Дома Ирина Федоровна долго не могла "собрать себя в кучку", что называется, у неё все валилось из рук, перед глазами то возникало, то пропадало, растворяясь в туманной мути, расстроенное лицо сестры. Ольга Федоровна о чем-то просила, подслеповато щурила глаза, понимала, что Ирина Федоровна её не слышит, и, прощально наклонив голову, исчезала, - у Ирины Федоровны после таких видений вообще ничего не держалось в руках.
Так толком ничего не сделав по дому, не поев, она улеглась спать, погрузилась в непрочный сон, но вскоре проснулась и долго лежала, не шевелясь... Утром, едва рассвело, вновь помчалась на квартиру сестры, к Джульке.
Джулька лежала у двери, положив морду на лапы. Она ждала хозяйку. Ирина Федоровна склонилась над ней, легко почесала за ухом. Джулька приоткрыла глаза, вздохнула, словно человек, и вновь опустила морду на лапы. Ирина Федоровна положила перед Джулькиным носом котлету, но собака на неё не обратила внимания.
- Не страдай, Джулька, - сказала ей Ирина Федоровна. - Мне плохо так же, как и тебе. Может быть, даже ещё хуже.
Она опустилась на пол рядом с собакой.
- И есть тоже не хочется, - добавила она после минутного молчания, рукою провела по полу, проверяя, много ли пыли скопилось. В доме было чисто - Ольга Федоровна всегда была чистюлей и в квартире поддерживала стерильный порядок, ну а Джулька, она всегда подражала своей хозяйке, во всем подражала и вообще старалась делать только то, что хозяйке нравилось. - А есть надо, - сказала Ирина Федоровна и опять замолчала.
Через час она вывела Джульку на улицу, Джулька ткнулась носом в один угол двора, в какой-то рыжий, обглоданный куст, сморщила жалобно нос нашла там что-то знакомое, пахнущее хозяйкой, глаза у неё заслезились и Джулька стала озираться по сторонам: ей показалось, что хозяйка была здесь совсем недавно, а она её проворонила... Снова приблизилась к кусту, обнюхала его.
Отошла, разочарованная - поняла, что хозяйка была здесь давно.
Переместилась в другой угол двора, к детской, с облупившейся тусклой краской беседке, тщательно обнюхала её. И опять у Джульки защекотало в ноздрях, на глазах показались слезы, она моляще посмотрела на Ирину Федоровну. Та все поняла:
- Ладно, пошли домой!
Джулька первой побежала к подъезду. Ирина Федоровна поспешила следом.
В квартире Джулька улеглась на коврик у двери, устало смежила глаза. Со стороны казалось, что она спит, разморенная прогулкой, но все её существо было нацелено на легкий шелестящий звук шагов, который обязательно должен был раздаться на лестнице, - Джулька мигом его засечет и обрадованно бросится к двери.
- Ах, Джулька, Джулька, - вздохнула Ирина Федоровна, невольно подумав о том, что Джулька - такой же член их семьи, как и они сами, и за Джульку она сейчас отвечает точно так же, как и за Ольгу Федоровну. И если часть их общего мира откалывается - Ольга ли Федоровна или Джулька, безразлично, обязательно нарушается целостность.
Конечно, Джулька - не человек, и в жизни занять место человека не может, но потеря её будет значить в их семье не меньше, чем потеря человека... В голову лезли какие-то тревожные, растрепанные мысли, Ирина Федоровна опять не могла "собрать себя в кучку", стояла в прихожей и продолжала разглядывать Джульку. Ну какой из Джульки член семьи? Собака, она и есть собака.
Словно бы почувствовав что-то, Джулька приоткрыла один глаз, печально поглядела на Ирину Федоровну, потом вздохнула и вновь опустила глаза. Джулька ждала хозяйку.
А хозяйке становилось все хуже и хуже. Под действием лекарств она проваливалась в жаркий короткий сон, потом выплывала из него, и опять начиналась боль, разливавшаяся по всему телу. Она мешала дышать, соображать, вообще видеть людей, повышалась температура, останавливалось сердце, и Ольга Федоровна вновь погружалась в жаркое забытье. Выдачу лекарств грозили сократить - у больницы нет денег, чтобы давать их бесплатно, а у большинства больных не было денег, чтобы их купить - слишком уж они дорогие...
Когда сестра приходила к Ольге Федоровне с парой апельсинов и пакетом бананового зефира, который Ольга Федоровна очень любила: могла с чаем запросто съесть штук пять крупных, будто репа, тугих зефирин, - Ольга Федоровна морщилась, глядя и на пакет, и на апельсины, - она уже почти ничего не могла есть, - приподнималась чуть на постели, держала несколько секунд горячечную тяжелую голову на весу, потом снова опускалась на подушку, густо обсыпанную вылезающими волосами.
