— Пожалуйста, пожалуйста, Александра Петровна.
В доме старуха нацепила очки-кругляшки, присела к столу.
— Вот и ручка вам, — протянул старшина.
— Спасибо. Та-ак… где ж тут написать-то?
— А вот здесь, Александра Петровна. Вот в этом уголочке.
Петровна приставила перо к бумаге, задумалась.
— А без подписи никак нельзя?
— Никак, Александра Петровна. — Милиционер улыбнулся.
— И ладно. Думаете, я испугалась?
— Нет, Александра Петровна, я не думаю так. А все-таки штраф есть штраф.
— Ничего. Аня приедет, она заплатит сполна. Сколь платить-то?
— На первый раз тридцать рублей.
— И-и… — протянула Петровна. — А пензию-то мне и не дают.
— И не дадут, Александра Петровна. Пока не пропишетесь.
— Вот я и говорю, платить пока нечем. Это ничего или как?
— Да нет, Александра Петровна, деньги нужно внести в течение десяти дней.
— Ага. Ну, коли так, по-другому уж не быть.
— Удивляете вы меня, Александра Петровна…
— А чего же расстраиваться, человек хороший? Законы — они не могут быть худые, а потому и слушаюся.
— Это правильно, Александра Петровна. Ну, будьте здоровы. У меня еще много важных дел. До свиданья, малец!
— До свиданья, дядя, — ответил Алешка.
— Ну, а теперь давай перекусим малость, — сказала Петровна, когда милиционер вышел. — Проголодался небось?
— Ага, бабушка. Есть охота.
— Ну-ну… — улыбнулась старуха, сняла очки и убрала их подальше на комод.
На стол она накрыла быстро. Разбила тройку яиц на сковороду, пожарила колбасы, компот всегда под рукой, в погребе.
— А в школе ты смотри, — вспомнила старуха недавний разговор, — Марию Ивановну слушайся. А то вон чего… говорит, скушной больно ходишь.
— Какой скушной?
— Такой скушной. Не улыбаешься там, што ли, или еще чего. Не стала уж я рассказывать, что истории всякие придумывать мастак. В том и корень весь.
— Какой корень?
— А такой. У нас вон у дедушки, когда он еще в мальчонках менжевался, дружок был, молчун страшенный. А потом чего получилось-то…
— Чего? — Алешка перестал жевать.
— А того, — многозначительно оттопырила большой палец Петровна, — што стал он знаешь кем?
— Кем?
— Вот то-то. Кем… А тем и стал, што ходил к нему народ и про все ему рассказывал.
— А-а…
— Вот тебе и «а-а»… Человек-то знаменит стал. Книжки сочинял.
— Сам?
— А то как же не сам? Сам и именно. Это, говорит, значит, думаешь-думаешь, а посля напишешь…
— Интересно…
— Во-от… Авось и ты вырастешь, просочинишь про свою жизнь. Как вот с бабкой своей жил.
Алешка рассмеялся:
— Скажешь тоже…
И тут как раз громко хлопнула дверь в сенцах.
— Кого там еще нелегкая несет, — проворчала старуха и вышла из-за стола. — Светы мои-и… — вырвалось у нее, и ложка, которую она, как вышла в коридор, так и держала в руке, серебристо звякнула об пол. — Кто к на-а-ам… — совсем уж тихим, дрожащим пришептыванием выдохнула старуха, и задеревеневшие, разом отяжелевшие ноги ее хотели, да не могли шагнуть навстречу.
— Мамка!
Алешка выскочил из кухни, бросился к матери; Аня, дрожа непослушной губой, подхватила сына обеими руками и, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, прижалась щекой к его горячей, в пушинках легких волос голове. Глаза ее блестели слезным глянцем.
Аня шагнула, прямо с Алешкой на руках, навстречу Петровне, и так они и обнялись в эту первую минуту — через Алешку, повисшего на шее. Аня даже почувствовала, что Алешка как бы противится дрожащим бабкиным рукам, обнимающим ее: почти с кошачьей цепкостью он впился пальцами в ее заплечье, словно боясь, что вот сейчас могут отобрать у него мать. Аня ткнулась через его плечо в пергаментно-иссушенные руки Петровны, старуха левой ладошкой погладила ее по тугим жестким волосам, прошептала: «Истончилась там… затверёдела…» И уж лучше б не слышать да не говорить этих слов, потому что обеим сразу закатились в глаза слезы. Алешка завозился на плече у Ани, неуклюже пополз вниз, больно ткнув мать острой коленкой в живот, шмыгнул меж матерью и бабкой наружу. Аня потрепала его по голове: «Эх ты…» И лишь только после этого они крепко обнялись с Петровной, потом оторвались одна от другой, улыбнулись встречной радостью.
