и политическая гибкость. Верный своему, на особый манер понимаемому государственному и партийному долгу, имея за плечами длительные многострадальные десятилетия служения Сталину, он был убежден и остался в своем убеждении до конца — что все, что было сделано, и надо было сделать, что как было сказано — так и надо было сказать. Надо! И в этом весь Молотов. А ворошить прошлое через десятки лет, что-то пересматривать, перетряхивать, докапываться до подспудных причин и мотивов — не следует. Была всенародно провозглашаемая политика — вот она пусть и остается в истории».
И все же в беседах с Феликсом Чуевым Молотов вольно или невольно, но приоткрывал иной раз завесу над политическими тайнами.
В 1984 году, незадолго до смерти Вячеслава Михайловича, у него с Чуевым состоялся примечательный диалог:
— Очень много бездельников в стране, Вячеслав Михайлович.
— Для этого должны меры приниматься.
— Многие числятся на должностях, ни разу даже не показываясь на службе.
— Вот это наша беспомощность.
— Я знаю одного такого человека. Числится садовником, но ни разу не был на работе. Ему зарплату переводят на сберкнижку. А сам он делает частным образом цветные телевизоры и продает их. Детали ворованные.
— Ну вот. А так как у нас нет правильного взгляда на социализм, то и на это смотрят очень спокойно. Это уничтожить, кажется, не так трудно, но то не понимают, то смотрят сквозь пальцы.
— Таких много сейчас.
— Много, потому что не борются с этим.
— Пытаются бороться.
— Нет, не борются. На словах только.
Кажется, он прав, заметил про себя Чуев, вслух же робко возразил:
— Было постановление о дисциплине.
— Это так — для отписки.
— Поэтому и возникают разговоры насчет того, чтобы ввести небольшой процент безработицы — человек тогда будет держаться за свое место.
— Но это величайшая глупость, величайшая глупость. Тогда это уже не социализм.
— А как при социализме заставить всех работать?
— Это, по-моему, простая задача. Но так как мы не признаем уничтожение классов, то и не торопимся с этим. Это имеет разлагающее влияние.
Молотов предлагал бороться с пережитками капитализма, с капитализмом «в другой форме» — в виде спекуляции, воровства и взяток, путем перехода к планированию не только производства, но и распределения и полной отмены денег, иначе через лазейки к частной собственности, каковыми Молотов считал колхозы, «пойдем назад к капитализму».
Чувствуется, что Вячеслав Михайлович, дай ему волю, с удовольствием вспомнил бы сталинские времена и отправил бы тех, которые не хотят работать на благо социализма, в Магадан, на Печору или в Караганду, расконсервировав старые лагеря. А особо злостных бузотеров для острастки можно было бы и расстрелять. И никакой тебе безработицы! Счастье Молотова, что не дожил он до расцвета перестройки, когда появились кооперативы и частники, официально именовавшиеся «лицами, занимающимися индивидуальной трудовой деятельностью. Иначе пришлось бы ему в последние годы страдать, как Кагановичу, наблюдавшему, как рушатся «устои социализма».
Вячеслав Михайлович успел откликнуться на появление пьесы Михаила Шатрова «Так победим!», в которой впервые со сцены прозвучал текст ленинского завещания. Вячеслав Михайлович судил, очевидно, с чьих-то слов, так как сам спектакля не видел:
«В Художественном театре йри участии членов Политбюро во главе с Генеральным секретарем отмечено появление пьесы Шатрова о Ленине. Дошли до того, что Ленина играет комедийный актер (Александр Калягин. — Б. С.). Я думаю, что это такая фальшивка, такая гнусность, ловко упакованная, которая, к сожалению, не доходит до голов тех, кто приходит на официальные постановки этой пьесы. Это меня особенно коробит, потому что, если мы так будем дальше жить, наш враг империализм поймет, что мы очень недалекие люди, и против нас начнутся самые гнусные, опасные дела. А ведь если об этом не задуматься, то ведь нас
могут и пощупать — раз мы такие недалекие! Никто из писателей об этом думать не хочет».
К русской литературе в целом Молотов относился неплохо и порой готов был простить классикам (но не современникам) идеологические заблуждения. Он говорил, например:
«Льва Николаевича Толстого, по-моему, вредно принимать в партию большевиков. На целый век бы опоздали, если бы заменили партию большевиков партией Льва Николаевича Толстого. Ленин хорошо сказал, что идеализм — это пустоцвет на дереве познания. Лев Толстой — идеалист, но как художник, конечно, исключителен. Я до сих пор не могу понять Ленина в вопросе с Достоевским. Критикуя украинского писателя Винниченко, он сказал, что тот повторяет архискверные произведения архискверного Достоевского. Надо же так выразиться! Чего он его так невзлюбил? Человек-то гениальный, безусловно, Достоевский-то».
