В феврале 1948 года Зускин и другие руководители Московского государственного еврейского театра обратились к Молотову с просьбой оказать материальную помощь театру, но ответа так и не дождались.
26 марта 1948 года Абакумов представил в ЦК и Совмин записку, где утверждал, что руководители ЕАК ведут
антисоветскую и шпионскую работу в пользу американской разведки.
20 ноября 1948 года Политбюро приняло постановление о роспуске ЕАК. Был также закрыт Еврейский театр, другие еврейские культурные учреждения и органы печати. В конце 1948 — начале 1949 года были арестованы почти все члены комитета, которых судили в 1952 году в рамках закрытого процесса, а также ряд других евреев из числа деятелей науки, культуры и номенклатурных руководителей среднего звена.
Следователям удалось быстро получить требуемые показания от секретаря ЕАК Фефера, на которых и строилось все обвинение. Но следствие затянулось на три с лишним года. Дело, вероятно, было в том, что наверху никак не могли выработать сценарий будущего процесса, к тому же в июле 1951 года был арестован Абакумов, в связи с чем сменилась команда следователей. Кроме того, некоторые подследственные так и не признали своей вины.
Обвинения были просто смехотворны. Пересылавшиеся за границу пропагандистские материалы, в том числе и предназначенные для знаменитой «Черной книги» о геноциде против евреев, выдавались за шпионские сведения, а частные разговоры о растущих проявлениях антисемитизма в СССР и о возможности формирования еврейской дивизии для участия в Великой Отечественной войне, а затем — для борьбы с арабами в Палестине, — за антисоветскую деятельность.
Процесс сделали закрытым: открытое судебное заседание имело смысл только в том случае, если бы удалось убедить в виновности членов ЕАК хотя бы часть мировой общественности. Еще до начала суда, 3 апреля 1952 года, новый глава МГБ Сергей Игнатьев представил Сталину проект приговора. Всех подсудимых предлагалось расстрелять, кроме крупного физиолога академика Лины Штерн. Ее планировалось сослать на десять лет. Сталин приговор утвердил, снизив срок ссылки Штерн до пяти лет.
На суде не признали себя виновными Лозовский, Ши-милиович, Брегман и Маркиш. Последний, впрочем, поддержал обвинения против других членов ЕАК в национализме и антисоветской деятельности, напомнив, что еще
в 1944 году подал донос в парторганизацию Совинформбюро о националистической и контрреволюционной деятельности руководства ЕАК. Но это его не спасло, равно как и активно сотрудничавшего со следствием и судом Фефера.
Процессы над еврейскими «буржуазными националистами» призваны были помочь утверждению русского имперского сознания, которое Сталин рассчитывал использовать для укрепления своей власти. Кроме того, евреи должны были стать козлами отпущения за все трудности послевоенной жизни. Лишь смерть вождя помешала проведению новых политических процессов.
В связи с разгромом ЕАК тучи сгустились и над женой Молотова. 10 мая 1948 года П.С. Жемчужину «по состоянию здоровья» освободили от должности начальника Главного управления текстильной и галантерейной промышленности Министерства легкой промышленности РСФСР. А 17 декабря Абакумов представил Сталину протокол допроса З.Г. Гринберга, в котором подследственный впервые упомянул о связях П.С. Жемчужиной с еврейскими националистами. Поскольку обвинения выдвигались против жены члена Политбюро, Сталин приказал, чтобы расследованием вместе с Абакумовым занимался фактический руководитель КПК М.Ф. Шкирятов.
26 декабря на Старой площади прошли очные ставки между Жемчужиной и арестованными членами ЕАК Фе-фером и Зускиным, а также членом правления московской еврейской общины М.С. Слуцким. Супруга Молотова была обвинена в «политически недостойном поведении». В заключении комиссии утверждалось, что Жемчужина «в течение длительного времени., поддерживала знакомства с лицами, которые оказались врагами народа, имела с ними близкие отношенйя, поддерживала их националистические действия и была их советчиком... Вела с ними переговоры, неоднократно встречалась с Михоэлсом, используя свое положение, способствовала передаче... политически вредных, клеветнических заявлений в правительственные органы. Организовала доклад Михоэлса в одном из клубов об Америке, чем способствовала популяризации американских еврейских кругов, которые выступают против Советского Союза. Афишируя свою близкую связь с Михоэлсом, участвовала в его похоронах, проявляла
заботу о его семье и своим разговором с Зускиным об обстоятельствах смерти Михоэлса дала повод националистам распространять провокационные слухи о насильственной его смерти. Игнорируя элементарные нормы поведения члена партии, участвовала в религиозном еврейском обряде в синагоге 14 марта 1945 года, и этот порочащий ее факт стал широким достоянием в еврейских религиозных кругах...».
