Сомерсет Моэм Несостоявшиеся жизни
Норман Грэйндж был плантатором. Он встал до рассвета, проверил своих работников, обошел плантацию, чтобы удостовериться, что надрезы на каучуковых деревьях сделаны правильно. Выполнив свой долг, он вернулся домой, помылся, переоделся и принялся за еду — ел он плотно, то был наполовину завтрак, наполовину ленч, на Борнео эту трапезу называли бранчем. Жена сидела напротив. Во время еды он читал. В столовой все было тускло. Эмаль на кастрюльках потерта, графинчик в царапинах, посуда — с отбитыми краями, словом, убогая бедность, но к ней тут привыкли. Букетик цветов украсил бы стол, но до этого явно никому не было дела. Закончив бранч, Грэйндж рыгнул, раскурил трубку, вышел из-за стола и переместился на веранду. Он не замечал жены, словно ее вообще тут не было. Опустился в плетеное кресло и снова принялся читать. Миссис Грэйндж запустила руку в жестянку с сигаретами и закурила, продолжая прихлебывать чай. Вдруг она перевела взгляд на дверь — поднявшись по ступенькам, их слуга в сопровождении двух мужчин — один был даяком, другой китайцем — направился к мужу. Незнакомцы здесь появлялись редко, и миссис Грэйндж не представляла, что нужно этим пришельцам. Встав из-за стола, она подошла к дверям и прислушалась. Она жила на Борнео давным-давно, но ее знания языка хватало только на то, чтобы объясниться с прислугой. Так что она весьма смутно догадывалась, о чем идет речь на веранде. По тону, которым говорил ее муж, она поняла, что он раздражен. Похоже, он задавал вопросы сначала китайцу, потом — даяку; судя по всему, они уговаривали его что-то сделать, а он упирался; наконец с хмурым выражением на лице он поднялся из кресла и вместе с мужчинами сошел с крыльца. Подогретая любопытством, миссис Грэйндж неслышно выскользнула на веранду. Он спускался по дороге вниз к реке. Пожав худенькими плечами, она направилась к себе. Но спустя мгновение рванулась назад, услышав, что ее зовет муж.
— Веста!
Она вышла на веранду.
— Приготовь постель. У пристани белый человек в лодке. Он очень болен.
— Кто это?
— Откуда мне знать, черт побери! Его только что доставили.
— Но не можем же мы пускать в дом кого попало.
— Замолчи и делай, что сказано.
С этими словами он пошел к реке. Миссис Грэйндж кликнула боя и велела застелить кровать в свободной комнате. Потом встала на верхней ступеньке и принялась ждать. Вскоре она увидела мужа, а с ним даяков, которые несли на матрасе человека. Она посторонилась, чтобы пропустить их, и мельком увидела его бледное лицо.
— Что мне делать? — спросила она у мужа.
— Ступай прочь и помалкивай.
— Какие мы вежливые.
Больного внесли в комнату, даяки и Грэйндж вышли через пару минут.
— Пойду распоряжусь насчет его багажа. Велю отнести в дом. У него есть бой, который о нем позаботится, так что можешь к нему не лезть.
— А что с ним случилось?
— У него малярия, гребцы, что его везли, испугались, что он отдаст концы, и отказались плыть дальше. Его зовут Скелтон.
— Но ведь он не умрет?
— Умрет — похороним.
Но Скелтон не умер. На следующее утро он проснулся и обнаружил, что лежит в постели, под сеткой от москитов. Он представления не имел, где находится. Дешевая железная кровать, жесткий матрас. Но какое удовольствие лежать на нем после лодки! Он ничего не видел, кроме шкафа, грубо сколоченного местным плотником, и деревянного стула. Напротив него была дверь, закрытая пологом, которая, очевидно, вела на веранду.
— Конг! — позвал он.
Отодвинув полог, в комнату вошел его бой. Лицо китайца расплылось в улыбке, когда он увидел, что хозяин вы¬рвался из лап малярии.
