— Понадобятся — вытащишь, — кряхтела Манька, утрамбовывая ладошками землю. — А то если их найдут в вашем чемодане, то сразу поймут, кто покалечил Славика.
Вообще нами никто особо не занимался. Ни тебе развивающих игр и викторин, ни развлечений, ни заезжего киномеханика с истертой пленкой индийского кино. Будни в лагере протекали одинаково. В семь ноль-ноль — подъем, далее — зарядка, завтрак, уборка в комнатах. Купание в речке, обед, тихий час. Полдник, прогулка младших отрядов по лесу под нервные окрики пионервожатых, ужин, сон.
Вот вам приблизительное описание одной нашей прогулки.
Действующие лица:
Поляна в лесу
Взмыленные пионервожатые
Дети
— Все на месте?
— Все!
— Никто не отстал?
— Никто!
— Радуемся природе и не уходим в лес! Слышали???
— Товарищ Анжела, а Само откусил кусочек гриба!
— Само, выплюнь мухомор, он ядовитый!
— Я голодный!
— Скоро вернемся в лагерь, и ты сможешь поужинать.
— Буэ, на ужин манная каша!
— Нельзя так говорить. Манная каша — очень полезная еда.
— Буэ! — хором.
Прошли две секунды.
— Товарищ Карен, а Гарика укусила пчела!
— Ааааааааа! — ор Гарика.
— Гарик, у тебя нет аллергии на пчелиный яд? Гарик, не ори, отвечай мне на вопрос.
— Ааааааааа!!!!!!!!!!
— Товарищ Карен, он пухнет на глазах.
— Девочки! — отчаянный крик в сторону пионервожатых. — Если у ребенка отекло лицо, а глаза превратились в щелочки — это как понимать?
— Срочно в лагерь! Ему надо снимать аллергический шок!
Товарищ Карен взваливает на плечо Гарика и галопом припускает к лагерю.
— АаАаАаАаАа!!! — надрывается Гарик.
Вожатые какое-то время нервно прислушиваются, как, по мере удаления, ослабевает Гариков крик.
— Фух, — выдыхают они.
Через две секунды.
— Товарищ Маргарита, а Эдик свои козявки ест! И еще какие-то ягоды с этого куста поел. Это что за ягоды? Небось ядовитые?
— Эдик!!!! Выплюнь немедленно! У тебя живот будет болеть!!!!
— А желуди есть можно?
— Не знаю. Наверное, можно. Только они горькие.
— Ничего. Я поем.
Через две секунды.
— Товарищ Анжела, а Седа провалилась ногой в какую-то яму и выбраться не может.
— Ыаааааааа! — плач Седы.
— Да что за наказание такое! Что за дети такие! Чтоб я еще раз согласилась на практику в пионерлагере! Так, внимание! Строимся, погуляли — и ладно, возвращаемся обратно.
— Но мы только что пришли!
— Пришли и ушли. Кому сказано строиться?!
Ну и так далее.
А вообще-то вожатые у нас были хорошие, только немного бестолковые и напуганные ответственностью, свалившейся на их плечи. Товарищ Маргарита, например, воровала в столовой для нас хлеб и допоздна, лежа на дальней незанятой кровати, слушала детские страшилки. И пугалась больше всех.
— Мне ваша черная рука всю ночь снилась, — жаловалась она на следующее утро, следя за тем, как мы заправляем кровати и протираем пол вонючей тряпкой. — Мария, прислони обратно дверцу к тумбочке! Ну что ты с нею наперевес ходишь?
— Товарищ Маргарита, я воображаю, что я рыцарь, а это мой щит.
— А кто же твоя дама сердца, рыцарь со щитом из тумбочкиной дверцы?
— У меня нет дамы сердца! — сопела Манька. — Я — девочка-рыцарь!
— Положи на место дверцу, девочка-рыцарь, а то накажу тебя мытьем полов вне очереди.
— Уж помечтать нельзя… — вздыхала Манька и прислоняла дверцу обратно к тумбочке.
ГЛАВА 15 Манюня отдыхает в пионерлагере «Колагир», или Не вынесла душа поэтов
Первая неделя выдалась невероятно тяжелой — нам категорически ничего не нравилось в лагере, ни-че-го! Мы обрывали телефон с просьбами забрать нас незамедлительно домой, клялись и божились, что вести себя теперь будем только как Мальвины.
— Потерпите немножко, — вздыхала мама, — мы затеяли в детской ремонт, и спать вам сейчас просто негде.
— Можно у нас ночевать, у нас места много! — скулила Манька.
— Манюнечка, Ба в Новороссийске, а папа у… в… по командировкам мотается. Некому будет за вами присмотреть, а оставлять вас на ночь одних я не стану!
— За нами может тетя Валя присмотреть!
