А в феврале 1943 года Молотов направил союзникам ноту в ответ на их призывы освободить из тюрьмы лидеров Бунда Генриха Эрлиха и Виктора Альтера. В ноте говорилось: «В октябре и ноябре 1941 года Эрлих и Альтер систематически вели предательскую деятельность, призывая войска прекратить кровопролитие и немедленно заключить мир с фашистской Германией». За это они по приговору Военной коллегии Верховного суда будто бы были расстреляны 23 декабря 1941 года. На самом деле Эрлих покончил с собой в Лубянской тюрьме, а Альтера расстреляли лишь 17 февраля 1943 года, чтобы задним числом привести реальность в соответствие с содержанием ноты.
Тремя днями ранее Молотов направил ее текст на согласование Берии, подчеркнув, что он одобрен Сталиным. Очевидно, Лаврентий Павлович получил и прямое указание Иосифа Виссарионовича о расстреле Альтера.
Разумеется, союзники ахинее, содержавшейся в моло-товской ноте, не поверили ни на минуту, но ссориться со столь ценным союзником по антигитлеровской коалиции, как дядюшка Джо, из-за двух несчастных евреев не стали, а пару месяцев спустя простили ему и расстрел тысяч поляков в Катыни.
А Вячеславу Михайловичу врать было не привыкать. В апреле 43-го он бодро возлагал в своцх нотах вину за Катынь на немцев и метал громы и молнии в адрес польского правительства, посмевшего требовать расследования этого преступления. Хотя сам же поставил подпись под решением Политбюро от 5 марта 1940 года о расстреле польских офицеров. Что ж, «в номерах служить, подол задрать»... С такой химерой, как совесть, милейший Вячеслав Михайлович, как и остальные члены Политбюро, давным-давно распрощался. Только положение Молотова было в каком-то смысле даже хуже, чем, например, у того же Берии — тому хотя бы не приходилось выкручиваться перед союзниками, не моргнув глазом отрицая неисчислимые советские преступления.
Летом 1943 года руководители Еврейского антифашистского комитета Михоэлс и Фефер, будучи в США, с санкции Молотова вели переговоры с американскими сионистскими организациями о финансировании проекта по переселению после войны советских евреев в Крым. Похо-
же, Вячеслав Михайлович относился к «Калифорнии в Крыму» вполне серьезно, не разгадав вовремя, что для Сталина это был лишь тактический ход, призванный побудить американское еврейство щедрее жертвовать деньги Советам. Позже, на пленуме ЦК, состоявшемся после XIX съезда партии, Молотову припомнили поддержку идеи образования еврейской республики в Крыму.
Вернувшись из США, Михоэлс и Фефер вместе с Эпштейном повидались с Молотовым, который их радушно встретил. Фефер показывал на следствии, что на встрече «мы поставили вопрос о создании еврейской республики в Крыму или на территории, где была республика немцев Поволжья. Тогда нам это нравилось и красиво звучало: где раньше была республика немцев, должна стать еврейская республика. Молотов сказал, что это демагогически хорошо звучит, но не стоит ставить этого вопроса и создавать еврейскую республику на этой территории, так как евреи — народ городской, и нельзя сажать евреев за трактор. Далее Молотов сказал: “Что касается Крыма, то пишите письмо, и мы его посмотрим”».
Так родилось роковое письмо о еврейской республике в Крыму, которое потом стало главным пунктом обвинения руководителей ЕАК. 15 февраля 1944 года оно было направлено Сталину, а 21 февраля и Молотову, причем Михоэлс молотовский экземпляр передал Жемчужиной. В письме предлагалось создать Еврейскую Советскую Социалистическую Республику в Крыму и еще до освобождения Крыма организовать правительственную комиссию для решения этого вопроса.
Позиция Молотова осталась неизвестной, а вот Сталин пришел в ярость, и смертный приговор ЕАК был предрешен, хотя и отсрочен4 на несколько лет.
Четыре года спустя Абакумов доносил Сталину данные осведомителей о том, как руководители ЕАК обсуждали письмо о Крыме тогда, в 44-м. Не исключено, что эта информация была известна Сталину и в момент получения письма. Писатель Давид Бергельсон утверждал:
«Надо решительно действовать, потом будет поздно. Надо иметь смелость брать на себя ответственность и прокладывать пути. Такой момент больше не повторится... Не сомневаюсь, что мы превратим Крым в жемчужину».