Но прежде чем голова её вновь касалась подушки, Ольга Федоровна успевала спросить неживым, похожим на шелест листвы, голосом:
- Ир, как там моя Джулька?
Ирина Федоровна, которой было больно глядеть на сестру, незамедлительно нагоняла на лицо выражение радости:
- Такая умная собака - невероятно. Ждет тебя, преданно ждет. Научилась даже лаем задавать вопросы. Едва я вхожу в квартиру, она тут же лает: "Где мам-ма?" Представляешь? Тебя зовет мамой. Ну просто потрясающая собачина! Говорить научилась. Представляешь? - Слова лились у Ирины Федоровны безостановочно. Но потом наступала минута, когда требовалось перевести дыхание, и Ирина Федоровна восклицала: - В общем, вернешься домой, Оль, сама все увидишь!
После этих слов она умолкала.
На глазах Ольги Федоровны появлялись слезы: она знала, что с ней происходит. Ирина Федоровна, сидя рядом, также не могла сдержать слез, прикидывала про себя, как станет жить, когда Оля покинет этот мир. Ничего хорошего в этой её жизни не было, ни-че-го. Лицо Ирины Федоровны дергалось, глаза заполняли слезы, как и у сестры, а губы кривила неживая улыбка.
Как ни странно Джулька, лежа далеко отсюда, в прихожей на коврике, тоже думала об этом. Она чувствовала, что вот-вот произойдет нечто страшное, и молила своего собачьего бога сохранить ей хозяйку, а когда поняла, что беду отвести не удастся, стала молить о том, чтобы это произошло как можно позднее.
Но, видать, могущественный собачий бог к её мольбам не прислушался. Почувствовав, что это случилось, Джулька жалобно заскулила, заморгала заслезившимися глазами, всхлипнула, как ребенок. И если ещё десять минут назад не знала, что ей делать, то теперь решение пришло само собой.
Ольга Федоровна скончалась ранним промозглым утром, когда окна в больничной палате едва высветились. Рассвет окрасил неуютную, пропахшую лекарствами, мочой и потом палату в серый рахитичный тон. Ольга Федоровна вздохнула несколько раз хрипло, дернулась и затихла.
Джулька этот момент остро почувствовала. Она подползла к окошку в кухне, где была открыта форточка, собравшись с силами, вспрыгнула на подоконник, потом, встав на задние лапы, попытались дотянуться до форточки. С первого раза ей это не удалось. Она сорвалась, слетела с подоконника и, больно ударившись, заскулила.
Отдышавшись, она снова прыгнула на подоконник и вновь попыталась дотянуться до форточки. Подпрыгнула раз, второй, третий - не получилось, но уже не свалилась, держалась на подоконнике, хотя и столкнула вниз старый пластмассовый горшок, который с грохотом покатился по полу.
На этот раз Джульке удалось когтями зацепиться за край форточки и она повисла на окне, но сил не хватило, и Джулька снова шлепнулась на подоконник, а с подоконника - на пол.
Вновь больно приложилась о паркет: все-таки старость - не радость. Жалобно заскулила. Она почувствовала себя самой одинокой, самой несчастной собакой в мире, - всхлипнула и вновь поковыляла к подоконнику.
Примерилась, прыгнула. Взобравшись на подоконник, отдышалась. Глянула вниз, на далекий, заставленный машинами тротуар, на бабулек, выбравшихся на улицу подышать воздухом. Сердце у Джульки трепетно сжалось - страшно было смотреть вниз с такой высоты. Она заскулила, обернулась на подоконнике вокруг своей оси, её шатнуло в сторону, лапы подогнулись от ощущения беды, но в следующий миг она справилась с собою и, стараясь больше не смотреть вниз, на улицу, подпрыгнула, зацепилась когтями за край форточки, попыталась подтянуть тело и втиснуться в проем, но попытка не удалась, Джулька обреченно застонала и опустилась на подоконник.
Отдышавшись, она решила действовать другим способом - прижалась телом к стеклу, уперлась лапами в подоконник и, что было силы, надавила на стекло. С четвертой попытки стекло лопнуло, а потом и вовсе вывалилось из пазов. Со вторым стеклом дело оказалось посложнее - стекло было вделано в раму основательнее. Джулька ткнулась в него холодным носом, ударила головой, притиснулась всем телом - бесполезно, стекло не поддавалось.
На улице сделалось темно, краски на небе сгустились, тучи сошлись в один сплошной, тяжелый, словно бы присыпанный пороховой гарью полог. Джулька задрала голову, но ничего не увидела: ни неба, ни облаков - все расплылось в мокрой пелене.
Она знала, что будет делать. Но перед тем, как совершить этот последний, самый трудный шаг, надо было отдохнуть. Сестра её хозяйки Джулька знала - сегодня не придет, занята скорбными заботами.