Твардовский был, по характеристике Молотова, «поэт не рядовой, но сырой». Позицию «Нового мира» Вячеслав Михайлович осуждал. Лучшим поэтом он считал Маяковского, а Есенина называл талантливым, но небольшевистским поэтом. И хвалил Всеволода Кочетова, редактора «Октября», главного оппонента редакции «Нового мира»:
«“Чего же ты хочешь?” — у него это не просто фраза. В целом роман мне понравился... “Угол падения” — тоже хорошее. В целом он молодец, Кочетов».
А вот как Молотов отозвался о Пантелеймоне Романове:
«Знал. В компаниях с ним бывал. У него есть рассказ “Родной язык” — о человеке, который все время матерился (кстати, ни один из мемуаристов не упоминает о том, чтобы Вячеслав Михайлович когда-либо матерился. — Б. С.)... Посредственный. Беспартийный... Горький его поддерживал... В нем все-таки мещанского много».
Зато Василь Быков произвел на Молотова сильное впечатление, хотя он сразу понял, что Быков — антисоветский писатель. Вячеслав Михайлович говорил Чуеву:
«Я закончил читать большую повесть Василия Быкова... Способный он человек, но Советскую власть не признает. Я читал «Мертвым не больно». Роман. Мне показалось, что он объясняет все наши жертвы в войне — там такое стечение обстоятельств, что люди гибнут ни за что ни про что, по вине одного дурака, одного негодяя — его так воспитало время, Сталин, советская действительность, что другим он быть не может. Он губит людей, попадает в плен и в плену ведет себя очень подло. И тут тоже очень хорошая девушка показана, которой дают задание какое-то для партизанского отряда. А за ней бежит один партизан. Они сходятся на дороге. Начало 1943 года. Он не верит в Советскую власть. Ата — молодец (речь идет о повести «Пойти и не вернуться». — Б. С.). Но чтоб он где-то упомянул о Советской власти, о колхозной жизни — как будто никакой революции не было...»
Из литераторов Молотов дружил с писателем Сергеем Малашкиным, старым большевиком, вступившим в партию на год раньше Молотова, автором нашумевшей в 20-х годах повести «Луна с правой стороны». Отмечал Вячеслав Михайлович и творчество Демьяна Бедного:
«Демьян Бедный с точки зрения русского языка был, конечно, молодец большой, знал народные песни...
У князей на мужика Поднялась легко рука.
Но к нему, признаться, я Снисходительный судья.
Это замечательно, по-моему. О Распутине. У него большая вещь, как был убит Распутин. Дальше в стихотворной форме я не помню, а там тоже'идут довольно хлесткие слова, что он “растоптал их образа, оплевал им всем глаза”. Грубовато, но, безусловно, метко очень.
Я с ним в хороших был отношениях, высоко его ценю. Он, безусловно, очень талантливый человек. Но вот колхозы не понял».
«У некоторых литераторов отношение к нему весьма снисходительное», — осторожно заметил Чуев.
«Нет, он поэт очень крупный, — возразил Молотов. — Мне говорили, что Ленин сказал о Демьяне Бедном в дореволюционное время: “Это,наш таран!”
Он, конечно, доступен был, его любили. Такие меткие стихи — против бар, против купцов, чиновников, за революционные дела он умел очень ярко сказать... У Демьяна хлесткости было достаточно — прямо, по-мужицки, крепко и метко очень... Ленину платили за статьи по три копейки за строку, а Демьяну платили двадцать пять копеек, но он ушел из “Правды” в “Современный мир”, там ему пятьдесят копеек платили. Вот какой подлец! — И Молотов засмеялся. — Но опять к нам вернулся, потому что там у него аудитория другая, такую хлесткость, такую грубую откровенность для “Современного мира” нельзя было использовать. Может быть, не все печатали, а может, он чувствовал, что обращается к такой аудиторий, которая на другом языке говорит, на интеллигентском, не на пролетарском.
Каганович ему говорит: “Почему ты о правых не пишешь?” Демьян ему отвечает: “А у тебя на каждую бабу стоит?” То есть правых он не может бить, это свои, а вот троцкистов, пожалуйста, бьет. Каганович с аппетитом это рассказывает».
