ЖАЛО СМЕРТИ Рассказ о двух отроках
I
Два дачные мальчика забрались в глухой лесной уголок на берег реки и ловили рыбу на удочку. Речка обмелела, журчала по камням, так что во многих местах деревенские ребятишки легко переходили ее вброд. Дно было песочное и ясное.
Один из маленьких дачников удил внимательно, другой — рассеянно, словно между прочим. Один, Ваня Зеленев, производил с первого же взгляда впечатление урода, хотя трудно было сказать, что в нем особенно дурно: зеленоватый ли цвет лица? несимметричность ли его? большие ли и тонкие оттопыренные уши? слишком ли толстые и черные брови? или этот растущий над правою бровью кустик черных волос, за что Ваню иногда дразнили трехбровым Все бы не беда, — но что-то искаженное чудилось в этом лице, — придавленное, злое. Держался он сутуловато, любил гримасничать и кривляться, — и так это вошло в его природу, что многие считали его горбатым. Но он был совсем прямой, сильный, ловкий и смелый, даже дерзкий иногда. Он любил лазать на деревья, разорять птичьи гнезда, и при случае охотно поколачивал маленьких. Одежда на нем была старая и заплатанная.
Другой, Коля Глебов, сразу казался красивым, хотя тоже, если разобрать, ни строгой правильности, ни особой тонкости выражения не являли его черты. Он был беленький и веселый. Когда он смеялся, под его подбородком вспухал бугорок, — и это было очень мило. Мама именно в это местечко любила целовать его. Одет он был чистенько и красиво: матросская курточка, коротенькие панталоны, черные чулки, желтые башмаки. Он был сын морского офицера, плававшего ныне за границей. Жил Коля здесь на даче вместе с мамою.
Возле мальчиков стояли две жестянки с водою. Туда мальчики бросали выловленных рыбок. Но плохо ловилась рыба…
— Красивое местечко, — нежно звенящим голоском сказал Коля.
— Что красивого? — хриплым детским баском возразил Ваня, странно дергаясь плечьми.
— Обрыв-то какой, высокий, страсть, — сказал Коля, показывая движением подбородка через реку на высокий противоположный берег, — там березки лепятся. И как они только стоят!
— Вода подмоет, — пробасил Ваня, — обрыв обвалится.
— Ну! — недоверчиво сказал Коля и посмотрел на Ваню так, словно просил не делать этого.
— Да уж верно, — со злою усмешкою сказал Ваня. Коля грустно посмотрел на обрыв: плотные, красные пласты глины высоко громоздились один на другой, точно гладко срезанные громад ною лопатою. Кое-где еле заметные трещины отделяли один пласт от другого. В иных местах, ближе к воде, виднелись небольшие углубления, словно промытые водою. Вода бежала такая жидкая, прозрачная, и так нежно плескалась о могучий обрыв.
«Она хитрая, — подумал Коля, — слизывает помаленечку. Подумать только, вся эта громадная стена, со всеми веселыми березками на ней, вдруг сползет в реку!»
— Ну, это еще не скоро будет, — сказал он вслух. Помолчали мальчики. И опять, нежный и ласковый, зазвенел Колин голос:
— А в лесу-то как славно! Смолой пахнет.
— Шкипидаром, — вставил Ваня.
— Нет, хорошо пахнет, — радостно говорил Коля. — Утром я белку видел. По земле бежала, а потом на сосну, так ловко вскарабкалась, только хвостик мелькает.
— А я дохлую ворону под кустом видел, — объявил Ваня. — Вон там, — сказал он, показывая в сторону головой и плечьми и весь корчась при этом. — Я заметил место.
— Зачем? — с удивлением спросил Коля.
— Домой приволоку, — объяснил Ваня. — Положу Марфе на кровать.
— Ведь она испугается, — опасливо сказал Коля.
— Ворона-то? Ау, брат, мертвая, — сказал Ваня таким злорадным голосом, точно ему очень нравилось, что ворона мертвая.
— Не ворона, а Марфа, — сказал Коля, слегка улыбаясь и немножко щуря веселые глаза, отчего нежное лицо его стало кисленьким, как барбарис.
— А! — протянул Ваня. — Я думал, ты говоришь, ворона Марфы испугается. Она у нас безобразная, как смертный грех. Мать красивых не держит — отца ревнует.
— О, ревнует!
Коля протянул не вполне понятное ему слово, точно вслушивался в его звук.
— Боится, что влюбится, — пояснил Ваня и засмеялся. — Точно он на стороне не может, — злорадно сказал он.
Помолчали опять. И снова Коля сказал, но уже неуверенным голосом:
— А там какой луг красивый, вон, направо! Цветочков много, все разные, — так весь луг и пестреет. И некоторые пахнут так хорошо. Ваня глянул на него досадливо и проворчал:
— И коровы нагадили.
