– Оставайся, добрый захожень, пока не поправишься! А там весна, Рождение Мира, новый торг. Жена твоя – жёнка купеческая, ждать привычная, ясные глазки, поди, не выплачет…
– Да и у нас будет что посмотреть, – сказал Жог.
– Что же?
– А ваши стенку ладят? На Кругу бьются? Вот то-то!
И Геррик, порывавшийся хромать на одной ноге обозу вдогон, уступил любопытству, остался взглянуть, «отчего цари андархов за Светынь не прошли».
Сегдинцы часто появлялись теперь в ремесленной Жога Пенька. Не в праздности же дни коротать. Где живёшь – живи, а не лавки просиживай! Помогали Жогу, вместе со Светелом резали по образцу кожаные заготовки. Жог шил рукавицы. Из стриженых шкур – на всех твёржинских мужиков, да ещё про запас. Чтобы все обували кулаки из одного короба, чтобы никто не клепал про супротивника, будто злой супротивник, примером, вымочил боевые рукавицы и заморозил ради весомости удара.
Рассуждали за работой о разном. О том, например, как бы согласить Корениху продать кукольное семейство на пробу. О необыкновенных дорогах, вроде бы проложенных по льдам замёрзших морей куда-то на закат, на большой остров. По слухам, баснословно счастливый и изобильный. Туда из коренной Андархайны во множестве переселялась всякая голь: вольноотпущенники, бродяги, даже беглые рабы. Из-за этого дивный остров успел обрести насмешливое прозвание – «земля кощеев», Аррантиада. Уж что там надеялись обрести отчаявшиеся переселенцы, сколько их дошло, сколько сгинуло – в пурге, в разводьях, от разбойничьих стрел, – одно Киян-море и знало. Был тот остров впрямь благодатным или открыватели, по обыкновению, привирали?..
О Скваре, котлярах и мораничах больше не упоминалось. Геррик не забыл, как труден оказался для делателя тот разговор.
– Хватит горбиться, сын! – сказал Жог. – Поди разомнись!
Светел с готовностью вскочил. В глубине ремесленной у него висела на двух сошках рябиновая перекладина. Чтобы хвататься и вытягивать себя вверх усилием рук. Поначалу Светел едва десяток раз укладывал на неё подбородок. Ныне перевалил за два десятка, да ещё поднимал себя над перекладиной, утверждаясь на распрямлённых руках.
Кайтар, сын Геррика, тоже примеривался, но не полюбилось.
– На что тебе? – спросил он, видя упорство ровесника.
– Я к воинам податься хочу. В боевую дружину.
– А я не хочу, – сказал Кайтар. – Наше дело не драться, мы людей добрыми товарами радуем.
Светел с усилием выдавил себя наверх, просипел:
– Я тоже не хотел… Брата надо найти.
Кайтар засмеялся:
– Тебе, может, не витязем, а торговым гостем стать надобно? Коробейники всюду ездят, всё знают, а чего не знают, про то им другие рассказывают.
Светел достал носом знакомый сучок в бревне, медленно опустился, не ставя пяток на пол.
– Тогда я лучше скоморохом…
– Вот скоморохом не надо, – нахмурился Кайтар. – Торгованам рады везде, а потешников у нас не всюду пускают.
– Это как?
Кайтар оглянулся на взрослых, зашептал, прикрыв рот ладонью:
– Говорят, вредные они, скоморохи…
– Кто говорит?
Кайтар ответил ещё опасливее:
– Мораничи. Святые жрецы Матери Матерей.
Светел опять коснулся сучка. Тело раз от разу делалось тяжелей, руки слабли. Он позволил себе чуть задержаться наверху, чтобы спросить:
– Почему?
– Потому что при них люди пляшут, поют и солнце в небо закликают.
Светелу хотелось узнать, что же в этом плохого и почему за песни иным урезают язык… Было недосуг. Руки норовили оторваться от плеч, а он успел размечтаться достать сучок ещё раз или два, добавляя ко вчерашнему счёту. Пальцы на перекладине стали совсем чужими. Он представил, будто лезет на высокую стену – Сквару освобождать.
– …А подобало бы плакать великим плачем, хвалить Владычицу за вразумление и гнать всякого, кто иначе толкует. Тогда Она, может, наказание отзовёт…
Светел почти не слышал его. Дрался вверх, выжимая из плеч и спины остатки могуты. Ещё… ещё!!! Достал – и только что не свалился на пол, какое там опуститься чинно и мерно. Сел на берёсту, торопливо сунул в рот пальцы. Из-под ногтей точилась кровь.