Припомнили Полине Семеновне и встречи с ее родным братом бизнесменом Самюелем Карпом в Нью-Йорке в 1943 году. Бдительные информаторы зафиксировали и крамольный разговор Михоэлса с Жемчужиной, состоявшийся голодным летом 1946 года. Михоэлс рассказал тогда о жалобах евреев на притеснения на местах и поинтересовался, к кому лучше обратиться в связи с этим, к Маленкову или к Жданову. Жемчужина объяснила несколько наивному другу Соломону:
«Жданов и Маленков не помогут, вся власть в этой стране сконцентрирована в руках только одного Сталина. А он отрицательно относится к евреям и, конечно, не будет поддерживать нас».
21 октября 1948 года Сталин нанес Молотову очередной и неожиданный удар. В телеграмме, посланной из Сочи, он резко критиковал поправки Молотова к проекту послевоенной конституции Германии и добился, чтобы в принятом по этому поводу постановлении Политбюро подчеркивалось, что молотовские поправки «неправильны политически» и «не отражают позицию ЦК ВКП(б)». После этого Вячеслав Михайлович понял, что заступаться за жену ему не стоит.
А вскоре Сталину стало известно о встрече четы Молотовых с израильским послом в Москве Голдой Меир на приеме в честь 31-й годовщины Октябрьской революции, на котором Молотов предложил Меир выпить рюмку русской водки, а Жемчужина живо интересовалась строительством Государства Израиль, ролью в нем кибуцев и с гордостью заявила на идиш: «Ich bin a iddische Tochter» («Я — еврейская дочь»). Полина Семеновна одобрила посещение Голдой синагоги, а в заключение со слезами на глазах пожелала благополучия евреям Израиля, заявив: «Если будет хорошо Израилю, будет хорошо евреям во всем мире».
Подобную наглость Иосиф Виссарионович терпеть не собирался. Время, когда Молотова надо будет выводить в расход, неумолимо приближалось. Теперь, пожалуй, уже можно посадить друга Вячеслава на короткий поводок...
За всю вскрытую парткомиссией крамолу Жемчужину 29 декабря 1948 года на заседании Политбюро исключили из партии. Молотов вместе со всеми голосовал «за». Позже он объяснял Чуеву:
«Когда на заседании Политбюро он (Сталин. — Б. С.) прочитал материал, который ему чекисты принесли на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали (все-таки Вячеслав Михайлович был из робкого десятка, за что Сталин и щадил его до поры до времени. — Б. С.). Но дело было сделано на нее — не подкопаешься. Чекисты постарались. В чем ее обвиняли? В связях с сионистской организацией, с послом Израиля Голдой Меир. Хотели сделать Крым Еврейской автономной областью..ч Были у нее хорошие отношения с Михоэлсом... Находили, что он чуждый. Конечно, ей надо было быть более разборчивой в знакомствах. Ее сняли с работы, какое-то время не арестовывали. Арестовали, вызвав в ЦК. Между мной и Сталиным... пробежала черная кошка».
Вячеслав Михайлович прекрасно понимал, что, воздержись он при голосовании, вскоре сам неизбежно был бы исключен из партии и арестован. Если Жемчужина могла отделаться ссылкой и тюрьмой, то Молотову, по номенклатурным канонам, меньше расстрела никак не светило. Вячеслав Михайлович это печальное обстоятельство хорошо осознавал. Любовь любовью, но жить тоже очень хотелось... >
За два месяца до ареста Полина Семеновна оформила с Молотовым развод, сказав: «Если это нужно партии, мы разведемся», и переехала жить к брату, вместе с которым ее и арестовали. Для ареста Жемчужину 21 января 1949 года вызвали в ЦК.
У внука Молотова Вячеслава Никонова сохранилось несколько написанных дедом страничек, которые автор озаглавил «К летописи». Больше всего там говорится как раз об аресте жены:
«Передо мною встал вопрос — восстать против грубой несправедливости К[обы], пойти на разрыв с ЦК, протестовать, защищая честь жены, или покориться, покориться ради того, чтобы по крайней мере в дальнейшем продолжать борьбу в партии и в ЦК за правильную политику партии, за устранение многих явных и многим не видных ошибок, неправильностей, главное — за такую линию партии, которая опасно, во вред интересам дела коммунизма искоренялась со стороны зазнавшегося К[обы] и поддакивающих ему, прости господи, соратников».