— Ну, на тебя не угодишь, — сказал Коля и опять улыбнулся так, что лицо у него стало кисленькое.
— Я телячьих нежностей не люблю, — сказал Ваня. — Я люблю выпить и покурить.
— Выпить? — с удивлением и ужасом спросил Коля.
— Ну да, вина или водки, — с искусственным спокойствием сказал Ваня, искоса посмотрел на Колю и сделал очень свирепую гримасу.
— Нельзя же нам пить вино, — сказал Коля, и ужас послышался в его голосе. — Это большим только можно, да и то нехорошо.
— Все это выдумки, — решительно ответил Ваня. — Навыдумывали разных правил, чтобы нами помыкать. Родители воображают, что мы их собственность. Что хотят, то с нами и делают.
— Так ведь это вредно — пить — можно заболеть, — сказал Коля.
Ваня посмотрел на него странным, смущающим взором. В его слишком светлых, словно прозрачных глазах вспыхивали янтарные искорки.
— Что? — спросил он, улыбаясь и гримасничая.
Коля засмотрелся в его глаза и забыл, что хотел сказать. Ванины глаза его смущали, и прозрачный блеск их словно затемнял его память. Припоминая с усилием, он сказал наконец:
— Мамочка рассердится.
— Мамочка! — презрительно сказал Ваня.
— Да ведь как же не слушаться мамочки-то? — нерешительно спросил Коля.
Ваня опять посмотрел на Колю. Прозрачно-светлые Ванины глаза показались Коле странными, скверными, — и Коле стало страшно. Ваня сказал, пренебрежительно произнося ласкательные слова:
— Ну, допустим, что мамочка тебя любит, — ну что ж, ты все и будешь мамочкиной лялькою? А вот я люблю все по-своему делать. То ли дело, брат, свобода, — это не то что цветочки нюхать да мамочке букетики собирать. Да и что, — ну вот, тебе тут нравится, — ведь нравится?
— Очень нравится, как же! — сказал Коля с тихою радостью в звуке голоса.
— Ну что ж, а долго ли тут побыть, — оживленно говорил Ваня, дергаясь худенькими плечиками, — хорошо, не хорошо, — поиграем, да и в город, пыль глотать.
Коля молчал, и мысли его обратились к мамочке.
Мамочка любит Колю. Она — ласковая и веселая. Но у нее — своя жизнь. Она любит быть с веселыми молодыми людьми, которые приходят часто, смеются, разговаривают бойко и шутливо, ласкают Колю, иногда подшучивают над ним, — побыть с ними Коле не скучно, он же и сам веселый, разговорчивый и доверчивый, — но они — чужие, далекие, и словно заслоняют мамочку от Коли.
— Однако не ловится, — сказал Ваня. — Да и домой пора. Приходи к вечеру на опушку.
— Ладно, — сказал Коля.
II
Мальчики понесли ведерки и удочки домой.
Они проходили по деревенской улице. Дома стояли тесно и казались бедными и неряшливыми. За ними шумела река. Крестьянские ребятишки, грязные и лохматые, играли у домов, ругались грубыми и страшными словами и плакали. Столь красивые почти у всех детей руки и ноги были так у них грязны, что жалко и противно было на них смотреть.
У одной из дачек на скамеечке сидел любопытный господин в синей рубашке под сюртуком и в высоких сапогах. Он расспрашивал всех прохожих.
— Много наловили? — спросил он у Коли.
Коля доверчиво показал ему свою жестянку с рыбками.
— Не много, — сказал господин. — А вы где живете?
— А вон там, на горе, дача Ефима Горбачева, — сказал Коля.
— А, это Уфишка Горбачок, — сказал господин.
Коля засмеялся.
— Вы с отцом живете? — спрашивал любопытный господин.
— Нет, с мамочкой, — ответил Коля. — Папа у меня в плаванье. Он — флотский офицер.
— А ваша мама скучает? — спросил любопытный. Коля посмотрел на него с удивлением, подумал.
— Мамочка? — сказал он медленно. — Нет, она играет. Вот скоро здесь будет любительский спектакль, так она будет играть роль.
Тем временем Ваня прошел несколько дальше, потом вернулся.
— Ну, пойдем, что ли, — сказал он Коле, сердито поглядывая на любопытного господина.
Мальчики отошли. Ваня сказал, странным движением плеч и локтей показывая назад, на любопытного барина:
— Этот барин всех расспрашивает, — сволочь ужасная. О родителях, обо всем, — должно быть, в газетах пишет. Я ему здорово наврал.
В прозрачных, острых Ваниных глазах опять загорелись янтарные искорки.
— Ну, — смешливо протянул Коля.
— Я ему сказал, что мой отец в сыскной полиции служит, — рассказал Ваня, — он меня теперь страх как боится.
