— Говорила… А еще помнишь что-нибудь?
— Помню: "Все вещи в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием".
— А еще?
— Еще? "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "посмотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас".
— А еще?
"Понравилось? Ну, я тебе сейчас расскажу!".
— Хочешь еще? "И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы; добрый перед Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею".
— Хорошо тебя поп учит, и ты — молодец. Хорошо учишься.
— Что ж ты меня хвалишь? Это ж христианские книги.
— А что, Экклезиаст разве христианином был?
"Ой! Мамочки! Она Экклезиаста знает! Или у меня опять бред?"
— Ну так как? Был Экклезиаст христианином?
— Н-нет, тогда еще христианства не было.
— Тогда почему книги — христианские? Все — вранье, все — краденое! И все это нам сюда тащат, а от своего, родного отказываться велят, в грязь втаптывают! Огнем и мечом искореняют! Рабами делают, неважно, что рабами божьими. Рабы они есть — рабы. А мы — внуки божьи! Забыл, или вовсе не знал? Учат вас… рабами быть вас учат, а вы учитесь, да ума не прибавляется!
— Баба Нинея…
— Молчи! Про женщин он мне рассказал! Я-то все ждала, что ты другое вспомнишь: "И предал я сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростию все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем". Упражнялись! Понял? За сколько веков, еще, Экклезиаст предупреждал: думайте своей головой. А вы долдоните по заученному, а толку-то…
— Баба Нинея, а у нас свои книги есть?
— Книги? Может и остались где-то. Были, немного, но были.
— Велесова книга?
— Не слыхала, может и была…
— А если написать? Ну, вот ты наговоришь, а я запишу.
— А попы сожгут.
— Но можно же тайно, чтоб попы не проведали.
— Можно, конечно… заболталась я с тобой, а дел-то… Лежи, поправляйся.
"Однако, сэр Майкл! Позвольте Вам заметить: это и называется фейсом об тейбл, да еще с оттягом. И на пацана не сошлешься, сами напоролись. Но кто же мог знать? Бабка язычница, ведунья-экстрасенс цитирует Ветхий Завет без запинки, да еще и экзамен любимому ученику отца Михаила устраивает. Блин, только и остается повторить за принцем Гамлетом:
Есть в мире тьма, Гораций, кой чего,
Что вашей философии не снилось.
Эту бы Нинею, да к нам в девяностые годы, ставила бы общечеловеков в такие позы, что и в «Камасутре» не найдешь. Только вот, что-то очень быстро она закруглилась, когда я про подпольную работу, да подрывную литературу намекнул…".
— Мисяня!
Возле постели обнаружилась девчушка лет шести-семи, позади нее топтались два мальчишки, один, примерно, того же возраста, другой — совсем малыш.
— Здравствуй, красна девица, тебя как звать?
— Красава, а его Глеб, а его Неждан.
— Ну вот, а я, как раз наоборот — Ждан.
— Не-а, баба велела тебя Мисяней звать!
"Вот те на! Всех родовыми именами кличет, а меня христианским. С чего бы это?".
— Мисяня, расскажи сказку!
— Так вам баба Нинея, наверно, все сказки уже рассказала, она же их больше меня знает.
— А ты расскажи новую!
"Железная логика! Как можно конкурировать со сказочницей, лично знакомой с бабой Ягой? Только придумать что-то новое. Что ж им рассказать? Карлсон и Электроник отпадают сразу же, как персонажи совершенно невообразимые. Буратино? Тоже не подходит — они не знают, что такое кукольный театр".
— Мисяня! Ну расскажи!
— Сейчас, сейчас, Красава, дай только вспомню.
"Незнайку? Нет, не катит: воздушный шар, автомобиль… Блин! Совсем новое не лезет ни в какие ворота, придется идти в глубь веков. Ну, товарищ Пушкин, выручай!".
— У самого синего моря жил старик со своею старухой. Старик ловил неводом рыбу, а старуха пряла пряжу…
Слушали, что называется, затаив дыхание, в очередной раз подтверждая, что классика — всегда классика, понятна всем и во все времена. Единственное, что, на всякий случай, пришлось подправить, это заменить столбовую дворянку на боярыню. Ну, так смысл этого титула и в ХХ веке далеко не все понимают. На бис, с не меньшим успехом пошла история про Машу и трех медведей. Тут, правда, возникли сложности с мебелью. Стулья пришлось поменять на лавки, а кровати… опять на лавки, ничего не поделаешь, уложить медведей вповалку на полати — разрушить сюжет. Зато Крыловская ворона, лишившаяся завтрака вследствие желания стать звездой шоу бизнеса, ни в каких поправках не нуждалась. Разве что, на языке XII века получилось не в рифму. Но, все равно, публика была в восторге.
