Всем хорош был русофил Цеденбал, одним лишь плох — позаимствовал у русских также и пристрастие к русской водке. А еще в состоянии подпития Цеденбал любил говаривать членам монгольского Политбюро: «Я могу каждого из вас застрелить», что было святой, истинной правдой. Чойбалсан, кстати, тоже не дурак был по части выпивки.
Интересно, что немало тяжелых алкоголиков было и среди поставленных после войны лидеров стран Восточной Европы, в укреплении которых у власти Вячеслав Михайлович сыграл важную роль, — Готвальд, Берут... Хотя решал все вопросы, в том числе по персоналиям, конечно же Сталин. То ли алкоголик скорее мог смириться с положением безропотного советского сателлита, то ли Сталин считал, что полезно иметь у власти в «странах народной
демократии» людей ущербных, так как на них легче будет воздействовать.
Как известно, в Монголии Молотов вел себя чересчур вольно и даже позволял себе критику решений Пленума ЦК. Кроме того, Хрущев, скорее всего, опасался, что Вячеслав Михайлович может установить какие-то несанкционированные контакты с руководством монгольских коммунистов, вполне сталинистским по духу, а через них, чем черт не шутит, и с китайцами — наиболее резкими критиками решений XX съезда. Поэтому Молотова предпочли перевести в Европу на абсолютно декоративный пост.
5 сентября 1960 года Молотова назначили Постоянным представителем СССР при Международном агентстве по атомной энергии в Вене.
Сам Вячеслав Михайлович вспоминал об этом:
«Потом каждый год я посылал в ЦК одно-два письма с критикой их политики. Последнее — с критикой Программы партии, в которой Хрущев наобещал народу коммунизм к 80-му году. Программу я считал фальшивой, антиленин-ской. Хрущев поднял этот вопрос, и меня исключили из партии. А Маленков и другие ничего об этих письмах не знали, жили себе. Но одного меня из партии исключать неудобно — нужна «антипартийная» группа, исключили четверых... Шепилова присоединили, а он ни при чем...
Я написал письмо в ЦК из Женевы, когда был в Комиссии по атомной энергии, — о том, что Хрущев продолжает повторять ошибку Сталина, который говорил, что коммунизм можно построить в капиталистическом окружении. Меня вызвали. Исключили из партии в первичной организации Совмина. Больше всех свирепствовали Лесечко и какие-то женщины, которых Хрущев привел. Исключили, я обжаловал. На Бюро тоже исключили. Я снова — заявление. Потом Свердловский райком, затем МГК исключал. Я обжаловал. Демичев резко выступал. Взял у меня партбилет... Единственный, кто вел себя порядочно, — Шверник. Он не стал против меня голосовать, отказался участвовать в этом деле. Я подавал четыре заявления с просьбой восстановить меня в партии, писал Брежневу. Ни разу не было ответа... Когда меня исключили из партии, такие, как Сердюк, кричали о репрессиях (3. Т. Сердюк с 1961 года был первым заместителем председателя Комитета партийного контроля и рассматривал
дело Молотова. — Б. С.). Но ведь меня7то из партии исключали не за репрессии, а за то, что мы выступили против Хрущева, хотели снять его! Когда на XX съезде были осуждены репрессии, меня не только не исключили из партии, но я был избран в состав Политбюро!»
Правда, на прямой вопрос Феликса Чуева: «Когда вас исключали из партии, вам репрессии вменяли в вину?» — Молотов вынужден был признать:
«Вменялись. Дескать, антипартийная группа боялась своего разоблачения. Кстати, бояться надо было именно Хрущеву. Игра была сыграна неплохо...»
И еще добавил:
«Хрущева я не считаю преданным коммунистом. Человек он способный, безусловно. Но вился только. К идеологии не имел никакого серьезного отношения. То, что так легко ему удалось расправиться с Маленковым, Кагановичем и мной, конечно, было неспросто, потому что большевистской устойчивости настоящей в этот период не было. Должны меня наказать — правильно, но исключать из партии? Наказать, потому что, конечно, приходилось рубить, не всегда разбираясь. А я считаю, мы должны были пройти через полосу террора, я не боюсь этого слова, потому что разбираться тогда не было времени, не было возможности, а мы рисковали не только советской властью в России, но и интернациональным коммунистическим движением».