— Почему? — спросил Коля.
— Я ему сказал, что отец одного мошенника здесь высматривает, ну он и боится.
— Да разве он мошенник? — смешливо спросил Коля.
— А я ему приметы такие сказал, на него похожие, — объяснил Ваня, — ну он и боится.
Мальчики смеялись.
Дошли до Ваниной дачи и стали прощаться. Ванина мать стояла в саду и курила, подбочась. Она была высокая, толстая, красная, и на лице ее лежало тупое и важное выражение, какое часто бывает у привычных курильщиков. Коля боялся Ваниной матери.
Она строго посмотрела на Колю, и Коле стало неловко.
— Так приходи, — сказал Ваня. Коля проворно побежал домой.
— Приятели, — сердито сказала Ванина мать, — обоих бы вас… Не было никакой причин сердиться, но уже она привыкла сердиться и браниться.
III
После обеда мальчики опять сошлись на большой дороге, там, где она входит в лес.
— А знаешь что, — сказал Ваня, — надо тебе показать одно местечко. Доверчивые Колины глаза вдруг засветились любопытством.
— Покажи, — с восторгом промолвил он, заранее чувствуя радость чего-то таинственного и необычайного.
— Я знаю такое место, где нас никто не найдет, — сказал Ваня.
— А мы не заблудимся? — спросил Коля. Ваня посмотрел на него презрительно.
— Боишься — не ходи, — пренебрежительно сказал он. Коля покраснел.
— Я не боюсь, — сказал он обидчиво, — а только если мы долго проходим, так животы подведет.
— Не подведет, это недалече, — уверенно сказал Ваня.
Мальчики побежали в лесную чащу.
Место быстро становилось темным и диким. Стало тихо, — и страшно…
Вот и берег широкого и глубокого оврага. Слышалось, как звучал внизу ручей, но ручья сверху из-за чащи было не видать, и казалось, что туда никак нельзя пробраться. Но мальчики полезли вниз, к ручью. Спускались, цепляясь за ветки, порой скатываясь по крутому откосу. Ветки задевали, били по лицу. Густые, цепкие кусты приходилось с усилием разбирать руками. Много было веток сухих и колючих, и, опускаясь, трудно было оберечься, чтобы не расцарапать лицо или руки. Неприятная иногда липла паутина, густая и удивительно клейкая.
— Того и гляди, разорвешься, — сказал Коля опасливо.
— Ничего, — крикнул Ваня, — не беда.
Он был далеко впереди, а Коля еле сползал.
Чем ниже спускались, тем становилось сырее. Коле было досадно и жалко, что его желтые башмачки в мокрой глине и руки испачканы глиной.
Наконец спустились в узкую, темную котловину. Ручей плескался о камни и звенел тихою, воркующею музыкою. Было сыро, но мило. Казалось, что и люди, и небо — все высоко-высоко, а сюда никто не придет, не увидит…
Коля с огорченным лицом оглядывал, изогнувшись назад, свои штанишки. Оказалось, что они разорваны. Коле стало досадно.
«Что скажет мама», — озабоченно думал он.
— Не велика беда, — сказал Ваня.
— Да панталоны новые, — жалобно сказал Коля. Ваня засмеялся.
— А у меня так вся одежа в заплатах, — сказал он. — Мне здесь хорошего не дают носить. Лес — не гостиная, — сюда нечего, брат, новенькое надевать.
Коля вздохнул и подумал: хоть руки помыть. Но сколько он ни плескал на них холодной воды, они оставались красноватыми от глины.
— Липкая здесь она, глина-то эта, — беззаботно сказал Ваня. Он снял сапоги, сел на камень и болтал в воде ногами.
— Разорвал одежду, испачкался, руки-ноги исцарапал, — говорил Ваня, — все, брат, это не беда. Зато ты не по указке, а что хочешь, то и делаешь.
И, помолчав, он вдруг сказал, улыбаясь:
— Сюда бы на крыльях слетать, ловко было бы.
— Жаль, что мы не скворцы, — весело сказал Коля.
— Еще мы полетаем, — странно уверенным голосом сказал Ваня.
— Ну да, как же, — недоверчиво возразил Коля.
— Я нынче каждую ночь летаю, — рассказывал Ваня, — почти каждую ночь. Как лягу, так и полечу. А днем еще не могу. Страшно, что ли? Не пойму.
Он задумался.
— У нас крыльев нет, — сказал Коля.
— Что крылья! Не в крыльях тут дело, — задумчиво ответил Ваня, пристально глядя в струящуюся у его ног воду.
— А в чем же? — спросил Коля.
Ваня посмотрел на Колю долгим, злым и прозрачным взором, сказал тихо:
— Еще ты этого не поймешь.
Захохотал звонко, по-русалочьи, и принялся гримасничать и кривляться.