У внука Молотова Вячеслава Никонова сохранилось несколько написанных дедом страничек, которые автор озаглавил «К летописи». Больше всего там говорится как раз об аресте жены:
«Передо мною встал вопрос — восстать против грубой несправедливости К[обы], пойти на разрыв с ЦК, протестовать, защищая честь жены, или покориться, покориться ради того, чтобы по крайней мере в дальнейшем продолжать борьбу в партии и в ЦК за правильную политику партии, за устранение многих явных и многим не видных ошибок, неправильностей, главное — за такую линию партии, которая опасно, во вред интересам дела коммунизма искоренялась со стороны зазнавшегося К[обы] и поддакивающих ему, прости господи, соратников».
Младшая внучка Молотовых Любовь Алексеевна, с которой беседовала писательница Лариса Васильева, говорила, что они спрашивали бабушку, почему дед за нее не заступился. Полина Семеновна объяснила:
«Он считал, что, если бы поднял голос, меня уничтожили бы. Эти правительственные мужики все были заложники».
То же, в сущности, пишет и сам Молотов в записках:
«Что же касается лиц, окружавших К[обу], они в той или иной степени сочувствовали или полусочувствовали мне, но в общем и целом ставили свои карьерные цели и интересы выше».
«Кое-кто не открыто — когда никто не слышит! — выражали мне, однако, некоторую моральную поддержку, или, лучше сказать, полуподцержку... — признавался Молотов Чуеву. — Например, на заседаниях Политбюро Берия, проходя мимо, шептал: “Полинажива!”»
В деле Жемчужиной есть страничка, написанная ее рукой:
«Четыре года разлуки, четыре вечности пролетели над моей бедной, жуткой, страшной жизнью. Только мысль о тебе, о том, что тебе еще, может быть, нужны остатки моего истерзанного сердца и вся моя огромная любовь, заставляют меня жить».
На склоне лет Молотов говорил друзьям о Полине:
«Мне выпало большое счастье, что она была моей женой. И красивая, и умная, а главное — настоящий большевик, настоящий советский человек. Для нее жизнь сложилась нескладно из-за того, что она была моей женой. Она пострадала в трудные времена, но все понимала и не только
не ругала Сталина, а слушать не хотела, когда его ругают, ибо тот, кто очерняет Сталина, будет со временем отброшен, как чуждый нашей партии и нашему народу элемент... Она сидела больше года в тюрьме и была больше трех лет в ссылке. Берия на заседаниях Политбюро, проходя мимо меня, говорил, вернее, шептал мне на ухо: “Полинажива!” Она сидела в тюрьме на Лубянке, а я не знал... На свободу она вышла на второй день после похорон Сталина. Она даже не знала, что Сталин умер, и первым ее вопросом было: “Как Сталин?” — дошли слухи о его болезни. Я встретился с ней в кабинете Берия, куда он пригласил меня. Не успел подойти к ней, как Берия, опередив меня, бросился к ней: “Героиня!” Перенесла она очень много, но... отношения своего К Сталину не изменила, ценила его очень высоко».
На вопрос Чуева: «В народе говорят, что он (Сталин. — Б. С.) потребовал, чтобы вы развелись, а вы отказались. Потребовал, чтоб отмежевались от нее» — Молотов ответил:
«Отмежевали меня от нее. А вот то, что я воздержался при голосовании, когда ее исключали из ЦК еще в 1940 году, — это да... Вот все говорят — как же так, голосовал против. Она была кандидат в члены ЦК, ее исключили. Обвинили... Чего только не придумали... Очень путано все это было... В ТЭЖЭ (трест высшей парфюмерии, который в 1932—1936 годах возглавляла Жемчужина. — Б. С.), где она работала, вредители появились. В Узбекистане началось. Она тогда занималась парфюмерией и привлекла к этим косметическим делам сомнительных людей. А других, конечно, не было. Немецкие шпионы там оказались. Жены крупных руководителей стали ходить к ней заниматься косметикой.
А когда в 1949-м ее арестовали, предъявили, что она готовит покушение на Сталина. Вышинский потом говорил. Перед тем как меня сняли из Министерства иностранных дел, Сталин подошел ко мне в ЦК: “Тебе надо разойтись с женой!” А она мне сказала: “Если это нужно для партии, значит, мы разойдемся!” В конце 1948-го мы разошлись. А в 1949-м, в феврале, ее арестовали».
Вслед за этим, 4 марта 1949 года Молотов был заменен на посту главы МИД А.Я. Вышинским. Фактически Сталин показал, что больше не доверяет Вячеславу Михайловичу. Тем не менее в 1950 году в связи с 60-летним юбилеем ему вручили четвертый орден Ленина (первым его
наградили к 50-летию, еще двумя — в 1943-м и 1945 годах) — за выдающиеся заслуги перед коммунистической партией и советским народом.
