Я знаю, что у нас в России этого всего мало. В России этот класс уничтожали с редкой настойчивостью. Но вот когда в Катанье видишь вывеску Мах Mara на стареньком домике с балконами, разноцветным бельем на веревке, облупившейся краской и прочими атрибутами старых итальянских фильмов – так грустно… Ужас! Хочется толстую тетку с грудями как две дыни, усами и перманентом, которая бы причитала над твоей худобой: «Dio mio! Всего сто сантиметров в бедрах! Как же ты будешь себе мужа искать?» Чтоб ее муж улыбался себе в усы, строча на «зингере», и бормотал себе под нос, что ЭТА синьорина уж как-нибудь, да найдет, а ты бы гордо сообщала, что уже нашла, а тебе чтобы говорили: «Ах, простите, синьора, колечко такое маленькое, я и не заметила», а дядька с усами сказал, что и не сомневался, а тетка с усами говорила: «Да я знаю, куда ты смотришь! Простите его синьора, он вечно только вид делает, что шьет…» – а ты бы на это…
Но вместо всего этого есть три фифы у вешалок, пустой зал, и взгляды, сканирующие твою платежеспособность. Да люблю я и Макса, и Мару, и свои штаны, пошитые трудолюбивыми Дольчей с Габбаной, провались они пропадом! Нет, я не имею ничего против гомосексуалистов!
Все, ребята, приехали. Мы уже в Палермо. Про красоты природы я вам потом расскажу, а сейчас я пойду сок пить. Свежевыжатый. Из сицилийских апельсинов. Апельсины сорок чентезимо килограмм. Один сок, пожалуйста. О, как он на меня посмотрел! А… это я его от футбола отвлекла… Гм, извините, а каноли у вас есть? Понимаете, мне сказали, что на Сицилии… каноли… или каноне… Или канетте? «Черт подери, канетта – это же косячок!» Что-то сладкое, называется… «Черт возьми, как же оно называется? Или это она? Оне?» Спасибо. Извините. А сдача? Опять не понимает! Ну и что мне теперь, в «Макдоналдс», что ли, идти?
В Италии вообще, по-моему, чем дальше от туристических троп – тем лучше. Про Катанью я вам наврала, конечно, там была масса интересных вещей: трогательный слоник на главной площади – символ города, горы апельсинов на каждом углу – примерно как в Москве арбузов в начале осени; мостовые, усыпанные конфетти – мы приехали на следующий день после карнавала; восхитительный кофе – гораздо вкуснее и дешевле, чем на севере Италии; огромный парк в центре города: дорожки, беседки, статуи, фонтаны, – и над всем этим царит Этна. Если бы не Этна, Катанью можно было бы упрекнуть в избыточности. Ну, знаете, немножечко как Софи Лорен – всего много: губ, глаз, волос, энергии. Под красотой мы все-таки привыкли понимать гармонию, а гармония, по-моему, тяготеет скорее к аскетизму, чем к избыточности. Сицилия похожа на ту красавицу, которая, собираясь на званый вечер, надевает на себя все, что у нее накопилось в шкатулках и гардеробе. В Сицилии красота переливается через край, нормальная реакция – зажмуриться и сказать: «Да пошли вы все, хочу в Летний сад!» Но если открыть глаза и поднять голову – увидишь огромную, вполнеба, Этну, дымок над ней, и как-то сразу делается не по себе… Не только потому, что начинаешь думать о недолговечности красоты, но и потому, что хочется думать об этом в другом каком-нибудь месте, подальше отсюда.
Подальше отсюда – Палермо. Еще один сундук с бабушкиными платьями и драгоценностями. Парча, кружево и вышивки валяются вперемешку со старыми платьями, побитыми молью шалями, разбитыми елочными игрушками и неизвестно чьими фотографиями. Про фотографии я едва успела подумать, как наткнулась на рынке между фруктами и хлебом на лотки со старыми карточками: люди в пенсне и люди в форме (что это за форма? кто эти люди?), бодрые физкультурники, гигантские велосипеды – чудеса, одним словом.