— Приехала все же…
— Приехала, мама.
— А чего привезла?! — подпрыгивал рядом Алешка, теребя, а то и с силой дергая Аню за рукав. — А чего привезла, а?!
— Кому что, а рыбаку до щуки, — махнула на него притворно рассерженно Петровна.
— Вот и не так, прокатился на пятак! — обрадованно перехватил Алешка. — А пятак-то лучше, чем кофейна гуща!
— Во-во… разошелся, — рассмеялась Петровна. — Уж как радуется, как радуется, господи…
— Мам, а взрослый какой стал? Прям не узнать! — подхватила игру Аня. — Как увидела сначала — ну, думаю, не Алешка, а…
— А кто? — с интересом, наклонив голову, уставился на мать Алешка.
— А как дедушка Пихто, — вставила Петровна.
— Вот и неправда, петуху забавно! Петуху забавно, а мне и подавно! — запрыгал вокруг них Алешка.
Улыбаясь, пошли наконец все в комнаты…
Ночью старухе не спалось. Будто сходила она в давно желанную, домашнюю баньку, отмылась там, попарилась, пообмякла душой и теперь вот лежала с благостным покоем на сердце. В иные минуты становилось душно и хотелось испить кваску, она вставала с постели, — а было это раза два-три за ночь, — шла на кухню и наливала себе полный граненый стакан квасу с плавающими в нем хлебными размякшими корками. Бывает, хозяйки не любят эти корки, процеживают квас, а Петровне и это было за радость — почувствовать в нем особую горчинку хлебного мякиша. Она вставала, осторожно погромыхивала дверцей подполья, и все это старалась делать спокойно, размеренно, не торопясь — была и в этом сегодня сладость. Попив кваску, она уходила не сразу к себе в комнату, на постель, а переступала порожек большой комнаты, где на широкой тахте, в свете лунной рассеянной дорожки, разметавшись, спали Аня с Алешкой. Поначалу так, с порожка, невольно покачивая в радости головой, смотрела на них старуха, а потом поправляла одеяло. Спали крепко. Ни разу, сколько ни приходила старуха, никто из них не разомкнул глаз, за день намучились, намаялись во взаимной радости — теперь спали как убитые. Иной раз старуха подсаживалась на тахту или на стул рядом, смотрела на них, смотрела, и больше ей ничего не нужно было. Только бы посидеть, посмотреть на них, на родных. Лицо у Ани было даже помоложе, чем прежде, или так казалось старухе, но одно было явной ясностью — молода она, ой какая еще молодая… Или это, может, свет лунный… да и просто хороша во сне любая женщина, а тут — жена сына, а тут — чего там — родная дочь… Мысли свои старуха далеко никогда не пускала, они были всегда близкие — сегодняшние, вчерашние, завтрашние, но сердце ее, прожившее долгую жизнь, было глубоко понятливым, и оно ныло сейчас пускай и тихим, негромким, но тревожным чувством, похожим на боль. Жизнь как сказка: что бы ни было, а ей все впору, любой поворот, любые кручи. Со всеми смиряется жизнь. Но не со всем смиряется человеческое сердце. И не в этих, конечно, словах суть, а все же… И вот то улыбнется старуха, то чуть загрустит, сидя подле самых близких сердцу людей, и вся жизнь ее кажется ей сейчас долгой, мудрой, бесконечной… Иной раз она не выдерживала, протягивала руку к Аниным волосам и приглаживала какую-нибудь особо Непослушную прядь.
И вот так бы сидела, сидела и сидела около них, смотрела бы и думала, но прохватывал мелкий озноб, старуха поднималась и уходила к себе.
На порожке она еще раз останавливалась, взглядывала на них в последний раз и с легким сердцем думала: ну, теперь все, теперь хорошо, теперь только и жить…
ГЛАВА ПЯТАЯ
— Так это вы и есть Анна Симукова? — Начальник ЖЭКа пристально смотрел на нее поверх очков.
— Как видите.
— Та-ак… Простите, конечно, но у вас какое образование? Кажется, средне-техническое?
— Средне-техническое.