— Вам голаздо лучше, хозяин. Я очень лад.
— Куда это меня занесло?
Конг объяснил.
— Багаж в порядке? — спросил Скелтон.
— Да. Канешна.
— А как зовут парня? Хозяина дома?
— Господин Нолман Глэндж.
В подтверждение своих слов он протянул Скелтону небольшую книжку, на которой было выведено «Норман Грэйндж». Скелтон отметил про себя и автора — Фрэнсис Бэкон. Это были его «Опыты». Забавно обнаружить такую книгу в глуши, в верховьях реки на Борнео, в доме плантатора.
— Передай ему, что я буду рад его повидать.
— Хозяина сейчас нет. Сколо велнется.
— Как насчет помыться? И, клянусь Богом, мне нужно побриться.
Скелтон попытался встать с постели, но голова закружилась, и, вскрикнув от растерянности, он рухнул назад. Но Конг побрил и помыл его, поменял рубаху и шорты, в которых тот лежал с того дня, как заболел, на саронг и короткую малайскую курточку. После этого Скелтон тихо лежал и отдыхал. Но вскоре появился Конг с сообщением, что вернулся хозяин дома. Раздался стук в дверь, и в комнату вошел крупный сильный мужчина.
— Я слышал, вам стало получше, — сказал он.
— Да, гораздо. Вы очень великодушны, что взяли меня в таком состоянии к себе. Я свалился на вас, как камень на голову.
Грэйндж ответил резковато:
— Да что в этом такого. Вам было совсем худо. Неудивительно, что даяки захотели от вас избавиться.
— Я не намерен стеснять вас дольше, чем буду вынужден из-за болезни. Если бы удалось нанять мне баркас или лодку, я бы сегодня же днем и отплыл.
— Здесь баркас не нанять. Вам лучше остаться пока у меня. Вы очень слабы.
— Да я боюсь стать для вас чрезмерной обузой.
— Не понимаю, почему. У вас свой бой, он вам прислуживает.
Грэйндж только что вернулся после ежедневного обхода плантации, на нем были грязные шорты, рубашка цвета хаки с открытым воротом и старая замасленная широкополая шляпа. В рваной грязной одежде он смахивал на бедного сезонного рабочего. Он снял шляпу, вытер пот со лба; волосы у него были короткие, седые; лицо — красное, широкое, мясистое; большой рот с щеточкой седых усов; короткий задиристый нос; маленькие злые глазки.
— Вы могли бы дать мне что-нибудь почитать? — спросил Скелтон.
— А что бы вы хотели?
— Да все равно, лишь бы не очень заумное.
— Я-то сам не большой поклонник романов, но пару-тройку книг найду. Жена подберет. Наверняка, бульварные, но других она не читает. Может, и вам они придутся по вкусу.
Он кивнул и вышел. Не очень любезный господин. Но он явно был очень беден — комната, в которой лежал Скелтон, внешний вид Грэйнджа говорили об этом; может, он работает управляющим в чьем-то поместье, получает гроши, и не исключено, что траты, которые ему придется сделать, принимая у себя гостя со слугой, ему не по карману. В этой глухомани, куда белый человек заглядывает совсем редко, Грэйндж, вероятно, чувствует себя с незнакомцами не в своей тарелке. Есть люди, которые после первого знакомства воспринимаются совсем по-другому. Но его неприятные бегающие глаза приводили в замешательство; они опровергали впечатление, которое производили его красное лицо и массивная фигура — если б не эти глазки, его можно было бы принять за свойского парня, с которым ничего не стоит быстро найти общий язык.
Через какое-то время пришел хозяйский бой со стопкой книг — полдюжина романов, имен их авторов Скелтон никогда и не слышал, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что они из себя представляют. Вероятно, их читает мисс Грэйндж. Еще были «Жизнь доктора Джонсона» Босвелла, «Лавенгро» Борроу и «Очерки» Лэма*.
