет.
Вот придет тогда ко мне Страничник Свидольф — а я ему как врежу!
А почему?
А по чему попаду — по тому и врежу!..
28
ХОЗЯИН СЛОВА ПРУС С ДАЛЬНИХ ВЫСЕЛОК…Зашел я к Пупырю, говорю: «Видел с утра Страничника Свидольфа, он тебе передавал — осень, мол, скоро, готовься к свадьбе. Улька, небось, заждалась…»
А Пупырь меня по роже!
А я говорю: «Ты чего, Человек Знака Пупырь, сдурел, что ли?»
А он меня выгнал.
В шею.
И вслед добавил как-то странно:
— Жаль, не тому врезал…
Ну, я и ушел.
Домой.
Все.
29
БЕЛЫЙ СТРАНИЧНИК СВИДОЛЬФНеспокойно в последнее время стало в Переплете, ох, неспокойно! Слухи разные поползли, один другого несуразнее да крамольнее. Моя Страница на самой-рассамой окраине, и то… Будто уж Закон Переплета силу терять начал, потому как объявился Тот, Который Берет На Себя. Да не один — а сразу трое. То есть людей-то трое — а все-таки не трое это, а Один.
Один-Трое.
Ну, как вам это понравится?
Вот и мне не понравилось. Слышал я эту сказку — так кто ж ее не слышал?! И не верил никогда — а кто ж в нее верил? И посейчас не верю.
Не верю!
Болтовня это все, пересуды пустые.
Но вот то, что Знаки место свое забывать стали, о Поступках задумываться, а то и совершать — верь не верь, это уже не сказка. От неверия меньше не станет.
Даже на меня кое-кто коситься принялся, прекословят… Это мне — их Страничнику!
Глупые Люди Знака, неразумные дети… Ведь не я им приказы приказываю — я лишь порядок Книжной записи передаю, добра желаю! Выпадут Знаки из Слова или, того хуже, из Фразы — а Переплет ведь не разбирает, почему ты закон нарушил… Отзовется, дрогнет — и не уйти от возмездия, ибо от судьбы в какой подпол спрячешься?! Глупые люди…
Ну и живите себе по-написанному, по Закону — и будет у вас жизнь легкая да гладкая, как Страница Книжная; будет у вас жизнь ясная да понятная.
Не хотят. Дергаются. Поступки совершают. Потом исправить пытаются — и новые Поступки плодят, больше прежнего.
И страдают оттого.
Глупые люди, глупые… И сами страдают, и Книге ни покоя, ни завершения; не дают дописать нашу жизнь, сделать ее стройной и правильной, и радостной для всех…
Не потому ли и Она себя странно вести начала? Глава, к примеру, этот новый… выходец из выползней. Или вот сами выползни — испокон веков их у нас не жаловали — за то, что тенью от Переплета отгораживаются, Закон не чтут да творят непотребное. Нет на них у Книги управы, вот и лезут в Переплет из геенн своих неведомых…
Ну а мы-то на что — Люди Знака, Хозяева Слова, Господа Фразы, Страничники?! Вот и держали мы выползней в узде, не давали порядок жизненный нарушать; да и у своих же буянов лишние мысли кольями по выползням легче выходили… Хорошо и полезно. Благодать, одно слово.
Только около года назад отыскалась в Книге новая страница. И записано в ней, что впредь не следует нам отдыхать душой на выползнях, а наоборот, следует относиться к ним с должным почтением и уважением.
Странно эта Страница шелестела… Но — что написано, то написано. Передали мы по Фразам, чего велено, хотя и боялись, как бы беды не вышло.
Обошлось, однако. Не разгулялись выползни, непотребств никаких не чинили…
Вздохнули мы, Белые Братья, с облегчением, и возблагодарили Ее за мудрость и заботу обо всех, в Переплете живущих.
А на днях — опять новость. И вроде бы теперь уже не следует Людям Знака и прочим, Закон Переплета принявшим, встречаться с теми, за кем тень волочится. Бить не обязательно, но и якшаться не стоит. Дабы последние не сеяли в души невинные зерен сомнения, не толкали на Поступки, Переплет колеблющие.
Это, конечно, правильно записано (ох, прости, Великая, не мне о том судить) — да только где ж те слова раньше были? Или, вернее, раньше-то они как раз были, и еще пожестче, чем сейчас — но только куда пропадали и почему снова объявились?! А у Главы спрашивать боязно… Во-первых, Глава он, не нам чета, а во-вторых, и сам-то он роду-племени, как бы это сказать помягче… И вообще непривычно это — то в узде выползней держать, то почет и уважение оказывать, то народ ни с того ни с сего от выползней забором отгородить, будто и нет этих выползней вовсе.
И люди меня не поняли. Объявил я им, что в Ларе Книжном узнал, а с Выселок Дальних на следующий же день пятеро мужиков на выползнев хутор собрались.