Так дальше и пошло: каждый вечер Мишка отрабатывал функцию передачи "Спокойной ночи, малыши", то и дело замечая, в числе слушателей бабку Нинею, и постоянно ожидая вопросов по поводу того, откуда ему известно столько сказок. Слава Богу, Нинея этим интересоваться не стала — какой бы обширной библиотека отца Михаила ни была, наличие в ней сочинений Пушкина, Крылова, Андерсена, Перро и прочих, было бы сущей дичью, а соврать старухе, как Мишка уже убедился, было совершенно невозможно.
Детский организм заращивал раны быстро. Мишка начал вставать, выбираться на улицу. Особой радости, по правде сказать, это не доставляло. Дождливая осень, и без того — не самое лучшее время для прогулок, а вид мертвой деревни, в одночасье потерявшей практически всех жителей, еще более усугублял тоскливость пейзажа.
Не принес ожидаемой радости и самострел. У него не оказалось никаких прицельных приспособлений, стрелять приходилось по наитию, которое дается только очень долгими тренировками. Мишка лишь с четвертого раза сумел попасть в толстенную сосну, а попав, тут же об этом пожалел — извлечь глубоко засевший в древесину болт, не повредив его, так и не удалось. Болтов было всего три штуки, и так глупо потерять один из них, было чертовски обидно.
Сделав выводы из собственной ошибки, Мишка приспособился стрелять в глинистый береговой откос, прикрепляя к нему, в качестве мишеней, опавшие листья. Дело, было, пошло на лад, но тут он потерял второй болт, еще глупее, чем первый. Просто-напросто, случайно нажал на спуск, когда самострел был направлен в сторону реки.
В общем, настроение было подстать погоде.
С Нинеей, вроде бы такой ласковой и внимательной, тоже никак не удавалось поговорить на интересующие темы. Она либо вообще уходила от ответа, либо разговор начинал принимать весьма рискованный для Мишки оборот.
— Баба Нинея, а куда вся скотина из села подевалась? И поля все сжаты, и огороды убраны.
— Так вон же: ледник мясом забит, амбар зерном полон, и другого всего запасено — не на один год хватит.
— Но ты же одна не могла все это сделать?
— Свет не без добрых людей.
— Ты меня единственного крестильным именем называешь, а не родовым. Почему?
— А нет его у тебя… Вернее есть, но не такое, как у всех. Я попробовала узнать, да не разобрала.
— Ну что ты, баба Нинея, у моего отца сначала две девочки родились, а он все сына ждал, поэтому, когда я родился, он меня Жданом и назвал.
— Нет, не чувствуешь ты себя Жданом. Ты сам для себя Михайла, а когда вглубь себя заглядываешь, где и есть место родовому имени, ты себя опять Михайлой ощущаешь, только каким-то другим. Не понимаешь?
— Не понимаю.
— Тебя в честь кого Михаилом крестили?
— В честь Святителя Михаила Митрополита Киевского.
— Он кем был?
— Первым Митрополитом на Руси.
— Да нет, из какого племени?
— Болгарином был.
— Вот смотри: болгарин — человек чужого племени…
— Но болгары — тоже славяне!
— Не перебивай! Во-первых, болгары ближние родственники не нам, а булгарам, что на Каме живут. Они только язык и обычаи переняли, а кровь другая, хоть со славянской и перемешанная. Во-вторых, у них давно уже царство, наподобие греческого, то есть, и обычаи они покорежили. В третьих, у них вера греческая, то есть, они и веру пращуров отринули, что славянских, что булгарских. Что там от истинных славян осталось?
— Но язык-то один?
— Язык у нас и с чехами и с ляхами один, а ты их своими считаешь?
— Так они латинскую веру приняли! Ну ладно, не только в этом дело. Нет, не считаю.
— А чем болгары лучше? Перебил ты меня… Что ж я хотела-то?… Да! Михаил! Чужой нам человек принес нам чужую веру. А про то, что у христиан большая часть не своя, а ворованная, я тебе уже говорила. Так вот: сам чужой, веру принес чужую, а мы должны от всей своей прежней жизни отказаться и жить так, как он нам укажет. Да еще не своим умом укажет, а так, как ему из Царьграда велят. А кто не согласен, тех — огнем и мечом. Ты себя таким Михаилом видишь?
— Н-нет, пожалуй. Как-то у тебя, баба Нинея все выходит… Полтора века уже прошло, неужели за это время не погнали бы христиан, если бы их вера в народе не прижилась?
— Да не о том я! Ты себя ощущаешь тем, кто пришел диким людям указывать: как надо жить, а как нет? Славян дикарями считаешь? Ну не всех, так хоть тех, кто крест не принял. Считаешь дикарями?