Будете в Палермо, бога ради, не останавливайтесь у этих карточек. Вообще лучше бы на рынке не останавливаться. Пройтись – милое дело. Но вот покупка…
Мы, например, остановились купить гигантские лимоны – cedri. В России мне такие никогда не попадались, но, оказывается, специальное русское название все-таки имеют – цитроны или цедраты. Мне больше нравится второе, потому что у них толстенная, мягкая и очень вкусная шкура (именно что цедра!). Мы решили купить три штуки: одну для себя, одну для Сильвии и одну для нонны. После получаса препирательств с продавцом купили десяток, как бы со скидкой, но цены-то нигде не написаны, цены назначаются произвольно в зависимости от внешнего вида покупателей, мы в данном случае были покупателями с Севера, а посему заплатили бездну денег, были за руку отведены в пекарню, где нам впарили еще и мешок хлеба. Овощник ради такого дела бросил свой лоток и сам руководил погрузкой хлеба в наши рюкзаки. При большом стечении народа. Заодно мы узнали, что у него дочь замужем за северянином, что он к нам как к родным, а то мы все боимся сицилийской мафии – верно? Родители его зятя специально приезжали узнавать, не мафиозная ли семья. Боялись! – добавляет он радостно. А что нас бояться? Мы вот честные негоцианты (их уже штук двадцать вокруг нас столпилось, честных), все у нас в открытую, пойдемте, я вас еще в рыбный ряд отведу. Вот, оливок еще возьмите. А ветчины? А апельсинов? Ну хоть специй купите!
Когда мы выбрались и отдышались, мы были навьючены как два осла (очень точная метафора в данном случае) и остаток дня провели не столько под синим небом Сицилии, сколько под своими рюкзаками.
Teatranti – так здесь зовут людей театра – были, напротив, очень сдержанны и деловиты. Шикарно одетый дядька оказался рабочим сцены, держался он очень сухо и официально, провел нас по театру, поразил меня знанием всех деталей, начиная от гримерок и заканчивая фонарями, удивленно и, как мне показалось, неприязненно на меня посмотрел, когда я восхитилась театром, но под конец отвел нас в кафе-кондитерскую, где угостил таким завтраком, какого я в жизни не едала.
За завтраком рассказал удивительную историю. Точнее, две. Одну о театре, который мы осматривали. Вся его строгая красота – результат пожара. Театр выгорел весь, осталась одна коробка, в нем уже начали играть потихоньку, но целиком никак не восстановят. Ну, говорю я, не беда, abbia pazienza, то бишь не все так сразу – надо иметь терпение. «Ага, – говорит он, – la abbiamo già da vent’anni – у нас уже двадцать лет терпение вместо театра. Но это еще что! Вот театро Массимо – самый большой оперный театр в Италии – был закрыт на реконструкцию двадцать лет, так все служащие этого театра получали зарплату (все двадцать лет!), а вахтеры ухитрялись еще и сверхурочные получать. Вот это мафия!»
Пасха Messa, Pasqua e Pasqualino
Про то, как я не попала на рождественскую мессу, я уже писала. И все же жить в самой католической стране и никогда не бывать на мессе – это просто культурное преступление. Но мой ненаглядный муж, учившийся в католической школе, хоть и умеет изящно становиться на одно колено, крестясь в церкви, зайти в нее может только из соображений эстетических (может быть, потому, что необходимо преклонять колена?). Однажды решив, что монахи все врали про ад и чистилище, он заодно исключил еще и всякую возможность рая, остановившись на коммунистическом варианте «в памяти людской». И все это из-за Джезу бамбино, который, по уверениям монахов, плакал, смотря на непослушных детей. Послушных же монахи подвергали самой страшной для итальянцев пытке – продолжительной молитве перед обедом, в то время как паста, которую, как известно, есть можно только горячей, ОСТЫВАЛА!!! Нет, господа, если вы не живете в Италии, то вы не поймете, что холодная паста, безусловно, входит в число смертных грехов и уж точно идет в списке раньше, чем «не возжелай жены ближнего своего». То есть к мессе мой ненаглядный не ходит. Ни за что! А тем более на Пасху. А мне так вот очень хотелось, особенно посмотреть на всю ту чрезмерную пышность и роскошь, против которой бунтовали протестанты. На всякий случай прямо перед пасхальной мессой я решила спросить знакомых, где будет служба получше – ну, в том смысле, что какой-нибудь хор особенный или органист известный. Какой, говорят, хор? Какой орган? Это, говорят, на концертах. А на мессе тогда что? Как «что»? Сначала читают текст из Евангелия, потом его объясняют, потом все вместе молятся. Ну это понятно, отвечаю я, а поют-то когда? А поют на концерте!
Ладно, думаю, пойду в наш приход. Во-первых, храм один из самых монументальных в Генуе; во-вторых, священник очень симпатичный – он к нам приходил дом благословлять (тоже чудеса в решете, если вдуматься: денег не вымогал, робко спрашивал, не будем ли мы возражать, если мы тут ортодоксы – это так православные по-итальянски называются: ortodossi), в-третьих, еcли будет скучно, можно фрески и скульптуры разглядывать – купол нашей приходской церкви Сан-Карло, бывшей когда-то монастырем Босых Кармелитов, расписывал один из основоположников стиля барокко Доменико Пароди, и статуя Мадонны здесь не просто статуя, а настоящая носовая фигура корабля.