— У тети Вали маленький внук, а за вами глаз да глаз нужен! Потерпите недельку, пожалуйста!
— Хорошо, — шмыгнула носом Манька. Очень сложно перечить маме, когда она говорит «пожалуйста».
— Ну и ладно, уж неделю-то потерпеть можно! — решили мы и пошли на речку — собирать мелкую гальку, а то Каринке нечем было из рогаток стрелять. Речка находилась буквально в ста метрах от лагеря, но выходить к ней без сопровождения взрослых строго-настрого запрещалось. Она была очень мелкой, но, как любая быстроногая горная река, могла резко вспучиться, изойти селем, выйти из берегов и затопить все окрестности.
Дождей не наблюдалось целую неделю, снег в горах давно уже растаял, но в лагере осторожничали — выводили детей к речке буквально под конвоем и под конвоем же, сосчитав по мокрым макушкам, возвращали обратно. Но плох тот советский ребенок, который мирится с запретами. Вот и мы, удостоверившись, что никого из взрослых поблизости нет, быстренько отодвинули доску в заборе и выбрались через лаз к речке.
Пока Каринка набивала карманы каменной мелочью, мы с Манькой увлеченно паслись окрест, подъедая растущий в изобилии кислый щавель.
— И мне наберите, — велела Каринка.
— Шама наберешь, — прошамкали мы.
— А это вы видели? — погрозила она кулаком.
— Видели, — вздохнули мы и в темпе нарвали букет щавеля — конфликтовать с Каринкой себе дороже.
Потом мы нашли в кустах укромное местечко и спрятали там гальку — таскать ее по лагерю было чревато. Взрослые, они хоть и наивные люди, но не настолько, чтобы по килограмму отборной речной гальки не заподозрить преступные намерения у таких, на первый взгляд, безвредных девочек, как мы.
А что на первый взгляд мы были безвредными девочками, это я вам гарантирую. Я, например, была высокая, сильно худая и жалко топорщилась во все стороны острыми локтями и коленками. Вполне себе безобидное зрелище, скажите? Манька была маленькой и полненькой, щебетала непрерывно, смешно картавя на «р», и ходила, деловито выставив вперед себя круглое пузо. А Каринка получалась переходным звеном между нами — не толстенькая, но и не шибко худая, ростом чуть ниже меня, с дивными ямочками на щеках. Нормальные, казалось бы, дети.
Знаете, как нас папа называл? «Трио Беда». А еще он говорил, что ямочки на щеках Каринка завела для отвода глаз, чтобы усыплять бдительность взрослых. И что в нашем персональном антропогенезе что-то пошло не так, и на выходе получилось то, что получилось. И что наше второе имя — «За Что?».
Потому что:
— За что?! — выкрикивала мама, оплакивая выжженные навылет наши платья и куртки.
— За что?! — кипела Ба, гоняя нас, аки гусей, по двору.
— За что?! — рыдал дядя Миша над очередным загубленным нами электрическим прибором.
— За что? — по любому поводу восклицали взрослые.
А ни за что, скажу я вам! Знали бы за что, сами бы исправились. А так приходилось страдать наравне с родителями, потому что за каждую выходку мы получали по полной программе. Если нас наказывала мама, то, за редкими исключениями в виде сломанного венчика для взбивания яиц или метко кинутого пластмассового ведра, мы отделывались шлепками по попе или вывернутыми наизнанку ушами. А если мы выводили из себя Ба, то тут главное было добежать до ближайшей канадской границы. Потому что Ба была чемпионкой мира по праведному гневу и в порыве этого гнева могла порубить в тонкую лапшу вполне себе монолитную железобетонную конструкцию. Что уж говорить о нас!
Как это ни удивительно, но в лагере мы старались вести себя примерно. Одно дело родители и совсем другое — Гарегин Сергеевич, подполковник в отставке, гроза душманов и медалей полная грудь. Перед таким героем любое девичье сердце дрогнет. Поэтому, дабы не разочаровывать столь прекрасного мужчину, всю свою разрушительную энергию мы направляли на игры. И если мальчики целый день гоняли в мяч или измывались над всякой ползающей и летающей тварью, ставя эксперименты на выживание в несовместимых с жизнью условиях, то девочки под предводительством Каринки-Чингачгук играли в индейцев. Каринка строго следила, чтобы никто не нарушал правил игры, и сама определяла, кому быть краснокожим воином, а кому — конкистадором.
Меня сестра раз и навсегда определила в жены вождя, а по совместительству — в тюремщики. «Чтоб не позорила тут меня», — объяснила конспиративно. Я не обижалась, потому что сама понимала — толку от меня в подвижных играх мало. Я очень быстро набирала в росте и поэтому страдала нарушениями координации — бегала из рук вон плохо, цепляла все локтями и коленками и щеголяла вся в синяках. Так что, пока индейцы гоняли по лагерю коварных конкистадоров, преданная скво наводила порядок в вигвамах и стерегла пленных.