Снова глянула вниз в клубящуюся страшную глубину, но ничего не увидела - пошел снег, он будто бы приблизил землю. темные прямоугольники машин исчезли, все скрылось в клубящейся белой игле. Джулька стала вспоминать свои прогулки с хозяйкой по заснеженному двору, игры на пустой детской площадке, когда она метеором носилась по кругу, а хозяйка пыталась ухватить её руками, но Джулька была проворнее, бойчее, моложе хозяйки, и у той ничего не получалось - Джулька была ловка, как ртуть. Но зато веселья-то было, веселья! И хозяйка смеялась. Смех у неё был заразительный, девчоночий. Ни у кого не было такого звонкого смеха, как у хозяйки. И вот теперь хозяйки нет.
Джульке показалось, что из неё сам по себе, произвольно, вырывается крик, она поспешно зажала его зубами, застонала, как человек, отползла назад, с хрустом давя лапами стекла, потом резко приподнялась и прыгнула вперед, прямо на стекло.
Удар был сильный, стекло разломилось сразу на несколько частей, один из осколков вонзился Джульке в спину, но она боли не почувствовала и в брызгах осколков полетела вниз. В воздухе несколько раз перевернулась, через несколько секунд ударилась о промерзлый асфальт тротуара.
Впрочем, умерла Джулька чуть раньше, на несколько мгновений опередив удар - сердце у неё разорвалось ещё в воздухе.
ДУРА
У неё было редкое имя - Августа, которое ныне почти не попадается, сегодня в моде - Мария, Анна, Дарья, недавно я встретил даже Меланью ученицу девятого класса, обычную троечницу ничем не примечательной московской школы... Зато - Меланья! На такое имя всякий обратит внимание. На имя Августа, впрочем, тоже.
Всю жизнь Августа Пронина мечтала стать богатой. В советский период это было почти невозможно - богатыми были только академики, крупные писателя да военачальники с большим количеством звезд на погонах, не считая партийных деятелей, а Августа ни к одному из этих сословий не принадлежала; когда же в стране утвердился капитализм - неважно, что капитализм первобытный, - оказалось, что у Августы нет данных для того, чтобы заниматься коммерцией и стать богатой. Это было несправедливо. Августа проплакала два дня - взяла бюллетень и не вышла с расстройства на работу. Хоть и не заделалась она богатой, мечта эта продолжала в ней жить.
Когда-то Августа была романтической тоненькой девочкой с большим красивым ртом и длинными ногами, но потом время взяло свое, время всегда побеждает, и Августа погрузнела, глаза у неё выцвели, только рот по-прежнему оставался молодым, жадным до вкусной еды, питья, улыбок, а все остальное потускнело, - и все равно мужчины находили, что она привлекательна.
Личная жизнь у Августы не сложилась: было у неё три мужа и все ушли, оставив Августе двух детей - десятилетнего Игорька и восьмилетнюю Наташу. Родители последнего мужа, Алексея Семенюка, уехавшего за границу и словно бы провалившегося там под землю - он уже два года не подавал о себе никаких вестей, - прикипели к Августе, помогали ей, чем могли, и, поскольку у неё своих родителей уже не было, она почитала Ивана Олеговича и Ингу Тимофеевну Семенюков за своих родителей. Хотя к канувшему в нети мужу относилась так себе: что был, что не было его - все едино.
В тот день она проснулась рано, включила тихонько радио, чтобы не разбудить детей, послушала, о чем там судачат в Государственной думе, с кем пообедал Ельцин, где и не очень, почем нынче доллар на бирже, помяла пальцами подглазья, без зеркала зная, что за ночь туда набежало немало новых морщин, вздохнула: как всегда глодала одна проблема - деньги. Не хватало, чтобы купить Игорьку обновку к школе, а Наташке - приличное платье с туфельками в придачу - на ладном низком каблучке, нарядными, Августа уже присмотрела туфли в магазине, очень они ей понравились; нужное платьице, из красивой ткани-шотландки тоже было на примете - да, к сожалению, кошелек у неё никак не толстел...
И себе надо бы что-нибудь купить. Неплохо бы новую юбку, модную, из двух штанин, вся Москва уже в этих юбках переходила, ещё - новые бы туфли, поскольку старые на ладан дышат.
Требует ремонта холодильник: истрепалась резиновая прокладка в дверце, не держит совсем, худая... Да и хоть раз в неделю покупать что-нибудь вкусненькое - детям, старшим Семенюкам - шейку, карбонат, твердую, способную долго храниться очень вкусную колбасу, шоколадки "баунти", о которых детям все уши прожужжал телевизор в своих рекламных роликах, - в общем, соблазнов много, а возможностей ноль целых, ноль десятых...