Узнал я об этом, вышел им навстречу и говорю:
— Куда собрались-то, Люди Знака, счастья вам всякого в каждую руку? Переплет своим Поступком сотрясти хотите?
А один мне — морда поганая-препоганая! — и отвечает с наглостью:
— А Переплету это дело без разницы. Били пришлых — ничего, пиво пили да рыбку удили — тоже ничего. Так что ты, Белый Свидольф, не стой на дороге попусту — обойдем, да и все.
У меня язык от такого отнялся.
А другой подошел, на дубину суковатую оперся и туда же:
— Почем ты, Свидольф, знаешь — может, мы их бить идем? Чтоб людям головы не дурили?! И не Поступок это вовсе, а благо Переплету.
Помолчал потом немного и добавляет:
— А, может, и не будем мы их бить. А, может, и будем — да не их. А кое-кого другого…
Покосился на меня со значением и отошел.
Запомнил я его, поганца. Как звать, запамятовал, но прозвище помню — Пупырем кличут. Пупырь да Пупырь, с самого детства…
Ему осенью жениться пора. Хотел напомнить — дескать, невеста дома ждет, Ульгара-пряха, и неча, мол, шастать куда не следует — и не напомнил. Не сложилось как-то…
Ох, чую, не то еще грядет!
Меняется что-то. И вряд ли к лучшему.
Надо бы мне за ними пойти… Надо. А то как бы совсем вся Страница кляксами не пошла. Отвечать-то кому? Мне отвечать. Не доглядел, проворонил…
Она мне этого не простит.
Ох, не простит…
30
НЕПРИКАЯННЫЙ БРЕДУН С ТОЙ СТОРОНЫЧто я скажу этой женщине по имени Инга, женщине, которая смотрит на меня сухими глазами в ожидании обещанного чуда?
И главное — чего я не скажу ей?!
Я скажу:
— Привет, как дела? Прекрасно выглядишь сегодня!.. Что? Ну конечно, все в полном порядке, не волнуйся! Наши почти что в городе, у самого Переплета, так что со дня на день…
И не скажу:
— Девочка, не заставляй меня лишний раз улыбаться и говорить веселые глупости. Мне это очень трудно, а ты замкнулась в своем горе, как в склепе, и я не знаю иного пути впустить в тебя хоть искру нового дня, хоть глоток свежего воздуха. Поэтому дай мне незаметно проскочить мимо, не выходи навстречу, не надо…
Я скажу ей:
— Да, Неприкаянные не соврали. Они стоят у Переплета, они обступили его, как дети — именинный пирог, или как родственники — гроб с телом усопшего (нет, про гроб я ей говорить не буду, хватит и пирога). И невидимые события за занавесом сизо-черного тумана бегут галопом, крупицы невозможного прорастают обильными всходами, и костры Неприкаянных денно и нощно горят вокруг кокона, куда мы не можем войти, да это, в общем-то, и не нужно…
И не скажу:
— …костры Неприкаянных денно и нощно горят вокруг проклятого кокона, куда мы не можем войти, и это самое страшное. Мы привыкли быть в центре событий, мы привыкли собственной персоной присутствовать в гуще кипящей каши — а сейчас мы в силах лишь ожидать на окраине, и даже не на окраине, а за ней!.. Мы ждем, и наше присутствие незримо влияет на мир внутри Переплета, но мы-то этого не видим! Мы не видим, не слышим, не знаем ничего, кроме скудных обрывков, случайно прорывающихся наружу… мы бездельничаем, бродим по лесу, напиваемся по вечерам, затеваем случайные романы!.. Мы — Неприкаянные, боги легенд, герои мифов, чудовища сказаний; мы только присутствуем за пределами Переплета Книги, как если бы мы умерли, что невозможно. Мы только присутствуем — а действуете вы, и ты, Инга, и другие!.. а мы скоро можем и не выдержать этого присутствия, пусть и жизненно важного…
Я скажу ей:
— Готовься, женщина — уже скоро. День, от силы два — и мы подойдем к той черте, когда что-то произойдет, что-то обязательно произойдет, хорошее или плохое, но оно будет — и ожидание закончится. Готовься, копи боль и силу, спи с ножом на груди — скоро тебе выходить на сцену…
И не скажу:
— Скоро тебе выходить на сцену — но только одной, без меня, без Иоганны, без никого. Ты знаешь, я завидую тебе! Я ведь сам привык или писать книги бытия, или читать их, то замирая подолгу над выбранной страницей, то пролистывая в небрежении и спешке… а тут в лучшем случае листаю страницы для кого-то. Для тебя, например. Ты уйдешь туда, за Переплет, уйдешь живой, потому что я смогу сделать это для тебя (и не только для тебя) — но Безликое Дитя правильно выгнало тебя из избы на совете Неприкаянных. Негоже наживке слышать, что она — наживка; а это так и есть. Ты не выдержишь там, за Переплетом, и суток — но ты будешь именно тем камешком, который рождает лавину. И я, оставшийся здесь, скажу про тебя и про себя — «мы», потому что ты не была Неприкаянной, но ты станешь ею. Ты станешь возможностью невозможного…
И я скажу тебе:
— Завтра, Инга… завтра днем…
31
БАКС, КОТОРЫЙ ДУХ СВЯТОЙ…Ну вот. Послезавтра нам в Ларь уходить, а тут, как нарочно, эти приперлись. С Выселок. И пива притащили. Прознали откуда-то, что я пиво люблю.