– Небось Круг унести хочешь? – с уважением спросил Кайтар.
Светел мотнул головой:
– Не хочу.
– Что так? – удивился Кайтар.
Он любопытно приглядывался к обычаям Твёржи, как надлежит сметливому будущему купцу. Желаешь прибыльно торговать, выведывай побольше о землях, куда ездить берёшься. И о людях, что в тех землях живут.
– Сын! – окликнул Пенёк. – Сбегай в амбар, принеси кожиц!
Там замороженными хранились рыбьи шкурки, предназначенные на клей. Не всё рукавицы: люди к Жогу шли каждый день. Кому починить лыжи, кому сделать. И как прежде один без Светела поспевал?..
Мальчишки вышли наружу.
– Что ж биться не будешь? – повторил Кайтар. – Я думал, ты ради боя…
Светел нахмурился:
– Атя биться не благословил.
Кайтар огляделся и тихо спросил:
– Потому что ты пасынок?
– Пасынками забор подпирают, – сказал Светел. – А я приёмыш. В животы взятый. Засыновлённый.
– И оттого тебе не позволено…
Светел с гордостью промолвил:
– Меня таким же Опёнком зовут, как и брата. Нарекли своим, теперь не чуждить стать!
– Значит, бережёт тебя батюшка, ты у него один теперь, – догадался Кайтар. И вдруг решил по-мальчишески поддеть сверстника: – Из дому-то как пускает? Да за тын, за ледяной вал? Тебе, может, с бабушкой Коренихой сидеть надо, дивных кукол творить?
Светел покраснел, хотел ответить подобающе, может, даже в снегу вывалять неучтивца. «Ты вождём будешь, – говорил ему Жог. – Твой первый отец сердце из узды не выпускал!»
– У меня превыше кулака власть будет, – важно объяснил он Кайтару. – На гуслях играть стану. Под Младший Круг. А может, и после, если дед Игорка позволит.
– А-а, пальцы игровые хранишь?..
Светел промолчал. Отворив амбар, он вытащил наружу свой старый мешок. Тот, о который некогда растрепал дельницы. Поднял, встряхнул на руке: что-то лёгок, ледяная начинка уж не стаяла ли?..
– Вот, – сказал он Кайтару. – Я хотел… раньше. Думал поединщиком ходить, как атя.
Кайтар стукнул по мешку. С правой, с левой. Примерился несколько раз, двинул в полную силу.
Светел поднял упавший мешок, водворил на уступ. Он хотел просто показать Кайтару свидетельство своих прежних намерений, но неожиданно раззадорился. Представил вместо рогожи скоблёное рыло Лихаря. Его усмешку. Такую, как у Звигурова забора…
Рука вылетела снизу вверх, по косой дуге, с разворота, всей силой совокупно устремлённого тела.
Внесла пяту раскрытой ладони Лихарю чуть ниже виска.
С мешком что-то случилось. Он лопнул – но не под рукой Светела, а с другой стороны. Ряднина разошлась, раскрылась, острые обломки льда порвали её, воткнулись в сугроб.
– Ой, – сказал Светел и тотчас из грозного бойца стал мальчишкой, оробевшим от собственной удали.
Должно быть, ледяная чушка утратила крепость, пока лежала в мешке. Хотя что с ледышкой может произойти? Не в оттепель же её выносили?.. А и выносили, так что?
Они взяли кожицы и пошли назад в ремесленную. Кайтар всё косился на Светела и почему-то молчал.
Полтора века назад – в общем, давным-давно – цари Андархайны решили распространить свою державу на север.
Левобережье особо не противилось воеводе Ойдригу, пришедшему из Шегардая. Тогда-то левобережников стали величать гнездарями, ибо следующее поколение с колыбелей принадлежало царям. Теперь они хвалили мудрость праотцев. Радовались мирному порядку жизни под сильной, хотя и чуждой рукой.
А вот на Коновой Вен андархи так и не прошли. Давняя победа подарила племени, оставшемуся свободным, назвище дикомытов.