Ладно, думаю, пойду в наш приход. Во-первых, храм один из самых монументальных в Генуе; во-вторых, священник очень симпатичный – он к нам приходил дом благословлять (тоже чудеса в решете, если вдуматься: денег не вымогал, робко спрашивал, не будем ли мы возражать, если мы тут ортодоксы – это так православные по-итальянски называются: ortodossi), в-третьих, еcли будет скучно, можно фрески и скульптуры разглядывать – купол нашей приходской церкви Сан-Карло, бывшей когда-то монастырем Босых Кармелитов, расписывал один из основоположников стиля барокко Доменико Пароди, и статуя Мадонны здесь не просто статуя, а настоящая носовая фигура корабля.
Пришли и сразу потерялись в гигантском храме. Служба уже началась, а нам от входа до скамеечек надо было еще сделать перебежку в двадцать метров. Тихо. Никогда не пробовали делать тихую перебежку с пятилетним ребенком? Это очень смешно: они в этом возрасте, когда ходят на цыпочках, топочут, как слоны. А еще Петька каждые две секунды, как вождь краснокожих на тропе войны, оборачивался, грозил мне пальцем и шипел на всю церковь: «Тссс!» Благослови, Господь, чадолюбивых итальянцев! Добрались и сели без скандала.
В церкви оказалось три калеки или, как говорят итальянцы, quattro gatti – четыре кошки. Два священника, бездна свечей и нежный свет сквозь оранжевые витражи. А главное – все необыкновенно скромно и трогательно до слез. Прочитали Евангелие, объяснили со всевозможными поправками на современность, падре спел что-то нежным голосом на латыни, и под занавес все прочитали «Отче наш». Поддавшись корпоративному духу, даже я прочитала «Отче наш» вслух вместе со всеми – я на русском, они на итальянском – мои соседи по скамеечке даже глазом не моргнули, встали себе и посеменили к причастию, а мы с Петькой – к выходу. Нас уже поджидали друзья, чтобы всем вместе ехать в загородный ресторан на пасхальный обед – четыре часа, шесть перемен блюд, не считая сладкого, кофе и ликеров, – правда, к четвертой перемене уже распогодилось, и ягненка они ели без меня. Мы вместе со всеми детьми, которые были в ресторане, последние два часа счастливо кидали камушки в море. Я еще и набрала мешок разноцветных камушков в дом. До сих пор не понимаю, почему такие декоративные камушки – самый ходовой товар в магазинах «для дома, для семьи», по 5 евро мешочек.
Так что в итоге мы провели Пасху в самом классическом итальянском стиле: и к мессе сходили, и наелись до отвала, и с детьми поиграли, и чуть-чуть денег сэкономили (не важно, сколько мы оставили в ресторане, важно, что на камушках сэкономили!). Вот только знаменитый pasqualino – пасхальный пирог в виде голубки – мне не достался, я же камушки собирала. Хотела было обидеться, а потом передумала. Решила, что завтра куплю такой же. Но со скидкой.
Долгие проводы Смерть Иоанна Павла II, конклав и новый папа римский
Умер папа римский. Иоанн Павел Второй. Giovanni Paolo II. Наместник Бога на земле, или политик, или христианин, или просто старый мудрый поляк, которому все в общем-то уже надоело?
Мы были на спектакле, когда умер папа римский. Это было почти как у Толстого: «Князь Андрей знал, что умирает, он уже почти что умер…» – и он тоже, надо полагать, знал, все это знали и все последние дни жили немного тише, чем обычно. Где-то там свершалось таинство, и все жили, как бы прислушиваясь: как там? ТАМ было все то же: непостижимое молчание, к которому старались прислушаться. Это молчание было прервано гулом колоколов по всей стране, вслед загудели пароходы в порту, к ним присоединились сигналы машин, все слилось в общий многоголосый гул. Объяснения не потребовались. Все знали, что это значит.
Для нас гул колоколов влился в ткань спектакля на удивление органично. Спектакль не был прерван, нет, напротив, и актеры и зрители получили несколько минут чистейшего, кристального катарсиса – новый и высший смысл обрел текст, удивительно правдивы были актеры, внимательны зрители, секрет причастности вдруг завладел всеми и заставил на несколько минут подняться туда, куда обычно мы боимся даже смотреть.