Странный подбор. Такие книги едва ли ожидаешь найти в доме плантатора. У большинства плантаторов обычно одна-две полки книг, по большей части детективов. Скелтон питал бескорыстное любопытство к человеческому роду и теперь решил попытаться понять, что за человек Норман Грэйндж, — по книгам, что он прислал, по его внешности, по тем нескольким фразам, которыми они обменялись. Скелтона немного удивило, что его хозяин не заглянул к нему еще раз в тот день; казалось, Грэйнджу вполне достаточно, что он предоставил своему непрошеному гостю стол и кров, и он вовсе не искал его компании. На следующее утро Скелтон почувствовал себя намного лучше, даже встал и с помощью Конга опустился в шезлонг на веранде. Краска на стенах совсем облезла. Бунгало стояло на склоне холма, метрах в сорока от реки. На другом берегу в зарослях деревьев виднелись домишки туземцев на сваях — отделенные от этого берега огромным водным простором, они казались совсем крошечными. Читать подолгу Скелтон пока не мог, после одной-двух страниц он отвлекался, и ему куда приятнее было бесцельно смотреть на медленное течение мутной воды. Внезапно он услышал чьи-то шаги. К нему приближалась миниатюрная пожилая женщина. Он понял, что это миссис Грэйндж, и попытался встать.
— Не вставайте, — сказала она. — Я просто пришла узнать, не надо ли вам чего.
На ней было простенькое голубое хлопчатобумажное платье, которое скорее подошло бы юной девушке, чем женщине ее лет. Короткие волосы всклокочены, словно, встав с постели, она не удосужилась провести по ним гребешком; они были выкрашены в ярко-желтый цвет, но так неаккуратно, что у корней остались седыми. Кожа была сухой, морщинистой, на щеках алели два огромных красных пятна, румяна нанесены неумело, так что их и на секунду нельзя было принять за естественный цвет, помада на губах тоже была намазана кое-как. Но самое странное, что бросалось в глаза, был нервный тик, от которого она дергала головой в сторону, словно приглашала вас войти в дом. Тик мучил ее через определенные промежутки, раза три в минуту, а левая рука почти постоянно находилась в движении: не то чтобы дрожала, но невольно казалось, будто этим быстрым судорожным жестом миссис Грэйндж хочет привлечь внимание к какому-то предмету у себя за спиной. Ее внешность привела Скелтона в замешательство, а нервный тик подействовал просто удручающе.
— Надеюсь, я не очень стеснил вас, — сказал он. — Думаю, уже завтра или послезавтра я смогу двинуться в путь.
— Знаете, в наши места гости нечасто наведываются. Так приятно бывает с кем-нибудь побеседовать.
— Может, вы присядете? Я велю бою принести стул.
— Норман не велел вас беспокоить.
— У меня вот уже два года не было случая поговорить с белым человеком. Я истосковался по задушевной беседе.
Она резко, быстрее обычного, мотнула головой, а рука дернулась в странном судорожном движении.
— Он вернется не раньше, чем через час. Я сама принесу стул.
Скелтон рассказал ей о себе, о том, чем занимался раньше, но убедился, что она успела расспросить его боя и уже все о нем знала.
— Вы, наверное, мечтаете поскорее вернуться в Англию? — спросила она.
— Не прочь.
Внезапно на миссис Грэйндж словно налетел нервный шторм — другого определения и не подберешь. Голова стала снова неистово дергаться, а рука трястись с такой бешеной скоростью, что Скелтон испугался. Пришлось отвести взгляд.
— Я не была в Англии уже шестнадцать лет, — сказала она.
— Неужели? Я думал, все плантаторы бывают на родине как минимум раз в пять лет.
— Мы не можем себе этого позволить, ведь мы разорены. Норман вложил все до последнего фунта в эту плантацию, а дохода от нее не было несколько лет. Те крохи, что мы на ней зарабатываем, едва спасают от голодной смерти. Но Нормана, конечно, не волнует, что он не может поехать в Англию. На самом-то деле он не англичанин.