Это примерно то же самое, как если бы Гиммлер, к примеру, не принял яд в мае 45-го, а, благополучно избежав Нюрнберга, жил добропорядочным бюргером-пен-сионером где-нибудь в родной Баварии и жаловался внукам, что вот, мол, гады союзники-оккупанты развалили такое прекрасное государство, как гитлеровский рейх, запретили такую сильную и действенную партию, как НСДАП, и теперь все, кому не лень, мажут грязью святые имена Гитлера, Геринга, да и его, Гиммлера, и не признают их исторических заслуг. А еще были в Германии такие замечательные войска СС, которые прекрасно сражались, а теперь вот их тоже огульно поливают на чем свет стоит, не заботясь о патриотическом воспитании молодежи...
Молотов оказался не единственным из «антипартийной группы», кто был исключен из КПСС. Партбилетов лишились также Маленков, Шепилов и Каганович, но сохранили Ворошилов, вовремя переметнувшийся на сторону Хрущева, Булганин, Сабуров и Первухин. Письмо Молотова было тут ни при чем, хотя оно еще раз продемонстрировало Хрущеву, что битому и на пленуме, и на съезде Молотову все неймется. Первичная организация и райком, исключая Молотова из партии в феврале 1962 года, выполняли указание Хрущева об изгнании из рядов партии вождей оппозиции. Одновременно с отставкой для Молотова подоспела и его персональная пенсия.
Впоследствии из числа исключенных из партии крамольников восстановили только двоих — Шепилова в 1976 году и Молотова в 1984-м.
\
Палач на пенсии
Для Вячеслава Михайловича началась тихая и размеренная жизнь пенсионера. Его жилищные условия, по сравнению с прежними временами, несколько ухудшились. Сначала Молотов, после того как обосновался в Москве, жил в квартире в Кремле. После смерти Сталина он переселился в квартиру на Ленинских горах и сохранил дачу в Усове. После 1957 года Вячеслава Михайловича переместили в квартиру на улице Грановского и дачу в Усове заменили на гораздо более скромную в Жуковке. Большую библиотеку он оставил в квартире на Ленинских горах. В бытность свою в правительстве Вячеслав Михайлович отдыхал также в Крыму, сначала на даче в Мухалатке, а потом в Мисхоре.
Многие узники, вышедшие из ГУЛАГа, мечтали расправиться с главным сталинским подручным, но дальше мечтаний дело не пошло. Так, один из героев солженицынско-го «Архипелага», Георгий Тэнно, совершивший дерзкий побег из лагеря, «говорил, что, умирая, непременно уведет за собой десяток убийц, и первого среди них — Вячика Карзубого (Молотова), и еще непременно — Хвата (следователя по делу Вавилова). Это — не убить, это — казнить, раз государственный закон охраняет убийц... Он пожелал похорониться в Эстонии... А Молотов остался безопасно перелистывать старые газеты и писать свои мемуары палача. А Хват — спокойно тратить пенсию в 41-м доме по улице Горького».
Портрет Молотова на пенсии оставил нам Феликс Чуев, впервые познакомившийся с ним в 1969 году:
«Что сразу бросалось в глаза — скромен, точен и бережлив. Следил, чтобы зря ничего не пропадало, чтоб свет, например, попусту не горел в других комнатах. Вещи носил подолгу — в этой же шапке, в том же пальто он еще на правительствен-
ных снимках. Дома — плотная коричневая рубаха навыпуск, на праздник — серый костюм, темный галстук».
Молотов говорил Чуеву:
«Налейте себе коньячку, как Сталин говорил — для фундаменту! И мне на копейку можно. А эту пустую пора убрать. Микоян говорил: “Пустая бутылка керосином пахнет”».
В 1970 году умерла Полина Жемчужина. Это стало для Вячеслава Михайловича ударом, но он смог от него довольно быстро оправиться. После смерти жены за Молотовым ухаживали племянница Жемчужиной Сара Михайловна Голованевская и ее подруга Татьяна Афанасьевна Тарасова.
Внук Молотова, известный политолог Вячеслав Алексеевич Никонов, в интервью украинской газете «Факты» отношение деда к бабке назвал «трогательным». И подчеркнул:
«Они никогда не ссорились, постоянно ворковали, вместе ходили на прогулки. Дед всегда любил гулять, поэтому предпочитал московской квартире на улице Грановского, где на одной лестничной площадке была и квартира моих родителей, госдачу на Ленинских горах. Этот особняк после моего рождения семья Молотовых занимала еще лишь год... С Ленинских гор мы переехали сначала на летнюю дачу в доме отдыха “Юность” Министерства иностранных дел, а затем — в Жуковку. Здесь Вячеслав Михайлович проводил большую часть времени, так как его московские прогулки превращались в многолюдные шествия. А толпы любопытствующих не нравились ни ему, ни властям.