— Нет, конечно!
— А он считал! По его наущению княжий родич Добрыня приказал Новгород поджечь, когда туда попов не захотели пускать. Так со своими поступают? Вот ты бы мою деревню велел поджечь из-за того, что мы попов к себе не пустили?
— Да что ты говоришь! Нет, конечно!
— Но ты же святому, в честь которого назван, во всем подражать должен?
— Ну уж нет! Никого я жечь не собираюсь…
— Значит, первый Михаил, который на поверхности — не ты. Но есть в тебе еще и другой Михаил, который к вере христианской относится… даже не знаю, как сказать… Проще говоря: не христианин ты, но и в славянских богов тоже не веруешь. Так посторонний человек на чужую брань смотрит, которая его не касается.
— Вот и нет! У меня душа болит и за тех, и за других, потому, что и те и другие — свои. И брань эта их только ослабляет!
— Вот этого Михаила я и люблю, его по имени и зову. Понял теперь?
— Понял.
— А я — нет! Откуда ты такой взялся? Не бывает таких детей!
— А ты, Нинея? Ты где училась? Библию на память знаешь, историю народов и государств ведаешь, дискутируешь, как богослов! Таких образованных княгинь или боярынь днем с огнем не сыщешь, а ты в деревеньке глухой сидишь… Ты-то откуда взялась? Не бывает таких деревенских старух!
— Вот и поговорили, Мишаня. Не бывает таких, как мы. Так может нас и нет?
— Ну, если ты сейчас еще и древнегреческих философов помянешь, то я точно поверю, что нас нет и все это мне только кажется.
— А сам-то кого из философов помнишь?
— Ну… Аристотеля, Геродота, Платона… погоди! Ты меня опять проверяешь?
— И много ты деревенских мальчишек видел, которые эти имена в разговорах поминают?
"Господи, не может быть! А почему не может? Он же не говорил, что мой предшественник мужчина!".
— Нинея Всеславна, а Вы Максима Леонидовича не забыли еще?
— Кого?
— Ученого из Петербурга.
— Нашел, все-таки, чем бабку уесть! Не знаю я ученого Максима, не слыхала даже. Из греков, что ли?
"Блин, обидно! А как было бы здорово!".
— Да, из греков. Он-то, как раз, славян дикарями не считал.
— Ну хоть один такой нашелся и то — хорошо.
— И все же, баба Нинея! Меня-то отец Михаил учит, а тебя кто учил? Ну не Яга же тебе про Аристотеля рассказывала.
— У каждого свой отец Михаил есть… А Яга… Она такое знала, что твоему попу и не снилось. И запомни: мудрость славянскую греки с варягами еще не вытравили. Как знать, может все еще и по-другому повернется…
А насчет имени своего, ты, мне думается, все понял. Не Ждан ты, а Михайла, только не христианский Михайла, а другой. Но для тебя это — хорошо. Если настоящее имя человека знать, можно ему большой вред причинить, а твоего настоящего имени никто ни узнать, ни понять не сможет. Если уж я не разобралась… Одно слово: везунчик ты, любят тебя светлые боги.
Потихоньку Мишка начинал тяготиться пребыванием у Нинеи, да и по дому соскучился сильно, а если уж совсем откровенно, то очень хотелось повидать Юльку. Как-то, после всей этой истории, Мишкино отношение к ней изменилось. Начиная с восхищения ее мужеством во время эпидемии и кончая сожалением, что она уехала, когда он спал. Не получилось даже ни попрощаться, ни поблагодарить.
Единственной отрадой оставались только вечерние посиделки с малышами. Мишка, наконец-то сообразил, какое из литературных произведений ХХ века, можно пересказать им с минимальной коррекцией — "Волшебник изумрудного города".
Всего- то и пришлось, что переделать американский штат Канзас в Тридевятое царство, да трусливого льва в трусливого медведя. По ходу дела, правда, и летучие обезьяны превратились в летучих собак, но это были уже второстепенные персонажи. Зато с Железным Дровосеком и Страшилой никаких проблем не возникло.
Сказка шла "на ура" в течение нескольких вечеров, а потом плавно перетекла в продолжение: "Филька-плотник и его деревянное воинство".
Нинея явно задумала, каким-то образом сохранить деревню, лишившуюся жителей. Мишке, который старался, чем мог, помогать ей по хозяйству, она поручила раз в три дня протапливать печи в опустевших домах. Дрова, запасенные еще прежними хозяевами подходили к концу, и Мишка все чаще задумывался о том, что Нинея собирается делать зимой. Дров на семнадцать домов, не считая единственного обитаемого, требовалась уйма. Кто их будет заготавливать?