Ему вторил другой писатель, Перец Маркиш:
«Нужно создать республику для сохранения еврейской культуры, с тем чтобы эта республика являлась духовным центром всего мирового еврейства».
Критик Илья Нусинов заявил:
«Судьба еврейского народа во всех странах одинакова. Мы должны приветствовать создание еврейского государства в Палестине, и если у нас будет своя республика, то между ними будет установлена самая тесная духовная связь».
Михоэлс же прямо признавался:
«Мы не делаем секрета из письма, его многие читают и еще больше о нем знают».
Такая еврейская республика Сталину была совершенно не нужна. А Молотов, по мнению вождя, проявил в этом вопросе политическую близорукость. Так постепенно истощался сталинский кредит доверия к Вячеславу Михайловичу.
В 1944 году Молотов закатил хорошо отрепетированную истерику на приеме в честь шведской делегации, прибывшей для посредничества в советско-финских переговорах о заключении перемирия. Вот как этот эпизод запомнился Бережкову:
«К нам из Красной залы донесся какой-то необычный шум, послышались громкие возгласы, среди которых выделялся голос Молотова. Он сильно заикался — значит, был чем-то крайне раздражен.
Я поспешил к нему и, войдя в залу, увидел собравшихся вокруг наркома послов США, Англии, Японии, Китая и других стран, а также весь состав шведской миссии. Резко жестикулируя, что он делал очень редко, Молотов выкрикивал:
— Мы больше не намерены терпеть упрямство финнов! Если эти засранцы и дальше будут упорствовать, мы их сотрем в порошок! Мы не оставим камня на камне! Пусть не считают нас простаками. Мы знаем об их шашнях с гитлеровцами. Нас не п-п-проведешь! Если они хотят продолжать войну, они ее п-п-получат. Нет такой силы, чтобы остановить Красную армию...
Помощники и ребята из охраны пытались успокоить разбушевавшегося наркома. Кто-то его увещевал:
— Вячеслав Михайлович, уже поздно, вам надо возвращаться в Кремль...
Охранники осторожно взяли его под руки, подталкивая к выходу. Но он всякий раз вырывался:
— Оставьте м-м-меня, я сам знаю, что делать! Эти упрямые ослы еще пожалеют о своем глупом упорстве! Мы им п-п-по-кажем...
Гости, пожалуй ни разу не присутствовавшие при такой сцене, с удивлением и опаской поглядывали на всегда казавшегося лишенным эмоций Молотова. Поначалу и мне подумалось, что он, быть может, выпил лишнего и потерял контроль над собой. Все это было так странно. Наконец нам удалось оттеснить его от публики, вывести в коридор и дальше к выходу. По пути он продолжал выкрикивать ругательства в адрес финнов, а когда его усадили в машину, пытался выбраться из нее.
В конце концов он уехал, сопровождаемый двумя лимузинами с охраной. И сразу же особняк покинули все послы. Они явно спешили отправить своим правительствам депеши о столь сенсационном инциденте и об угрозах Молотова уничтожить Финляндию.
На следующее утро Молотов вызвал меня в свой кабинет. Он был в хорошем расположении духа, лукаво усмехался.
— Вы ведь были вчера на приеме? — спросил он и, не дожидаясь моего ответа, продолжал: — Расскажите подробно, что там произошло.
Я стал воспроизводить в общих чертах то, чему был свидетелем.
— Нет, — перебил он. — Говорите все, как было, без купюр. Что я сказал, как отнеслась публика?
Мне было неловко воспроизводить его ругательства, но пришлось все повторить, почти слово в слово.
— Мне кажется, что гости были очень шокированы, даже испуганы, — закончил я свой отчет.
Молотов остался явно доволен. Он отпустил меня со словами: “Очень хорошо, прекрасно”. И я понял, что вчерашняя сцена была им специально разыграна, скорее всего, даже согласована со Сталиным, а может быть, была и задумана самим “хозяином”. И Молотов радовался тому, что хорошо выполнил задание вождя. Шведов, а через них и финнов он
изрядно напугал. Всполошились также американцы и англичане. Теперь и они нажмут на Хельсинки. Ведь никто сейчас не может сомневаться в способности советских войск быстро разделаться с финнами и даже оккупировать всю страну. И если его вчерашний “взрыв” приняли за чистую монету, тем лучше. Теперь финны будут сговорчивее.