А еще преданная скво отвечала за бесперебойные поставки обмундирования. Под обмундированием подразумевалась рухлядь растительного происхождения, которой щедро сдабривался экстерьер воинов, а также листья лопуха «длиной от одного уха до другого». По краям такого листа проделывались прорези, и лист напяливался на уши. Получалась эдакая импровизированная маска, которая защищала глотку орущего индейца от большого количества разномастных насекомых, роящихся в воздухе. Иначе любая попытка на скаку проорать боевое улюлюканье заканчивалась тем, что в распахнутый рот на полной скорости залетал какой-нибудь непрошенный жучок или паучок. И воинственный клич обрывался внезапным «кха-кха-кха», похлопыванием по спине и тревожным: «Съела или успела выплюнуть?» Воины рассказывали, что в целом насекомые на вкус ничего, но иногда попадаются такие экземпляры, что лучше прямо сразу сдохнуть, чем еще раз напороться на такую гадость.
Иногда к нам на поклон приходила мелочь из пятого отряда, семилетние девочки и мальчики. Каринка великодушно посвящала их в краснокожих охотников и отправляла за добычей. Охотники, сделав символический круг по лагерю, возвращались, сгибаясь под тяжестью невидимой ноши.
— Чего приволокли? — ворчала я тоном Ба.
— Медведя (кабана, лося)!
— Положите туда, в угол, будет вам сегодня жаркое!
Когда взмыленные индейцы возвращались после тяжелого боя, я первым делом кормила их «ужином». А потом, подкрепившись, они скрупулезно казнили всех пленных и дезертиров. Казнью, само собой, руководила Чингачгук Абгарян.
Несмотря на богатую событиями жизнь, мы с нетерпением ждали воскресенья — домой хотелось ужасно. Но в очередной переговорный день мама огорошила нас известием, что приехать они не смогут.
— Девочки, папа с дядей Мишей уезжают завтра в Шамхор.
— Зачем?
— У дяди Миши однокурсник умер, понимаете? И им надо ехать на похороны.
На мой вопрос, а нельзя ли умершего однокурсника похоронить не в воскресенье, а, например, в понедельник, мама возмутилась:
— Наринэ, ну что ты такое говоришь?! У людей большое горе, страшное горе!
— У нас тоже горе, — вырвала у меня трубку Манька, — Тетьнадь, у нас тоже страшное горе! Мы домой хотим!
— Девочки, миленькие, — вздохнула мама, — потерпите до следующих выходных. Я вам обещаю, что к родительскому дню мы обязательно к вам выберемся!
Это было уже слишком! Остаток дня мы провели в унылых раздумьях и даже чуточку всплакнули. Ладно, не чуточку, а вполне себе конкретно. И пока мы с Манькой орошали окрестности нашего домика потоками горьких слез, Каринка сидела, нахохлившись, на своей кровати и смотрела в одну точку.
— Небось снова что-то замышляет, — причитала Манька, заглядывая в окно.
— Ага, — кивала я. Задумчивое выражение Каринкиного лица ничего хорошего не предвещало. Если сестра долго молчала, уставившись в одну точку, то это заканчивалось какой-нибудь катастрофой вселенского масштаба. Мы старались в такие минуты не отвлекать ее — в раздумьях она была раздражительной донельзя и легко могла покалечить нас одной левой.
К тому моменту, когда мы выплакали годовой запас слез, у Каринки созрел план.
— Пойдем, поговорить надо, — вышла она из домика.
— Чивой?
— Пойдем сказано. — И сестра непринужденным шагом направилась к забору. Мы с Манькой скорбно последовали за ней.
— Завтра уходим домой, — огорошила нас Каринка, когда наша троица надежно спряталась от чужих глаз в яблоневом саду.
— То есть как уходим? — заволновались мы.
— Вот так и уходим. Сбегаем.
— Да лааадно!
— Вы со мной или как? — рассердилась сестра.
— Конечно, мы с тобой, ты чего спрашиваешь?
И мы принялись совещаться, как нам лучше осуществить столь коварный замысел. Бежать решили прямо сразу после полдника. Потому что кто дурак пропускать утреннее купание в речке, а в тихий час не уйдешь — твое отсутствие сразу заметят вожатые.
— Вещей с собой не возьмем, — инструктировала нас Каринка.
— Почему?
— Вы что, совсем не соображаете? Чтобы не вызывать подозрений.
— Ааааа!
— Беееее!