Ответ на этот вопрос пришел, как ни странно, из Ратного. Однажды в пасмурный октябрьский день у ворот остановилась телега, в которой приехала старостиха Беляна в сопровождении двух холопов. Не позволив холопам распрягать, Беляна велела Мишке указать им делянку, на которой жители Нинеиной деревни заготавливали дрова, а сама расцеловавшись со старинной подружкой, тут же завела разговор о здоровье и жизненных обстоятельствах многочисленных родственников и знакомых.
Торчать с холопами на делянке Мишке было ни к чему, а слушать старушечьи разговоры о том, кто женился, кто помер, у кого кто родился, кто чем болеет и прочее в том же духе, не хотелось совершенно. Просто зайти на минутку в дом, забрать самострел и уйти тренироваться, тоже показалось невежливым, а просто так бродить на улице — глупым. Не зная, чем себя занять, Мишка решил пройтись по дворам и посмотреть: где сколько осталось дров и в порядке ли навесы над поленицами.
У крайнего дома, в котором, по рассказу Нинеи повесился хозяин, Мишка неожиданно для себя увидел еще одну телегу. Лошадь не была распряжена, но на морде у нее висела торба с овсом. Похоже, что хозяин телеги не собирался оставаться, а был намерен, сделав какие-то свои дела, отправится в обратный путь. Тут же пришла мысль напроситься в попутчики до Ратного, но сначала Мишка решил узнать у старостихи кто это прикатил вместе с ней, да и у Нинеи следовало попросить разрешения на возвращение домой.
— Ну что, охотничек, зажили ребра? — встретила его вопросом Беляна — Впредь наука будет, выпороть бы тебя, чтоб глупостей больше не творил. Ишь, чего удумал: из дому сбежать!
— Пороли уже, как раз перед тем…
— Значит мало пороли, если в разум не привели!
— Куда уж больше, и так — до беспамятства. Если еще больше, так уж до смерти, а от этого ума не прибавляется.
— Значит неправильно пороли, порка не для увечья, а для вразумления, а ты, сопляк, язык придержи, когда с тобой старшие говорят! Спросят — ответишь, а пока не спросили, помалкивай.
"Средневековая педагогика во всей красе! Послать бы тебя, кошелка старая… Ладно, изгаляйся, собака лает — караван идет. В гробу я твои поучения видел, в ритуальной обуви белого цвета. Блин, не учуяла бы моего настроения Нинея, мысли она, конечно, не читает, но эмоции улавливает только так. Глазки, что ли потупить, как почтительному отроку надлежит?".
— Ты чего вернулся? Я тебе велела за холопами присмотреть, а то они без пригляда наваляют.
— Ты велела только делянку указать…
— А сам сообразить не мог? Ступай назад! Скажешь, чтоб сюда пока не возили, пусть разделывают на месте. Шевелись, шевелись, что столбом встал?
— Я спросить хотел, насчет второй телеги. Может Нинея Всеславна меня отпустит, так я бы до дому с ними…
— Какой второй телеги? Беляна, ты кого еще привезла?
Ох как не понравился старостихе вопрос о попутчиках! Мишка только тут и сообразил, что и его Беляна выпроваживала и Нинею разговорами занимала для того, чтобы никто вторую телегу не заметил.
— Никого я не привозила, он сам увязался.
— Кто увязался?
— Поп, сказал, что место самоубийства очистить надо, святой водой окропить…
— Да как он смеет?!!! Ну, выблядок киевский…
Нинея легко, словно двадцатилетняя девушка вымахнула из-за стола и, не одеваясь, только захватив теплый платок, метнулась из дома.
— Черти тебя принесли, Минька! Ну что ты за заноза такая… Господи, ведь убьет же, или разума лишит — Беляна торопливо одевалась, видимо собираясь как-то вмешаться в конфликт — Предупреждала же я его, так нет… все умные, все своим умом, что старый, что малый… Только одни старухи у них дуры, а потом вытаскивай умников с того света…
Дело, похоже, принимало серьезный оборот — о боевых навыках ведуньи можно было только догадываться, но судя по тому, как перепугалась Беляна… Выбежав со двора Мишка, сам еще не зная, что будет делать припустил к дому Велимира.
Отец Михаил как раз вышел со двора самоубийцы, сделал несколько шагов и, словно наткнулся на невидимую стену, его, как показалось Мишке, даже слегка пошатнуло. В нескольких шагах перед ним стояла Нинея, но какая Нинея! Старуха исчезла, вместо нее Мишка увидел зрелую женщину, очень сильную, и не на шутку разгневанную. Спина распрямилась, посадка головы сделалась гордой, даже надменной, морщины не исчезли совсем, но стали как-то незаметней, сброшенный на плечи платок открыл высокий лоб, глаза… знал Мишка, как можно утонуть в этих глазах.