Злые языки утверждали, будто ойдриговичей остановила Светынь, прогнали ранние и жестокие холода. Конечно, на самом деле было иначе. Враг не испугался ни морозов, ни студёных стремнин. Ему показали путь непреклонные воеводы вроде того, о ком пел песню Кербога. И ратники, шедшие в бой не по приказу властителя, возжелавшего славы. На Коновом Вене от века не строили крепостей для защиты от чужеземцев. И строить не собирались. Крепость может снести Беда, исподволь расточить время… а люди пребудут. Люди, которые ладят избы, рожают детей, пляшут, дерутся, мирятся, ссорятся, играют на кугиклах и гуслях…
С того славного времени повёлся на Коновом Вене обык биться стенка на стенку. Ради совокупной гордости дедов, ради совокупного мужества внуков. Стеношные бои творились на больших купилищах, четыре раза в год, во дни, когда Боги особенно чают от смертных участия во вселенских делах.
Боёв ждали, к ним готовились. В каждой деревне мужики от безусых до седых, а бывало что и смелые бабы, ревновали в стенку попасть. Пусть видят Земля в снегу и Небо за тучами: не оскудел Коновой Вен. По-прежнему лютояр, по-прежнему никого не боится и ничего не забыл!..
Достойных стеношного братства выбирали и испытывали более древним уставом – на Кругу.
В Твёрже Круг рядили на одном из спускных прудов, на ровном, просторном заснеженном льду. Зрители устроились по высокому берегу, бойцы собрались внизу. Светел с дедом Игоркой стояли отдельно. Светел отчаянно стискивал гусли, спохватывался, прятал в рукава пальцы, быстро немевшие на морозе. Было страшно до щекотки и трепыхания в животе. Схлестнуться на Кругу с таким же прытким мальчишкой и от него получить – куда ни шло. Там всяк силён и каждый ищет на себя более сильного… А тут!..
Три последние ночи Светелу снилось, будто он вышел на лёд, взял гусли и… заиграл не то. Спутал песню. Хватился, приглушил струны, начал всё заново… и снова ошибся. Вместо наигрыша под драку завёл Скварину колыбельную, да с жестокими Кербогиными словами. Опять заглушил гусли… вспомнил наконец, как нужно было играть, ударил по струнам… а струны-то возьми и порвись…
Зря ли дед Игорка сперва учить его не хотел!..
Этот сон всякий раз сгонял Светела с тёплых полатей, заставлял одеваться, брать чехол с гуслями, уходить в ремесленную. Там он зажигал светец и перебирал струны, пока не возвращалась уверенность, а гусли сами не начинали подсказывать пальцам. Они были ещё дедушкины и знали, конечно, куда как побольше неопытного гусляра. Такое знали, до чего ему, если ума хватит, лишь предстояло дойти…
Светел пытался наигрывать, сколько себя помнил. Тянулся за гораздым братом, вспыхивал и бросал: не получалось. Во всю душу взялся только в минувший год, когда остался старым гуслям вроде первого наследника. Это ж нехорошо, когда прерывается след. Много теперь Светел делал такого, что надлежало бы брату.
Сегодня ему казалось, будто ещё и Сквара смотрел на него, нескладёху, и от этого было вдвое страшней.
Он даже отца не сразу найти взглядом сумел. Лица сливались, в ушах билось, гудело… Жог Пенёк сидел наверху, на коробе с рукавицами. Приметив, как затравленно озирается сын, лыжный делатель помахал ему. Светел вроде приободрился.
Разбивалы, коренные бойцы, среди которых ходил когда-то и Жог, покамест в дело не рвались. Пошучивали, посмеивались, подталкивали один другого плечами. Дойдёт черёд и до них.
Первой, предваряя взрослый задор, на лёд высыпала ребятня. Самые младшенькие, что ещё волос не плели. Им всё равно оказывали уважение, да не меньшее, чем главным бойцам.
Ладонь деда Игорки легла Светелу на плечо. Тот вздрогнул и понял: пришёл кон! Вот прямо сейчас!..
Он совсем перестал что-либо видеть кругом. Выпростал пальцы из рукавов. В руках дедушки подал голос большой бубен, зарокотал, загудел… Светел зажмурился, напрочь забыл всё на свете, ударил по струнам. Почему-то сразу стало легко. С берега дружно отозвались кугиклы, дудки, брунчалки. Кто никакой снасти не принёс, те свистели, мерно хлопали в ладоши.
Светел выкрикивал первые слова, деревня подхватывала громко и весело. Светел начал понимать, отчего люди приписывают гуслям власть превыше даже меча. Если чин боя вдруг сменится бесчинием, гусли смолкнут, и с ними остановится мир.