Конечно, дед чувствовал пёред бабушкой какую-то вину, хотя я бы не винил его за 1949 год. Что, собственно, он мог тогда сделать? Вячеслав Михайлович спасал и ее, и себя, и дочь, предоставляя таким образом шанс родиться внукам. За это не имею ни малейшего права, ни желания осуждать деда! Тем более что у меня есть основания благодарить его не только за то, что он был отцом моей матери, но и за спасение в буквальном смысле моей жизни. В трехлетием возрасте, отдыхая на госдаче в Мухалатке, я свалился с мостика в море и начал тонуть. Сопровождавший меня на прогулке дед нырнул и вытащил меня из воды...
Когда спустя годы выяснилось, что у Полины Семеновны серьезные проблемы со здоровьем (врачи диагностировали рак), ее положили в Центральную клиническую больницу Представьте, в 1970 году деду было 80 лет, а чтобы добраться в ЦКБ из Жуковки, он каждое утро вставал в семь утра, завтракал и шел на электричку Доехав до Филей, пересаживался в метро и отправлялся до станции “Молодежная”, затем на автобусе до больницы. Сидел до вечера возле бабушки, а затем часа полтора ехал обратно. И так каждый день на протяжении полугода! Когда она умерла, деду было, конечно, очень плохо».
Первое время пенсия Молотова была совсем маленькой. Выручала более солидная персональная пенсия жены да пайки в кремлевской столовой. После падения Хрущева и прихода Брежнева персональную пенсию Молотова постепенно повысили — сначала со 120 до 250, а потом и до 300 рублей. Вячеслав Михайлович очень надеялся, что люди, свергнувшие Хрущева, если и не призовут его обратно во власть, то хотя бы реабилитируют в партийном порядке. Но этого не произошло. На упоминание Молотова в печати по-прежнему был наложен запрет. Ему не дозволялось публиковать собственных статей или книг. Фамилию Молотова, так же как и Сталина, лишь изредка поминали в исторических трудах, посвященных Второй мировой войне. При Брежневе ничего не говорилось ни о сталинских репрессиях, ни об «антипартийной группе». Все эти события оказались как бы вычеркнуты из истории. Молотов по этому поводу тяжело переживал.
Свидетельствует Феликс Чуев:
«Однако материальные блага Молотова никогда не волновали. Стол, стулья, диван — все самое простецкое, с алюминиевыми инвентарными номерами. Пожалуй, единственная неказенная вещь — конторка для работы. Аккуратен и бережлив, как свойственно людям его закалки... Дважды в день отправляется гулять, надевает пальто, шляпу, пенсне — настоящий Молотов, каким его привыкли видеть на старых газетных снимках. Шагает по лесным аллеям, постукивая ореховой палочкой, которую ему некогда презентовал британский посол сэр Арчибальд Керр. Молотов бодр, у него всегда рабочее настроение, не скажешь, что ему 79, 85, 95...»
О Хрущеве Вячеслав Михайлович на пенсии отзывался, естественно, самым нелестным образом:
«Он, безусловно, реакционного типа человек, он только примазался к Коммунистической партии. Он не верит ни в какой коммунизм, конечно».
Еще Вячеслав Михайлович переживал, что в последние годы жизни Сталин «пододвинул» к себе Хрущева, а его, Молотова, отдалил.
На пенсии он много читал и говорил Чуеву:
«Я читаю медленно. — Вот Ленин и Сталин умели быстро. Не знаю, болыпбе ли это достоинство, но я всегда завидовал тем, кто умеет быстро читать».
Вячеслав Никонов свидетельствует:
«Я не могу сказать, что у деда было постоянное хобби, но в свое время он охотился и ходил на рыбалку. На пенсии главным было конечно же чтение. Вячеслав Михайлович следил за новейшей художественной литературой и прочитывал все-все толстые журналы: “Новый мир”, “Дружба народов”, “Иностранная литература”... Кроме этого, выписывал “Вопросы экономики”, “Вопросы философии” и другие общественно-политические журналы, не говоря уже о газетах “Правда”, “Известия”...»
Вячеслав Михайлович на пенсии вел исключительно здоровый образ жизни. Он признавался бывшему личному пилоту Сталина главному маршалу авиации А.Е. Голованову:
«Я неплохо сплю, ложусь в одиннадцать вечера, читаю на ночь беллетристику, встаю в йолседьмого, днем сплю минут тридцать — сорок. Мало, но неплохо. Обновляется мозг, приливанье крови... Дважды гуляю по лесу. В одно и то же время обедаю — в час дня... Остальное время читаю, работаю, конечно».