— Вот видите, Анна Борисовна, человек вы образованный, а элементарных вещей не понимаете. Отчего бы это? Оттого, — назидательным тоном подчеркнул Шляпников, размашисто расписываясь в углу заявления, — что имеете в данном деле личную корысть. А личная корысть похвальна быть не может. — И он протянул Ане заявление.
Аня прочитала резолюцию:
«В прописке тов. Симуковой А. П. на жилплощадь тов. Симуковой А. Б. отказать за неимением оснований».
— Почему же нет оснований? Я, кажется, имею право прописать на своей жилплощади не только мать, тем более что она отказывается от своей комнаты, но вообще любого человека. Площадь-то позволяет.
Шляпников смотрел на Аню откровенно-насмешливым взглядом.
Шляпников смотрел на Аню откровенно-насмешливым взглядом.
— А обманывать государство вы тоже имеете право? — И еще через небольшую паузу: — Да и кроме того, если уж быть точными, жилплощадь, о которой вы говорите, принадлежит не вам, милая вы женщина, а заводу. Заводу, понимаете? Мы имеем право удовлетворить вашу просьбу, а имеем право и отказать. Смотря как взглянуть на дело.
— Однажды вы уже взглянули на нашу квартиру, как вам этого очень хотелось. Да ничего не вышло. Квартира осталась за мной.
— Что ж, бывает, и суд ошибается. Было бы в прошлый раз иное решение, не тянулось бы это дело до сегодняшнего дня.
— Здо́рово! Вы что же, до сих пор считаете, что по справедливости хотели отобрать у нас квартиру?
— Не отобрать, милая вы женщина. Не отобрать, а вселить вас в двухкомнатную квартиру со всеми удобствами. Как это и положено вам по метражу.
— Да ведь вы не имели права этого делать. Суд же доказал вам!
— Путаница у вас все-таки в голове, Анна Борисовна. Это вы не имеете права обманывать государство, вводить его в который уже раз в заблуждение. А уж мы-то обязаны заботиться о человеке.
— Видно, как вы тут заботитесь.
— Посудите сами, Анна Борисовна. Вы, по молодости лет, совсем не думаете о старом человеке, который завтра может остаться без крыши над головой. Может остаться, лишь только вам вдруг этакое желание придет в голову — замуж выйти.
— Да не собираюсь я замуж!
Шляпников раза два-три насмешливо всхохотнул:
— Это уж вы, милая Анна Борисовна, совсем интересно говорите. Лучше давайте делайте, как положено: разбронировали площадь — и живите себе на здоровье. А свекровь оставьте в покое, пусть хоть на старости лет поживет на собственной жилплощади, независимо от ваших с ней отношений.
— Вы тут, я смотрю, совсем уже… Мораль читаете, а сами против законов. Я ведь с вашей резолюцией в суд пойду! Это вам так просто не пройдет, не безграмотную старуху за нос водить!
— Можете жаловаться куда угодно. Пожалуйста.
Хлопнув дверью, Аня вышла из кабинета.
Алешка с Петровной сидели рядышком, на стульях. Петровна и спрашивать ничего не стала, увидев на Анином лице пунцовые пятна. Подхватила Алешку за руку и потащила вслед за Аней. И на улице Петровна тоже ничего спрашивать не стала, ждала, когда Аня сама начнет.
— Мамка, ну, чего он там тебе сказал? Этот? — дернул ее Алешка за руку. — Я слышу, ты ему: гра-та-та-та! Испугался?
— Я вот что, мам, думаю. Поеду сразу в суд. — Аня повернулась к Петровне.
— Ой, лихоньки, — охнула Петровна.
— К тому судье, который… ну, помнишь, к которому в прошлый раз, когда судились, ездила. Человек хороший. Правильно поймет.
— Мамка, а с тобой можно?
— А ты уроки сделал?
— А нам Мария Ивановна ничего не задала.
— Как это еще? — усомнилась Петровна.
— А так, бабушка. Завтра годовая. Пятерок-то ух, нахвата-е-е-ем!..
— Вишь вот как он тут без тебя! — Петровна потрепала Алешку по вихрам. — Ты, што ль, пятерку-то схлопочешь?
— Я не я, а мои друзья, а мои друзья — это, баб, и я. — Скороговоркой выпалил Алешка.
Странно все это было слушать Ане, непривычно.
— Девушка, здесь в списке нет товарища Миронова…
— Николай Палыча? Он уже не работает у нас.
— Вон что-о… — протянула Аня.