Стоило ли ждать от малышей, чтобы они держали порядок строя или показывали хоть сколько-нибудь правильный бой! Ребятишки просто встали в кружок, самый храбрый выскочил в середину, стал отбиваться сразу от всех. Те бросали его на стороны, тузили рукавицами. Визг, писк, одобрительные голоса взрослых:
– Ишь, схватил да поволок, только брызги в потолок!
– В спину, в спину-то! Гусляр, куда смотришь?
– На боевого старосту смотрит, на кого ещё. И не в спину, это он на мах зацепил…
Изловчившись, задорщик схватил кого-то за толстый ворот тулупчика, утащил в середину вместо себя, а сам занял его место.
Раскрасневшихся, выплеснувших пыл малышей начали спроваживать с Круга. Двое утирали расквашенные носы, но в глазах метался огонь. Светел улучил время покоситься на деда Игорку. Не пора ли отдавать гусли? Старик лишь кивнул: играй дальше.
Взрослые и подростки разбирали из короба рукавицы. Против серого тумана Светел хорошо видел отца. Жог поймал его взгляд, улыбнулся в ответ.
Теперь начиналось уже близкое подобие взрослого Круга. Ровесники Сквары и Светела сперва плясали под гусельный перебор, братски положив руки один другому на плечи. Потом кто-то отчаянный покинул кольцо, пустился в пляс сам по себе. Казалось, парнишка валился то вперёд, то назад, падал влево-вправо, чтобы вот сейчас растянуться… чудесным образом выправлялся, продолжал плясать, подгоняемый звоном струн, криком и свистом.
Скоро плясуну сыскался соперник. Они ещё покружились, наперекор ломая весёлого… Потом схлестнулись. Руки в рукавицах Пеньковой работы молотили по коже тулупов, по щекам и безбородым скулам, вовремя не спрятанным за мохнатые вороты. Светел украшал наигрыш как только мог, потому что сейчас в Кругу должен был ходить Сквара.
Сбитый откатился под ноги танцующим. С него было довольно. Навстречу победителю выскочил новый противник. Светел узнал Кайтара, забыл удивиться. Купеческий сын продержался долго, даже начал было теснить, но всё-таки упал, отполз прочь. Встал уже за Кругом, улыбаясь во весь рот, с рассаженной бровью, потирая левую руку над локтем. Вот чудеса. Привычный гордиться, что его родина была украиной великой Андархайны, парень ликовал среди стойких неприятелей андархских царей, и почему-то это было правильно и хорошо.
– Каков молодец-то, даром что сегдинский! – похвалили его.
– Вот ещё научится ходовую жилу беречь, совсем добрый будет боец, – со знанием дела рассудила большуха.
Кайтар похаживал, выпятив грудь, махал отцу, ещё кого-то высматривал среди зрителей. Светел, кажется, даже знал кого: Ишутку. Зря высматривал. Девка помогала бабушке Коренихе, затеявшей кукол для Геррика. Светел сам рад был бы покрасовался перед Ишуткой, да судьба велела иначе. Ещё несколько лет, и атя благословит его в путь.
Скварко… Он сегодня всех победил бы…
Подростки с воплями тащили прочь оставшегося непобеждённым. Паренёк унёс Младший Круг и до следующего праздника будет знаться героем. Отец подхватил его, мать тянулась утереть сыну лицо, тот не давался, словно без кровяных разводов геройство должно было от него отбежать.
Гусли вызванивали победу.
Жига-Равдуша могла бы сейчас сидеть рядом с лыжным делателем, тоже радоваться за Светела. Только её на берегу не было. С самого утра она что-то разохалась, поначалу не восхотела даже с полатей слезать. Кое-как, с помощью Жога, перебралась на лавку… да на ней опять и заснула.
Светел ещё посмотрел на старика Игорку. Теперь начинался Большой Круг, главное мужское действо. Позволит дед ему дальше вести наигрыш или прикажет гусли отдать?
Старик притопывал валенками. В зимний холод всякий молод, все пляшут. Дедушка смотрел с одобрением и гусли перенимать не спешил.
Светел заставил струны разговаривать по-иному, строже, суровей. Именитые разбивалы выступали с такой грозной удалью, с таким предвкушением вселенского праздника, что у зрителей сами собой начинали ходить плечи, переступать ноги. Что-то зрело и близилось, то ли битва, то ли свадебный пир, то ли благодетельная гроза… Даром что Божьих громов над Светынью не слыхали который уже год.
Эти не то что пластались – весёлого-то ломали, словно своим мужеством надеялись сдвинуть, подтолкнуть запнувшийся ход мироздания. Удары сыпались такие, что под ногами вздрагивал лёд.