Режиссер был счастлив, несмотря на то что после спектакля о режиссуре не было сказано ни слова, сидели в баре, очень тихо и по-домашнему, говорили какие-то нежные глупости об умершем папе: как вместо сказок старенькая бабушка по вечерам сказывала внучке монотонным голосом: «А вот папа римский сегодня сказал…»; кто-то постарше вспоминал, как родители следили за предыдущим конклавом, и, переглядываясь с непонятным выражением, говорили: «Опять черный дым», а семилетний мальчик думал о черном дыме и о том, как это, должно быть, страшно, когда в городе черный дым; «Да-да, – добавлял другой, – а я помню, как наконец-то вышел белый дым, и все обрадовались, и вдруг – бац! – и все удивились и даже имени нового папы не могли произнести, ведь это был первый папа неитальянец…» – «А вы помните, с каким акцентом он говорил сначала?» – «…и до конца!» – добавлял кто-то, и все с удовольствием смеялись. И это было удивительно хорошо. Нежно. Интимно, как любят говорить итальянцы, не имея в виду «интимные отношения», а имея в виду – «по-домашнему».
Помпезный фарс начался на следующий день и набирал обороты с невероятной быстротой. Начиналось с открытых круглые сутки церквей и наивных букетиков у портретов папы, потом последовал трехдневный национальный траур, информационная блокада, минуты молчания, одна за другой, сообщения по радио о том, как надо рассчитать время, чтобы прибыть в Рим проститься с папой, эсэмэс о скидках на билеты до Рима, сообщения по ТВ о том, что занимать очередь к папе уже не стоит – Рим переполнен, эмоциональные репортажи о людях, которые, отстояв очередь, становятся в нее снова, и слезы, слезы, цветы, свечи…
В день похорон телевидение было не просто блокировано – оно существовало в режиме советского ТВ времен путчей и прочих переворотов. Только вместо «Лебединого озера» передавалась абсолютно синхронизированная трансляция похорон.
Ощущение волнующее: переключаешься с одного на другой канал волшебной спутниковой системы SKY, а их больше ста, и видишь одно и то же, только голоса комментаторов разные. Куда тут тягаться бывшим двум советским! Застывшие лица, рассчитанные движения, статисты в белой или красной униформе, окаменевшая толпа. И единственный живой персонаж во всем этом помпезном и статичном зрелище – ветер. На протяжении всей церемонии погребения он надувал полотнища, рвал с плеч плащи и накидки, вскидывал рукава сутаны будущего папы, обстоятельно произносящего слова молитвы на плохом итальянском, плохом латинском или плохом английском языке, тысячи красных и белых одежд взлетали и парили над плечами кардиналов, священников, служек, хора. Казалось, что весь церковный клир оброс крыльями, но это как-то настолько неожиданно случилось, что никто так и не понял, что с этими крыльями делать – не ко времени как-то, не к месту, да и вообще… Тысячи крыльев так и трепетали на площади весь день. Опали к вечеру. Ветер стих. Восемь человек взяли гроб с папой и понесли. Бедная тосканская старушка – соседка нашего друга, у которого мы гостили в это время, – потом все удивлялась: сколько же весит этот папа, что его аж ввосьмером несли?
Все дальнейшее случилось быстро и споро. Территорию конклава, за которым я приготовилась пристально наблюдать, в этом году расширили до границ всего Ватикана (ну право слово, что за глупости – запирать взрослых кардиналов в Сикстинской капелле? А пообщаться? А переговорить? Нет, пора уже оставить этот средневековый предрассудок!). Черный дым вышел всего один раз, и то сначала показался белым. Я даже, признаться, думаю, что он и был белым, просто решили, что это как-то неприлично так прямо с первого раза выбрать нового папу. На второй день (я как раз обещала показать Пете черный дым) уже вышел белый дым, а вслед за ним вышел и новый папа. День спустя уже вышли газеты с фотографией симпатичнейшего паренька в форме гитлерюгенда, а еще день спустя все газеты уже писали о том, как новый папа любит кошек, и каламбурили на тему Pastore Tedesco (буквально – «немецкий пастырь»; но этими же словами обозначается обычно и немецкая овчарка). И ни слова о том, что Йозеф Ратцингер – очень серьезный теолог, о его работах, позиции, о вероятной смене курса… ничего похожего. Король умер, да здравствует король! И как это прессе удается выкраивать медийных персонажей по своей мерке даже из самых неподходящих для этого людей?
Casta diva Опера в Генуе, музыкант-буржуа и Мстислав Ростропович
Сбылась моя мечта – я наконец-то попала в знаменитую итальянскую оперу. К сожалению, пока не в Ла Скала. Муж мой болеет распространенной театральной болезнью и ходит на спектакли в трех случаях: если это работа, если его пригласили и когда неудобно отказаться. Для последнего случая, кстати, у него имеется отличная формула. На вопрос «Как тебе понравилось?» он отвечает: «В жизни не видел ничего подобного» (рекомендую, очень помогает в безнадежных случаях).