Чуеву же он так рассказывал о своем режиме дня, сопроводив рассказ некоторыми интимными подробностями:
«В двадцать три ложусь, в шесть тридцать встаю. Ночью два раза встаю. По-стариковски полагается. Молодым
был — не вставал. Ну и, когда, конечно, чересчур напьешься... Редко — раз, а большей частью два раза приходится вставать. И обыкновенно засыпаю довольно быстро».
Угрызения совести его явно не мучили.
А вот что о быте Молотова-пенсионера сообщает его внук:
«Не могу сказать, что он был мягким человеком, скорее жестким. Для деда важную роль играло общение, но интересных собеседников у него было не так уж много. Вряд ли они с дочерью разговаривали на политические темы. С зятем, моим отцом — да! — часами беседовали. Когда я подрос, присоединялся к ним.
Дед обладал редким умением организовать свое время, жизнь, постоянно ставил перед собой какие-то цели, хотя по поводу последних у нас с ним возникали разногласия. Это естественно, человек на 66 лет старше... А в общем, это была скала, последний человек из ленинской когорты, глубоко убежденный в собственной правоте, без капли сомнения в том, что его знания — истина в последней инстанции. Трудоголик, работавший по 18 часов в сутки.
...У бабушки все делалось строго по расписанию, но и дед за этим тоже следил. Все садились обедать ровно в 13.30. Когда летом мы жили на даче, приходилось бросать все свои дела на речке, садиться на велосипед и мчаться на обед. Иначе дед мог выругать за недисциплинированность.
Каждый день порядок был один. С утра дед всегда ел чернослив, творог с протертой черной смородиной и кашу с молоком. Пил кофе или чай с молоком.
Как я уже говорил, обед начинался в полвторого. На столе всегда была селедка — всегда! В редком случае она заменялась другой рыбой типа семги. Обязательно салат, чаще из свеклы. Дед очень любил молочные супы, например домашнюю лапшу с горячим молоком. Могли быть щи, уха, суп, борщ с мелко нарезанным чесноком. На второе часто ели рыбу по-польски или бефстроганов с картошкой, кашей. За едой дед выпивал 20-граммовую рюмочку коньяка или красного вина. Заканчивал обед стаканом топленого молока, которое готовили дома — в духовке. После этого Вячеслав Михайлович шел отдыхать, несмотря ни на гостей, ни на праздник, и возвращался только после часа сна.
Ужинали в семь вечера любым вторым блюдом. По заведенному порядку в конце ужина пился чай с молоком, а перед сном — кефир».
По словам Никонова, в семье Молотовых всегда была домработница:
«Бабушка, естественно, ею руководила, гоняя со страшной силой. Стол в гостиной обязательно сервировался, поэтому прислуга должна была знать, что салфетку следует класть только так, а не иначе. Последняя домработница, Таня, работала у дедушки больше 20 лет, и ей можно было не говорить, как надо. Таня лучше всех знала, что он хочет. Когда бабушки не стало, заниматься хозяйством помогала ее племянница Сара Михайловна...
Самым большим праздником был День Победы. В праздничные дни на дачу приезжала масса народу, на стол подавался достаточно серьезный ассортимент блюд. До застолья все гости, беседуя, прогуливались по лесу. За праздничным столом дед обязательно поднимал бокал “За неизвестного Верховного главнокомандующего”. Второй его обязательный тост “За здоровье всех присутствующих!”...
Когда вечерами мы собирались у телевизора и на экране появлялся Никита Сергеевич, это вызывало у всех приступы смеха. И дед, и мои родители комментировали его неудачные слова, выражения, манеру поведения. Словом, Хрущев воспринимался как некое чучело гороховое».
Незадолго до смерти Молотов рассказывал Чуеву:
«Всю жизнь меня подслушивают. Чекисты мне говорили, я не проверял. Ну, чекисты ко мне хорошо относились. Прямо говорят — поосторожней разговаривай. Просто даже без всякого умысла, мало лц. А то доложат, что-нибудь еще добавят от себя. Поэтому стараемся не болтать такого чего-нибудь... Ну, вот Сталин как раз подчас уж сверхподозрительным был. Но ему и нельзя не быть подозрительным, нельзя, нельзя... И вот попадешь под какую-нибудь информацию...»
О том же вспоминает и внук Молотова Рячеслав Никонов:
«Всю жизнь дед был достаточно осторожным человеком. Ведь судьбу Бухарина, Каменева, Зиновьева в значительной