Дружба с Бедным чуть не сослужила Молотову плохую службу. 6 декабря 1930 года было принято постановление Секретариата ЦК ВКП(б) «О фельетонах т. Демьяна Бедного “Слезай с печки”, “Без пощады”». В этом постановлении говорилось:
«ЦК обращает внимание редакций “Правды” и “Известий”, что за последнее время в фельетонах т. Демьяна Бедного стали появляться фальшивые нотки, выразившиеся в огульном охаивании “России” и “русского” (статьи “Слезай с печки”, “Без пощады”); в объявлении “лени” и “сидения на печке” чуть ли не национальной чертой русских (“Слезай с печки”); в непонимании того, что в прошлом существовало две России, Россия революционная и Россия антирево-люционная, причем то, что правильно для последней, не может быть правильным для первой; в непонимании того, что нынешнюю Россию представляет ее господствующий класс, рабочий класс, и, прежде всего, русский рабочий класс, самый активный и самый революционный отряд мирового рабочего класса, причем попытка огульно применить к нему эпитеты “лентяй”, “любитель сидения на печке” не может не отдавать грубой фальшью.
ЦК надеется, что редакции “Правды” и “Известий” учтут в будущем эти дефекты в писаниях т. Демьяна Бедного.
ЦК считает, что “Правда” поступила опрометчиво, напечатав в фельетоне т. Бедного “Без пощады” известное место, касающееся ложных слухов о восстаниях в СССР, убийстве т. Сталина и т. д., ибо она не может не знать о запрете печатать сообщения о подобных слухах».
8 декабря Демьян написал довольно сумбурное письмо Сталину, в котором, в частности, утверждал:
«Было — без Вас — опубликовано взволновавшее меня обращение ЦК (с призывом мобилизовать все силы на выполнение пятилетнего плана. — Б. С). Я немедленно его поддержал фельетоном “Слезай с печки”. Фельетон имел изумительный резонанс: напостовцы приводили его в печати как образец героической агитации, Молотов расхвалил его до крайности и распорядился, чтобы его немедленно включили в серию литературы “для ударников”, под каковым подзаголовком он и вышел в отдельной брошюре...»
Сталин ссылку на Молотова хладнокровно парировал в письме Д. Бедному от 12 декабря:
«Вы противопоставляете далее т. Молотова мне, уверяя, что он не нашел ничего ошибочного в Вашем фельетоне “Слезай с печки” и даже “расхвалил его до крайности”. Во-первых, позвольте усомниться в правдивости Вашего сообщения насчет т. Молотова. Я имею все основания верить т. Молотову больше, чем Вам. Во-вторых, не странно ли, что Вы ничего не говорите в своем письме об отношении т. Молотова к Вашему фельетону “Без пощады”? А затем, какой смысл может иметь Ваша попытка противопоставить т. Молотова мне? Только одик смысл: намекнуть, что решение Секретариата ЦК есть на самом деле не решение этого последнего, а личное мнение Сталина, который, очевидно, выдает свое личное мнение за решение Секретариата ЦК. Но это уж слишком, т. Демьян. Это просто нечистоплотно. Неужели нужно еще специально оговориться, что постановление Секретариата ЦК “Об ошибках в фельетонах Д. Бедного “Слезай с печки” и “Без пощады” принято всеми голосами наличных членов Секретариата (Сталин, Молотов, Каганович), т. е. единогласно? Да разве могло быть иначе? Я вспоминаю теперь, как Вы несколько месяцев
назад-сказали мне по телефону: “оказывается, между Сталиным и Молотовым имеются разногласия. Молотов подкапывается под Сталина” и т. п. Вы должны помнить, что я грубо оборвал Вас тогда и просил не заниматься сплетнями. Я воспринял тогда эту Вашу “штучку” как неприятный эпизод. Теперь я вижу, что у Вас был расчетец — поиграть на мнимых разногласиях и нажить на этом некий профит. Побольше чистоплотности, т. Демьян...»
Молотов же, получив индульгенцию от Сталина и очередные заверения в полном к нему доверии, несколько лет спустя сумел полностью реабилитироваться в его глазах. Несомненная симпатия к творчеству Демьяна не помешала Вячеславу Михайловичу настучать Сталину на оперу-фарс «Богатыри», либретто к которой принадлежало Бедному. Опера была немедленно запрещена. Вышедшее 14 ноября 1936 года постановление Комитета по делам искусств обвинило незадачливого либреттиста в клевете на прошлое России.