Молотов жаловался Чуеву, что после ареста жены не предъявили «мне никакого обвинения. Мне толком ничего не говорили. Но я из сопоставления некоторых фактов понял, и потом подтвердилось, дело в том, что, когда я был в Америке, вероятно, в 1950 году, когда я ехал из Нью-Йорка в Вашингтон, мне был предоставлен особый вагон. Я тогда, может, это недостаточно оценивал, это, очевидно, был вагон для прослушивания, мне его выделили, чтобы послушать меня хорошенько (не очень понятно, кого здесь имел в виду Вячеслав Михайлович, то ли американские спецслужбы, то ли советские. Правда, МГБ вряд ли могло осуществить такую акцию в Америке. — Б. С.). Со мной из Советского Союза врачи ехали без билетов, какая-то комиссия, о чем они могли болтать?
Сталин ничего не говорил, а Поскребышев стал намекать: “Почему дали особый вагон?” Потом мне Вышинский говорит: “Поскребышев говорит, проверяли вагон”. Специальный вагон, конечно, не всем предоставляется. До этого не было, а тут почему-то предоставили... Особые отношения, может быть, со мной. Это в ООНе когда я был. Это уже подозрительность была, явно завышенная. Ведь Сталин сам назначил Полину Семеновну наркомом рыбной промышленности — я был против!.. Сталин, с одной стороны, как будто выдвигал и ценил Полину Семеновну. Но в конце жизни он... Тут могли быть и антиев-рейские настроения. Перегиб. И на этом ловко сыграли».
Вячеслав Михайлович явно струсил, опасаясь, что если откажется от развода, то его арестуют вместе с женой. Была, конечно, слабая надежда на то, что в случае, если бы Молотов разводиться отказался, жену бы не арестовали. Но он рисковать не стал. Вероятно, покладистость Молотова побудила Сталина повременить с расправой над ним. А с вагоном он так до конца и не понял. То ли МГБ установило прослушку, а он сболтнул что-то лишнее, то ли Сталина возмутил сам факт, что американцы предоставили Молотову спецвагон, чтобы записать его разговоры с подчиненными... Хотя на самом деле для Сталина это могло быть только предлогом. Повторю, что гораздо
важнее то, что Вячеслав Михайлович показал полную неспособность быть преемником, а значит, его надо было рано или поздно выключить из политической игры, чтобы не осложнять жизнь настоящему наследнику.
Между прочим, к назначению Жемчужиной начальником парфюмерного треста Сталин имел самое непосредственное отношение. Свидетельствует Микоян:
«Как-то раз позвонил мне Сталин и пригласил к себе на квартиру. Там был Молотов. Попили чаю. Вели всякие разговоры. Потом Сталин перешел к делу и сказал примерно следующее: жена Молотова, Жемчужина, рассказала ему, что ими очень плохо руководит Наркомлегпром. В таком положении находится и ЛЕНЖЕТ. С ее слов получалось, что они беспризорные. Вместе с тем Жемчужина говорила, что парфюмерия — это перспективная область, прибыльная и очень нужная народу. У них имеется много заводов по производству туалетного и хозяйственного мыла и всей косметики и парфюмерии. Но они не могут развернуть производство, потому что наркомат не дает жиров; эфирных масел для духов и туалетного мыла также не хватает; нет упаковочных материалов. Словом, развернуться не на чем. А у женщин большая потребность в парфюмерии и косметике. Можно на тех же мощностях широко развернуть производство, если будет обеспечено материально-техническое снабжение. “Вот, — говорит Сталин, — я и предлагаю передать эту отрасль из Наркомлегпрома в Наркомпищепром”. Я возразил, что в этом деле ничего не понимаю сам и что ничего общего это дело с пищевой промышленностью не имеет. Что же касается жиров, то сколько правительство решит, столько я буду бесперебойно поставлять — это я гарантирую. Кроме эфирно масличных жиров, производство которых находится у Легпро^а, а не у меня.
Сталин заметил, что не сомневается, что жиры я дам. “Но все же, — сказал он, — ты человек энергичный. Если возьмешься, дело пойдет вперед”. Неуверенно, но я согласился. Итак, все это перешло к нам. Был создан в наркомате Главпарфюмер, начальником которого была назначена Жемчужина. Я с ней до этого не был близко знаком, хотя мы жили в Кремле на одном этаже, фактически в одном коридоре. Она вышла из работниц, была способной и энергичной, быстро соображала, обладала организаторскими способностями и вполне справлялась со своими обязанностями.