И действительно, вскоре шведы сообщили, что Хельсинки готов к серьезным переговорам, а спустя некоторое время в Москву прибыла и финская делегация. Было, наконец, заключено перемирие».
изрядно напугал. Всполошились также американцы и англичане. Теперь и они нажмут на Хельсинки. Ведь никто сейчас не может сомневаться в способности советских войск быстро разделаться с финнами и даже оккупировать всю страну. И если его вчерашний “взрыв” приняли за чистую монету, тем лучше. Теперь финны будут сговорчивее.
И действительно, вскоре шведы сообщили, что Хельсинки готов к серьезным переговорам, а спустя некоторое время в Москву прибыла и финская делегация. Было, наконец, заключено перемирие».
В Ялте в феврале 45-го Рузвельт настаивал на выделении Франции оккупационной зоны в Германии. «Вы считаете, что Франция должна иметь оккупационную зону?» — спросил Сталин. «Это было бы неплохой идеей, — ответил Рузвельт и добавил: — Но только из чувства доброты».
«Это может быть единственной причиной для выделения иц зоны», — иронически заметил Сталин. Молотов, который до этого момента молчал, вторил Сталину с такой же твердостью. Как справедливо отмечает британский историк Джон Толанд, Молотов «был бесстрастным, флегматичным дипломатом, которому Рузвельт дал кличку “каменная задница”, поскольку тот мог сидеть за столом переговоров сколько угодно времени, снова и снова возвращаясь к одному вопросу».
Молотов в 1943—1945 годах возглавлял советский атомный проект, но лавров на этом поприще не снискал. Позже он вспоминал в беседе с Феликсом Чуевым, как начинал делать советскую атомную бомбу:
«У нас по этой теме работы велись с 1943 года, мне было поручено за них отвечать, найти такого человека, который бы мог осуществить создание атомной бомбы. Чекисты дали мне список надежных физиков, на которых можно было положиться, и я выбирал. Вызвал Капицу к себе, академика. Он сказал, что мы к этому не готовы и что атомная бомба — оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивали Иоффе — он тоже как-то неясно к этому отнесся. Короче, был у меня самый молодой и никому еще не известный Курчатов, ему не давали хода. Я его вызвал, поговорили, он произвел на меня хорошее впечатление. Но он сказал, что у него еще много неясностей. Тогда я решил дать ему мате-
риалы нашей разведки — разведчики сделали очень важное дело. Курчатов несколько дней сидел в Кремле, у меня, над этими материалами. Где-то после Сталинградской битвы, в 1943 году. Я его спросил: “Ну, как материалы?” Я-то в них не понимал ничего, но знал, что они из хороших, надежных источников взяты. Он говорит: “Замечательные материалы, как раз то, чего у нас нет, они добавляют”. Это очень хорошая операция наших чекистов. Очень хорошо вытащили то, что нам нужно было. В самый подходящий момент, когда мы только начали этим заниматься... Разведка наша перед войной и в войну работала неплохо. В Америке были подходящие кадры. Еще старые кадры... Берия после войны уже начал».
Замечу, что пальму первенства в деле привлечения Курчатова к руководству научной стороной атомного проекта у Молотова не без оснований оспаривал Берия. Он не без гордости говорил А.Д. Сахарову о И.В. Курчатове: «Мы его сделали академиком!» И именно по инициативе Берии в марте 1943 года советских ученых ознакомили с добытыми разведкой данными об исследованиях в разработке атомного оружия в Англии и США. Кстати сказать, агентура в Америке и в Англии, связанная с атомным проектом, была завербована в период, когда Лаврентий Павлович, как шеф НКВД, руководил советской разведкой, а основная информация была получена, когда он после войны руководил советским атомным проектом.
Молотов курировал также танковую отрасль военной промышленности. Здесь ему удалось добиться гораздо большего, нежели в атомном проекте. За успехи в развитии отрасли он в 1943 году, как и другие члены ГКО, был удостоен звания Героя Социалистического Труда.
Был Вячеслав Михайлович причастен и к переселению «наказанных народов». Массовые депортации в годы войны немцев, чеченцев, ингушей, карачаевцев, калмыков, крымских татар и прочих Молотов оправдывал следующим образом:
«Это сейчас мы стали умные, все-то мы знаем и все перемешиваем во времени, сжимаем годы в одну точку. Во всем были разные периоды. Так вот, во время войны к нам поступали сведения о массовых предательствах. Батальоны кавказцев стояли против нас на фронтах, били нас в спину.