— А выглядит как типичный англичанин.
— Он родился в Сараваке. Его отец был на государственной службе. Норман скорее уроженец Борнео.
И вдруг она расплакалась. Как тяжело было видеть эти слезы, текущие по морщинистым крашеным щекам женщины, которую непрестанно терзал тик. Скелтон не знал, что сказать, что сделать. И выбрал самое разумное — промолчал. Она вытерла глаза.
— Вы, верно, решили, что я старая дура. А я диву даюсь, как после всех этих лет не разучилась плакать. Наверное, такая уж уродилась. Мне ничего не стоило расплакаться на сцене.
— О, вы играли на сцене?
— Да, до замужества. Так я и познакомилась с Норманом. Мы выступали в Сингапуре, а он приехал туда в отпуск. Мне, наверное, никогда не увидеть Англии. До самой смерти суждено оставаться здесь и каждый день глядеть на эту проклятую реку. Никогда не выбраться отсюда. Никогда.
— А как вы оказались в Сингапуре?
— Это случилось вскоре после окончания войны, я не могла найти ничего подходящего в Лондоне. К тому времени я уже много лет выступала на сцене, мне до смерти надоело играть проходные роли, и вот однажды мой антрепренер сказал, что некий Виктор Пэлес набирает труппу для турне по Востоку. Его жена играла все главные роли, но мне предложили вторые. У них в репертуаре было полдюжины пьес — комедий и фарсов. Мне пообещали скромное жалованье, но они собирались выступать в Египте, Индии, на Малайских островах, в Китае и в Австралии. Таким образом, представился шанс посмотреть мир, и я приняла предложение. В Каире мы выступили неплохо, в Индии, кажется, тоже кое-что заработали, но в Бирме не имели особенного успеха, а в Таиланде было и того хуже. Пенанг оказался полным провалом, другие города Малайской Федерации — то же самое. Так вот, однажды Виктор собрал труппу и объявил, что обанкротился и у него нет денег для поездки в Гонконг, потому что наши гастроли ничего, кроме убытков, не принесли, ему очень жаль, но нам предстоит самим добираться домой. Конечно, мы заявили ему, что он не посмеет нас бросить. Вы не представляете, какой поднялся гвалт. Короче говоря, он сказал, что мы можем взять декорации и реквизит, если думаем, что нам это поможет, ну, а деньги требовать бессмысленно, потому что у него нет ни гроша. А на другой день мы обнаружили, что они с женой, не сказав никому ни слова, сели на французский корабль и смотались. Я, честно говоря, была просто в шоке. У меня осталось всего несколько фунтов, которые удалось сэкономить, — и больше ничего; кто-то сказал мне, что раз мы оказались на мели, правительство обязано обеспечить нам возвращение домой, но только в каютах четвертого класса, я на такое не решилась. Мы выступили перед журналистами, объявили о том, в какое попали положение, и нам посоветовали дать бенефис, чтобы сделать сбор. Что ж, мы устроили бенефис, но без Виктора и его жены нам удалось собрать очень мало, а после того, как мы оплатили все счета, у нас осталось даже меньше, чем было до этого. Я, понятно, была в отчаянии. Тут как раз подвернулся Норман и сделал мне предложение. Самое смешное, что мы были едва знакомы. Однажды он покатал меня на машине по острову, два-три раза приглашал в европейский ресторан на чай и танцы. Мужчины редко делают что-нибудь бескорыстно, он, видно, хотел немного со мной поразвлечься, но я была девушка искушенная и понимала, что ему-то меня не провести. Но когда он сделал мне предложение, я просто ушам своим не поверила. Он сказал, что у него на Борнео небольшое поместье, и если немного потерпеть, у нас будет куча денег. Поместье на берегу красивой реки, а кругом — джунгли. В его рассказе все звучало так романтично. Время бежало, мне было уже тридцать, найти работу становилось все труднее, так что перспектива стать хозяйкой собственного дома — да и прочие преимущества — были весьма соблазнительны. Не придется больше обивать пороги антрепренеров. Не придется мучиться по ночам бессонницей, гадая, где взять деньги заплатить за квартиру. В те годы он выглядел неплохо — загорелый, мощный, мужественный. Никто не упрекнет меня, что я вышла замуж по расчету. — Внезапно она замолчала. — Это он! Не говорите, что виделись со мной.