— Что ты так гримасничаешь? — робко спросил Коля.
— А что? Нешто худо? — беспечно возразил Ваня, продолжая гримасничать.
— Даже страшно, — с кисленькой улыбкой сказал Коля. Ваня перестал гримасничать, сел смирно и задумчиво посмотрел на лес, на воду, на небо.
— Ничего нет страшного, — сказал он тихо. — Прежде в чертей верили, в леших. А теперь, ау, брат, ничего такого нет. Ничего нет страшного, — тихо повторил он и еще сказал еле слышным шепотом: — Кроме человека. Человек человеку волк, — прошептал он часто слышанное им от отца изречение.
IV
Ваня, посмеиваясь, вытащил из кармана начатую пачку папирос.
— Давай покурим, — сказал он.
— Ай, нет, как можно, — с ужасом сказал Коля. Ваня вздохнул и сказал:
— Уж слишком все мы, дети, привыкли слушаться, — от отцов переняли. Взрослые страх какие послушные, — что им начальник велит, то и делают. Вот бабье — те самовольнее.
И, помолчав, он сказал насмешливым и убеждающим голосом:
— Эх ты, от табаку отказываешься! Цветочки, травку, листики любишь? — спросил Ваня.
— Люблю, — нерешительно сказал Коля.
— Табак-то, — ведь он тоже трава.
Ваня посмотрел на Колю прозрачными, русалочьими глазами и, посмеиваясь, опять протянул ему папиросу.
— Возьми, — сказал он.
Очарованный прозрачным блеском Ваниных светлых глаз, Коля нерешительно потянулся за папиросой.
— То-то, — поощрительно сказал Ваня. — Ты только попробуй, потом сам увидишь, как хорошо.
Он раскурил и свою, и Колину папироску: спички нашлись в одном из его глубоких карманов, среди всякой мелочи и дряни. Мальчики принялись курить, — Ваня, как привычный курильщик, Коля — с озабоченным лицом. И он сейчас же, от первой затяжки, поперхнулся. Огненная туча рассыпалась в горле и груди, и в дыму огненные искры закружились в глазах. Он выронил папироску.
— Ну, что же ты? — спросил Ваня.
— Горько, — шепотом, растерянно сказал Коля, — не могу.
— Эх ты, неженка, — презрительно сказал Ваня. — Ты хоть одну папиросочку выкури. Кури понемножку, не затягивайся глубоко, — потом привыкнешь.
Коля мимовольно, как неживой, всунул папироску в рот. Он сидел на земле, прислонясь к дереву спиною, бледный, со слезами на глазах, курил и покачивался. Едва докурил. Голова разболелась, тошно стало. Он Лег на землю, — и деревья медленно и плавно поплыли над ним в круговом, томительном движении…
Ваня говорил что-то. Его слова едва доходили до затемненного Колина сознания.
— Когда бываешь один, — сказал Ваня, — можно сделать так, что станет ужасно приятно.
— Как же? — спросил Коля вялым голосом.
— Начнешь мечтать… Ну, да ты этого не поймешь… После расскажу… Вот сюда ты ко мне и ходи. Право, давай здесь собираться, — просил Ваня.
Коля хотел отказаться, но не мог.
— Ладно, — сказал он вяло.
Дома Коля озабоченно показал маме свои разорванные штанишки. Мама засмеялась, глядя на его опечаленное лицо: она была сегодня хорошо настроена, — ей дали ту именно роль на любительском спектакле, которую она мечтала сыграть.
— А ты вперед осторожнее, — сказала она Коле. — Вот тебе и обновка.
Коля улыбнулся виноватою улыбкою, — и мама сразу догадалась, что на его совести есть еще что-то. Мама взяла его за подбородок, подняла его голову.
— Да что ты бледный? — спросила она.
Коля вспыхнул и опустил голову, с усилием освободясь от маминой руки.
— Это еще что такое? — строго сказала мама и нагнулась к нему. От Коли пахло табаком.
— Коля! — сердито крикнула мама. — Что же это, от тебя табачком пахнет! Рано, голубчик! Коля заплакал.
— Я только одну папироску, — виноватым, тоненьким голосом признался он.
Маме было смешно и досадно.
— Зачем ты водишься с этим скверным Ванюшкой? Противный, лягушка зеленая, — досадливо говорила мама.
— Я не буду больше курить, — плача, говорил Коля, — а ему отец позволяет.
— То-то и хорошо, — с негодованием сказала мама.
— Он хороший, право, а что ж, коли ему позволяют, — убеждал Коля.
— Ах ты, курильщик! — сказала мама. — Чтоб никогда этого больше не было, слышишь?
VI
В эту ночь ворона приснилась Коле. Противная и страшная. Коля проснулся. Была еще ночь, — полусветлая северная ночь.