Но вернемся к современным поэтам. «Чуждым» Молотов считал Евтушенко, а его стихотворение «Наследники Сталина» назвал «гнусной вещью». «Сволочь он, конечно», — с чувством отозвался Вячеслав Михайлович о Евтушенко. Повесть Валентина Катаева «Уже написан Вер-тер» — о красном терроре в Одессе — назвал «камушком в адрес партии, ленинизма». А Театр на Таганке, как считал Вячеслав Михайлович, обладает «специфическим запахом».
В 1986 году Молотов успел дать интервью газете «Московские новости», в котором сообщил: «У меня счастливая старость. Хочу дожить до 100 лет». Но йсе же не дожил четырех лет.
По мнению Феликса Чуева, «при всем своем интернационализме Вячеслав Михайлович невероятно болеет за все русское, считая, что мы должны сами, своими силами превзойти мир».
И действительно, Молотов неоднократно не без гордости повторял Чуеву: «А все-таки в России были большевики, которых еще в других местах не было... Можно гордиться и можно плеваться на русских, когда они плохо ведут себя. Но есть чем гордиться. Россия мир спасала несколько раз, как ни крути».
При этом Вячеслав Михайлович оговаривался:
«Русский народ помог другим народам, это правильно, но эго половина дела. Другие народы смогли начать развивать свои способности только после ликвидации русского деспотизма и царизма. Не видеть главного, деспотизма, и замазывать дело тем, что на местах есть деспоты, — это уже ограниченность. Нельзя это замазывать. Если мы, русские, не будем этого говорить, то за спиной у нас все время будут стоять полудрузья... Чтобы добиться революции, русские должны были иметь прочный союз среди других наций. А поэтому Ленин говорит: главная опасность — национализм. И сейчас такая опасность, безусловно, есть.
Это противоречит марксизму: когда мы будем жить хорошо, тогда и другие страны. Я считаю это национализмом. Никто не замечает это дело. А это есть первая коренная ошибка с точки зрения международного коммунистического дви-
Поскольку русским приходится выполнять руководящую роль, то нельзя отталкивать от себя. Поэтому главная опасность — это великодержавный шовинизм. При Ленине, конечно, другое было положение, но и теперь могут расползтись. Опасно. В Прибалтике, Молдавии, да и в Средней Азии возникнут настроения...
Все может быть, и республики станут отходить от нас. В какой-то мере, если не будет проводиться ленинская политика. Опыт колоссальный. При всех трудностях ничто от нас не отошло, кроме тех, кому мы разрешили отойти, например Польше, Финляндии. До определенного момента — Прибалтике. И это только благодаря тому, что осуществляли политику, которую Ленин очень глубоко разработал и очень твердо проводил — направо и налево критикуя тех, которые нивелировали национальный вопрос».
В определенной мере Молотов оказался прав. В эпоху перестройки крах коммунизма в СССР начался с обострения межнациональных противоречий и постепенного отдаления республик от центра.
Однажды, в декабре 1972 года, Чуев спросил Молотова:
— Как все-таки будет при коммунизме, сохранятся ли национальные особенности?
— Ну, это сотрется.
— Но это же плохо.
— Почему плохо? Обогатимся. Вы что думаете, у немцев нет хороших качеств? У французов нет?
— Но тогда у нас не будет своего нового Пушкина, Чайковского, Сурикова... Будет общая, интернациональная культура.
— Нельзя свой кругозор ограничивать тем, что уже создано. Пора научиться мыслить более широко. А если вы этому не научитесь, вы останетесь ограниченным полу-коммунистом, русским, не больше. Никто у вас не отнимает национальное, но вы подниметесь на ступеньку выше. Но, если вы останетесь на этих позициях, вы будете хорошим поэтом РСФСР, но не СССР. Твардовский борется за русскую поэзию, это лучший сейчас русский поэт. Я помню его, он очень талантливый и очень ограниченный. Потому что многие из нас ограничены российским кругозором, где преобладает крестьянское — то, что Маркс называл идиотизмом деревни. Узкий кругозор у человека, и ему это нравится. Крестьянская — русская ли, грузинская ли, немецкая — но ограниченность... Вот была у меня маленькая книжка, как-то попала после войны, переписка Чайковского с Танеевым. Танеев восторгается музыкой Чайковского, богатством красок, гордится русской культурой. Правильно, говорит Чайковский, я тоже восхищаюсь и немецкой, и итальянской, и французской музыкой. Что он, не национален? Глубоко национален. Но не сводит все к русскому. Наиболее талантливые люди не ограничиваются своим полем зрения, а добавляют кое-что полезное и от соседей, ведь это же замечательно!