Речь шла о жизни и смерти, разбираться было некогда. Конечно, попали и многие невиновные».
Сразу же после окончания Второй мировой войны Советский Союз попытался осуществить давнюю мечту русских царей и установить контроль над Турцией и черноморскими проливами. На Потсдамской конференции глав трех держав, продолжавшейся с 17 июля по 2 августа 1945 года, Молотов, в частности, заявил своему британскому коллеге Энтони Идену:
«В 1921 году турки воспользовались слабостью Советского грсударства и отняли у него часть Советской Армении. Армяне в Советском Союзе чувствовали себя обиженными. В силу этих причин Советское правительство и подняло вопрос о возвращении законно принадлежащих Советскому Союзу территорий. Что касается вопроса о проливах, то Советское правительство давно уже говорит о том, что конвенция в Монтре его не устраивает».
Тут Иден заметил, что в Лондоне раньше ничего не слышали о советских территориальных претензиях к Турции. Молотов ответил, что турки запросили Москву о возможности заключения союзного договора и тогда получили разъяснение, что союз возможен только на основе территориальных уступок и изменения статуса проливов. Иден резонно возразил, что турки никогда не согласятся на удовлетворение советских претензий.
Молотов не обратил на это внимания и продолжал:
«Территории, о которых идет речь, не принадлежат туркам. Они поступили несправедливо, отняв их у Советского Союза. Поляки тоже поступили несправедливо, захватив часть советской территории в 1921 году. Однако поляки решили пересмотреть свою позицию и согласились теперь возвратить эту территорию Советскому Союзу. Я приводил этот пример туркам».
Иден указал, что в Турции, в отличие от Польши, не было линии Керзона — признанной Англией и другими западными державами этнографической границы Польши, и нынешняя граница Турции является международно признанной.
Молотов возразил, что, тем не менее, «ранее английское правительство не раз выступало в защиту армянского населения, находящегося под турецким владычеством. Совсем недавно армян поддержал в этом вопросе д-р Хьюлетт Джонсон».
Иден несколько ехидно уточнил, что архиепископ Кентерберийский «целиком советский человек» и что его аргументы на удивление точно совпадают с аргументами советского правительства, за что в Англии его с иронией называют «красным настоятелем».
Молотов не согласился с Иденом: «Джонсон — вовсе не советский человек». Диалог приобретал все более юмористический характер: два дипломата отчаянно спорили, советский ли человек архиепископ Кентерберийский или нет.
Наконец Иден поинтересовался, сколько армян проживает в Турции. Молотов ответил, что армян там 400—500 тысяч, тогда как в Советской Армении живет почти миллион, а за границами Советской Армении в мире проживает еще более 1 миллиона армян. Если территория Армении расширится, то многие армяне вернутся на родину. Он добавил:
«Армяне очень способные и энергичные люди, особенно в хозяйственных вопросах (наверное, в этот момент Вячеслав Михайлович вспомнил о Микояне. — Б. С). Пусть турки отдадут Советскому Союзу армян, это будет справедливо».
*
Иден на патетический призыв не отреагировал, а лишь вежливо поблагодарил за приятную беседу.
Англичане и американцы турецкую Армению и проливы не отдали. Напрасно Сталин и Молотов убеждали Черчилля и Трумэна в необходимости разрешить СССР заключить с Турцией договор о размещении в проливах советских военных баз, подобно российско-турецкому договору 1833 года. Западные лидеры выразили уверенность, что Турция на такие условия никогда не пойдет, а в дальнейшем поддержали ее в этом вопросе. Они также отметили, что одно дело пересматривать конвенцию в Монтре в плане разрешения прохода через проливы советских военных судов и совсем другое — согласиться
на размещение там советских войШ* и флота: Равным образом не удалось заполучить Сталину й Северный Иран, откуда советские войска в 1946 году были выведены после настоятельных требований со стороны США. А вот Польшу, равно как и Прибалтику и страны Восточной Европы, США и Англия Сталину отдали, не пытаясь отбить территорию, где уже стояла большая масса советских войск. Уступили американцы Советам и Китай, посчитав для себя слишком дорогим удовольствием поддерживать на плаву режим Чан Кайши. И в долгосрочном плане не прогадали, ибо даже коммунистический Китай после смерти Сталина все равно превратился в опасного геополитического соперника Советского Союза.