Было тоскливо, виски стискивало что-то жесткое, горячее, в горле тоже было горячо. Августа прокашлялась, потянулась к телефону, набрала номер своей закадычной - ещё в институтскую пору держались друг дружки приятельницы Лены Либиной.
- Ленок, - проговорила она жалобным тоном, - мне плохо.
- Ты чего, Августа? - встревожилась Лена. - Ты держись, Августа! Ты это... не падай духом, будь огурцом, Августа!
Августа молчала: не могла говорить. Было обидно. За проигранную жизнь, за непутевых мужей, норовивших сесть ей на шею, за то, что тоннель, по которому она бредет в темноте, тянется, тянется и в конце света не видно...
- Августа! Августа! - надрывалась тем временем Лена.
- Ну, я Августа, - наконец справившись с собою, отозвалась та.
- Что случилось, Августа?
- Денег нет, ребятам не могу купить обновку, еды не хватает, сама хожу в обносках, все валится из рук, не знаю, что и делать, - тоненьким дребезжащим голосом пожаловалась подруге.
- Господи, да у всех нет денег, - бодрым тоном воскликнула Лена, - у девяноста восьми процентов из ста, но это не повод для того, чтобы плакать. Надо барахтаться, барахтаться, поэнергичнее бить лапками - и обязательно собьется масло.
- Знаю я эту притчу. Из воды масло не собьешь. А сметану туда, где я барахтаюсь, никто не спешит наливать. Без сметаны масла не будет.
- Не дрейфь, подруга, мы с тобою обязательно что-нибудь придумаем и пробьемся! - Настроение у Лены было совсем иное, чем у затосковавшей Августы. - Ты телевизор каждый день смотришь?
- К сожалению, каждый, - Августа вздохнула, - хотя и не надо бы. Сплошная американщина по всем программам, какую ни включи. И все про одно как у них хорошо, а у нас плохо.
- И рекламу смотришь?
- И рекламу смотрю. Пустое все это, обман сплошной. Впаривают гнилую обувь, стиральный порошок черт-те из чего, колбасу, сваренную из мыла пополам с картоном. Да и выдумки никакой.
- Погоди, погоди! - перебила её Лена. - Тут вот какая штука объявилась - "ЖЖЖ" называется... Фирма три "Ж".
- Я девушка старенькая, с соображением у меня туго, объясни, что это такое, - попросила Августа.
- Контора, которая берет деньги у населения и крутит их в разных фирмах, банках, не знаю, где... Но суть не в этом. Берет она у тебя сто тысяч, через неделю возвращает сто сорок, через две недели - двести и так далее. Ставки все время растут... Я попробовала - мне понравилось, дело стоящее. Может, и ты попробуешь?
- А получится? - нерешительно, дрогнувшим голосом спросила Августа.
- У всех получается, и у тебя получится, - убежденно проговорила Лена, - тут ума большого не надо: вкладывай деньги и регулярно снимай сливки!
Августа, прокашлявшись, вздохнула: хоть слезное состояние и не проходило, но легче все-таки сделалось, сердце перестало щемить, комок в горле понемногу рассасывался. Она обнаружила, что все ещё сидит в постели, опустив ноги на холодный пол.
- Спасибо тебе, Ленок, - сказала она, - я отключаюсь. Пора на работу. А насчет этого самого... "жижижи" я подумаю.
- И думать нечего, - обрезала её Лена, - надо только один раз решиться - и все. Все, что у тебя есть, все деньги бросить в оборот. Навар пустить на жизнь, на картошку с маслом, а то, что было поставлено на кон снова пустить в оборот. Вот и вся премудрость.
Конечно же, Ленка была права. Если не дано самой открыть дело, приобрести ларек либо прачечную, то надо вкладывать свои капиталы в структуры, которые смогут из этих денег сделать ещё деньги. Часть прибыли структуры, естественно, оставят у себя, а часть вернут как навар. Но у Августы не было денег и на то, чтобы внести первый взнос. Хотя впереди предполагалось получение зарплаты. Но зарплату эту Августа уже целиком расписала, все деньги шли на затыкание дыр, под каждую дырку была определена своя сумма. А что, если зажаться, подтянуть ремень, то же самое сделать и с ребятами, забыть про дыры и всю зарплату пустить в эти самые... в три "Ж": вдруг Ленка права, вдруг это тот самый бог, которого Августа все время безуспешно пыталась схватить за бороду? Августа вздохнула: очень все-таки хотелось, чтобы в конце тоннеля замаячил свет. Пусть слабенький, чахлый, но все-таки свет.
Приняв душ и заглянув во вторую комнату, где мирно посапывали Игорек с Наташкой, Августа снова набрала Ленин телефон, откашлялась, отметила невольно, что голос у неё стал увереннее, обрел звучность и сама она чувствует себя много лучше, чем полчаса назад.