Она подхватила стул, на котором сидела, и быстро унесла в дом. Скелтон был в полном замешательстве. Ее несуразная внешность, слезы отчаяния, история, что она ему поведала, безостановочный тик, да к тому же явный страх, охвативший ее, как только она услышала голос мужа, поспешное бегство — он не мог найти всему этому объяснения.
Через несколько минут шаги Нормана Грэйнджа загремели на веранде.
— Я узнал, что вам лучше, — сказал он.
— Спасибо, гораздо лучше.
— Если захотите присоединиться к нам за бранчем, я велю поставить для вас прибор.
— Спасибо, с удовольствием.
— Отлично. Пойду приму ванну и переоденусь.
Он вышел. Вскоре пришел бой и сказал Скелтону, что его хозяин ждет гостя. Скелтон прошел следом за ним в маленькую гостиную, жалюзи в ней были опущены, чтобы уберечься от зноя. То была неуютная, заставленная разномастной — английской и китайской — мебелью комната, на столиках валялись дешевые безделушки. Тут не было ни желанного комфорта, ни прохлады. Грэйндж переоделся в саронг и короткую малайскую куртку, в этой национальной одежде он выглядел простовато, но внушительно. Он представил Скелтона жене. Она пожала ему руку с таким видом, словно видела его впервые, и пробормотала слова приветствия. Бой объявил, что еда подана, и они перешли в столовую.
— Я слышал, вы не новичок в наших гиблых местах, — сказал Грэйндж.
— Да я тут уже два года. Я антрополог, изучаю нравы и обычаи племен, не имевших контактов с нашей цивилизацией.
Скелтон решил, что обязан рассказать хозяину дома, как случилось, что ему пришлось воспользоваться вынужденным — он это ощущал — гостеприимством последнего. Покинув деревню, в которой обосновался, Скелтон десять дней добирался до реки, где нанял две лодки — одну для себя, другую для багажа, Конга и палатки, и велел плыть к морю. Дорога через весь остров была долгой и трудной, он с большим удовольствием устроился на матрасе под плетеным навесом и расслабился. Все то время, что он путешествовал, здоровье его не подводило, и когда они плыли вниз по реке, он не мог избавиться от мысли, что ему очень повезло; но как только он осознал, о чем думает, то сразу понял — значит, ему становится хуже, раз подобные мысли приходят в голову. Правда, накануне пришлось выпить очень много арака в хижине, где они устроились на ночлег, но он привык к местной водке, так что голова у него болела не от нее. Ему было как-то не по себе. На нем ничего не было, кроме шорт и нижней рубашки, его стало знобить, что само по себе было странно, потому что солнце палило нещадно: Скелтон положил ладонь на планшир и едва не отдернул, до того раскалилось дерево. Если бы под рукой оказалась куртка, он непременно бы ею накрылся. Ему становилось все холоднее, потом начали стучать зубы; он свернулся на матрасе калачиком, дрожа с головы до пят, отчаянно пытаясь согреться. Естественно, он догадывался, в чем дело.
«Господи! — простонал он. — Малярия».
Он позвал старшего и приказал:
«Пришли мне Конга».
Старший крикнул сидевшим во второй лодке, а своим гребцам велел остановиться. Через минуту лодки оказались рядом, и Конг перебрался к ним.
«У меня лихорадка, Конг, — простонал Скелтон. — Достань походную аптечку, а еще найди одеяла, умоляю. Я до смерти продрог».