Талька — тот сразу к ним. Я просто диву дался — считай, всего неделю назад они к нам с дубьем приходили, а теперь — лепшие кореша. Хотя это для меня всего неделя прошла, а для них всех…
Черт их принес! Пиво-пивом, да не лежит у меня сейчас душа к застольям. Всего ничего, как мы Черчековых парней и Боди похоронили… Но, с другой стороны, парни-то эти ни при чем. Небось, и не знают о наших битвах. Ну и не надо им знать.
Ладно, думаю, посидим, Чековых ребят помянем, земля им пухом… я потом Болботуну с Падлюком в подвал пива снесу, пусть разговеются…
А Талька — рот до ушей.
— Пупырь! — кричит. — Привет, Пупырь! Тут к нам дядя Бакс из командировки вернулся! Помнишь, я тебе еще про него много рассказывал?..
Пацан — что с него возьмешь? Хоть и маг он теперь, или как это у них (вру — у нас) называется…
Колдун.
Колдун Талька. Разгонятель туч.
…Подходит ко мне этот самый Пупырь.
— Здрасьте, — говорит, — дядя Бакс. Удачи вам на жизненном пути.
Во-во, думаю. И счастья в личной жизни.
Остальные чуть поодаль стоят. То ли боятся, то ли стесняются. Интересно, что им Талька про меня наплести успел? И какой я этому Пупырю дядя?!
— Здорово, — отвечаю, — племянничек. Человек человеку — друг, товарищ и Пупырь. В гости зашел?
— В гости, — улыбается.
А мне не до улыбок сейчас. Как вспомню серпы эти проклятущие…
— Ладно, — киваю, — садитесь, раз пришли. В ногах правды нет.
Подошли. Сели. Молчат. А садятся-то, господи! — все рядком и все одинаково. Чисто гимназистки. Как тогда, в кабаке. Один Пупырь на меня скосился, подумал-подумал — и сел чуть по-другому. Ага, понимаю, видать, не в первый раз сюда ходит. Кой-чего поднабрался.
Сидят, значит. Молчат. Я получше пригляделся — смотрю, Пупырь хоть и улыбается, а сам смурной какой-то. Словно точит его изнутри.
Молчим.
— А у меня друг пропал, — Пупырь говорит, — Юхрим- печник. И бондарь наш, отец Валонги, тоже пропал. И кабатчик. Да еще двое, уже с Ближних Выселок. Люди говорят — их Боди забрали. А, может быть, и не Боди. Вы их случаем не видели?
И в глаза мне заглядывает.
Вот оно что, оказывается… то же, что и у нас — только с другой стороны.
— Нет, — отвечаю, — не видели.
А сам глаза отвожу. Тошно мне стало — дальше некуда. Выходит, и сами они здесь не знают, кто из них — Равнодушный, а кто…
Молчим. Ветерок над головами шебуршит.
— Ладно, — говорю, — мужики, чего зря зады просиживать… Давайте выпьем. Только пиво мне ваше сейчас не пойдет. Мне чего покрепче надо. Вы тут располагайтесь, а я сейчас…
И пошел к Черчеку за самогоном.
Принес.
— Кто, — спрашиваю, — со мной первача тяпнет?
Эх, чуть не ляпнул — за упокой!..
Мнутся. То ли не положено им, то ли я не так предлагать должен.
— Вот, — исправляюсь я, — Люди Знака, самогон, на Переплете настоянный. Про него в любой Книге непременно записано. На первой странице, большими буквами. Ну-с, кто желает по стаканчику во имя и прочее?
Молчат. Вот ведь чертова Книга, до чего людей довела!
Потом один из них меня за рукав тянет и несмело так спрашивает:
— А ты на себя возьмешь?
А, ясно! Мне про этот фокус Талька уже все уши прожужжал.
— Беру, — киваю, — а как же! Ясное дело! Я, мужики, этого добра на себя столько беру, что вам и втроем не снести. Не бойтесь! Все беру! Поехали?
Пупырь и тот парень, что спрашивал, зашевелились, кружки тянут — а остальные не созрели еще, побаиваются. Пива себе подливают.
Выпили мы. Молча. И еще раз.
Вроде полегчало немного. На разговоры потянуло.
— Ну, — спрашиваю, — как живете? Все по-написанному? Да еще и не вами читаному? Все, как положено: ни стопки лишней выпить, ни слова случайного сказать, от забора до обеда, да еще, небось, и строем ходите?