Как мы дожидались часа Икс — об этом я лучше умолчу. До сих пор вспоминаю с содроганием. Скажу коротко — не спалось, не елось, не дышалось, не какалось. Зато сразу после полдника мы развели бурную деятельность — выкопали из тайника Каринкины рогатки и набили карманы галькой — идти безоружными мимо озера Цили, где водятся двухголовые змеи, было небезопасно. Потом мы прошлись непринужденной иноходью по лагерю — выведывали обстановку. Обстановка была расслабленной, вожатые что-то тихо обсуждали, рассевшись на лавочке напротив штабной, из сторожки деда Сако раздавались возмущенные стенания:
— Ферзя взял? Ничего-ничего, мы тебя сейчас слоном прижмем!
— Пошли, — скомандовала Каринка. Мы нырнули в кусты и через лаз в заборе выбрались к речке. Путь к свободе был открыт!
Какое-то время мы бежали, не останавливаясь. Потом пришлось сбавить скорость — выдохлись.
— Пока идем по лесу — питаться будем ягодами, — инструктировала нас Каринка, — а дальше пойдут картофельные поля, я их точно запомнила, когда мы ехали сюда. Так что от голода не помрем.
— Подожди, — заволновалась я, — у нас ведь спичек нет. Мы что, картошку сырой будем есть?
— Конечно, сырой! Сырая картошка, хоть и невкусная, зато очень полезная. Все нормальные люди ее сырой едят.
— Придумываешь, штоль? — не вытерпела Манька.
— Есть маленько, — кивнула сестра.
Но мы немного подумали и таки согласились, что раз другого выхода нет, то и сырая картошка вполне себе приемлемая еда.
Потом мы долго шли по краю леса, но вглубь благоразумно не заходили, чтобы не заблудиться. Кругом стояла невозможная красота: пели птички, летали бабочки, светило солнышко, в высоких кронах деревьев шумел ветер.
— Вот ведь как все придумано, — вздыхали мы с Манькой.
Каринка свое восхищение выражала несколько иначе.
— Стоишь? — хлопала она по стволу очередного могучего дерева. — Ну стой, стой, а мы домой идем!
А потом мы совершенно неожиданно набрели на одинокого осла. И это в глухом необитаемом лесу! Сначала, завидев среди деревьев что-то серое, мы очень испугались, потому что подумали, что это волк. Каринка тут же схватилась за рогатку, а мы спрятались за ее спину. Спасло волка от неминуемой смерти только то, что он вовремя подал голос.
— Иаааааа! Иаааааа!
— Это же осел! — изумились мы.
Это действительно был осел, притом совершенно приличный такой домашний осел. Стоял он при полном параде — на спине красовалось небольшое рукодельное седло, состоящее из диванной подушки и сложенного вчетверо старого паласа, с морды уныло свисала уздечка из пеньковой веревки. Кто-то заботливо привязал животное за поводья к дереву и ушел.
Мы хотели подойти поближе, но Манька остановила нас.
— Я знаю, зачем он тут, — сделала она умное лицо, — он приманкой работает!
— Чем?
— Приманкой. Для диких животных. Придет медведь, захочет его съесть, а тут хлоп — сработает капкан, и фьють!
— Чего фьють?
— Фьють — и кто-то будет щеголять в новой шубе.
— Да ладно! — вылупились мы.
— А то! Так и ловят крупную дичь, медведей там, или тюленей, привязывают в лесу осла, и фьють!
Какое-то время мы сочувственно разглядывали несчастное животное. Осел весьма органично вписывался в свое трагическое амплуа — горестно жевал травку и отгонял коротеньким хвостиком назойливых насекомых.
— Надо развязать его, — дернулась Каринка, но тут из-за деревьев вынырнул какой-то старичок и, поправляя на ходу штаны, подошел к «приманке».
— Долго ждал, Сето-джан? Этот негодный живот совсем меня замучил, крутит и крутит, крутит и крутит, все кишки выкрутил!
Старичок отвязал осла и повел его под уздцы, не прекращая жаловаться на свою горькую судьбу.
— То тишина, то прет и прет, да так, что только и успеваешь по кустам бегать, — скрипел он, — где справедливость?
— Иаааа, — поддакивал осел.
— Ну и ладно, — вздохнула Манька, когда они скрылись из виду, — зато на одного медведя в этом мире сегодня стало больше!
Пока мы вполне успешно продвигались в сторону озера Цили, в лагере творились несусветные дела. Привыкшие после полдника играть в индейцев девочки прочесали весь периметр в поисках Чингачгука и его скво. Сначала они искали нас молча, а потом стали трубить во все горло:
— Наркааааа, Каринкааааа, Манькааааааа!!!!
Их крик всполошил вожатых, и Славиков горн собрал весь лагерь на экстренный съезд. Съезд выявил существенную брешь в рядах третьего отряда.
— Сестры Абгарян и Мария Шац, — со слезами на глазах доложилась Гарегину Сергеевичу товарищ Маргарита.