— А вы, собственно, по какому вопросу? — голос у секретарши был приветливый. — Николай Палыч, кстати, переехал в Ревду, еще два года назад. Вы не по личному к нему вопросу?
— Да нет, мы насчет квартиры. Дело в том, что он был в курсе дела…
— Вы зайдите к Тамаре Павловне Сидоровой, она как раз принимает.
Сидорова выслушала Аню, взглянула на заявление, на резолюцию начальника ЖЭКа.
— Вопросы прописки находятся вне компетенции судов. Пропиской занимаются непосредственно ЖЭКи и милиция. Туда вам и следует обратиться.
— А если там поступают противозаконно?
— В вашем случае это действительно так. Обычное самоуправство жэковских работников, преследующих местнические интересы. Почему же вы не обратились в милицию?
— Наоборот, милиция не один раз уже, пока я была на Севере, приходила к нам, предупреждала, чтобы мама не жила без прописки.
— Ну, это когда ва́с не было. К тому же, пока вас не было, ее и нельзя было прописать без вашей подписи на заявлении. Правильно делали, что заставляли прописываться там, где она и могла прописаться — на собственной жилплощади.
— Значит, такого закона нет, чтобы ее нельзя было прописать у меня?
— Конечно, нет. Идите прямо к начальнику милиции с жалобой на ЖЭК о нарушении ими паспортного режима. Там их быстро приведут в чувство.
— Зина, тут вот у меня некто Симукова сидит. Нет, не Александра Петровна. Анна Борисовна, сноха ее. С Севера. Да, вернулась. У них такое дело: свекровь отказалась от получения комнаты за снесенный домишко, просит прописать у снохи. Знаешь уже. Хорошо. Передо мной тут их заявление с резолюцией Шляпникова. Ты вот что, ты давай с этим Шляпниковым бросай в бирюльки играть. Мы тут, понимаешь, боремся с нарушением паспортного режима, а он потворствует нарушениям, создает такие ситуации, что, понимаешь, мне… Построже с ним, поняла? Я тут на обороте черкнул резолюцию: прописать немедленно! Сейчас они спустятся к тебе в паспортный стол, займись ими… Ну, все.
— Теперь у вас все будет в порядке… вот здесь — видите? — начальник милиции поставил свою резолюцию, здесь напишу я, так и передайте Шляпникову, Зинаида, мол, Федоровна в следующий раз наложит на ЖЭК штраф, вот так, ну, а все остальное само собой… до свиданья!
— Мама, вы уж идите с Алешкой домой. Я теперь одна. Управлюсь теперь.
— Выходит, сказал, жить-то можно мне с вами?
— Да кто ж нам запретит, мама?
— А вот не разрешали же… ругалися…
— Это так, на испуг брали. А нас на испуг не возьмешь. Так, Алешка?
— Меня-то? Да я ка-ак дам!..
— Вишь, вояка какой, — устало улыбнулась Петровна. — Пошли-ка вот до дому, ужин пока сварганим, а там и мама наша придет.
Шляпников, в круглых очках, с мясистыми щеками, спокойно, как и в первый раз, рассматривал бумаги, на которых стояли резолюции, в том числе и его собственная.
— Добились, значит, своего? — спросил тоже спокойным тоном.
— Зинаида Федоровна, кстати, передала вам, что в другой раз наложит на ЖЭК штраф.
— Ах, Зинаида Федоровна, Зинаида Федоровна… — Шляпников достал из кармана ручку, положил перед собой заявление. — В суд-то не забыли сходить, Анна Борисовна?
— Да уж не забыла, не беспокойтесь.
— И как?
— Да так, обычное самоуправство жэковских работников, сказали.
— Говорить-то вот все мастера. А где брать лишнюю жилплощадь? Впрочем, я не о том. Объяснили они вам ваше заблуждение, будто меня по суду можно…
— Объяснили все как надо. Ладно, Фрол Данилыч, ставьте подпись, а то я сегодня уж замоталась.
— Ну, еще бы, — сказал Шляпников. — Между прочим, насколько я заметил, кое-что вы успели перенять у своего покойного мужа. Напористость, например.
— Вот бы он обрадовался, услышав, кто его похвалил.
— Ну-с, — Шляпников размашисто наложил новую резолюцию, — не в словах ведь дело. Хотя и в словах тоже. — И протянул Ане бумаги.
То, что она прочитала, даже как-то не совсем сразу дошло до нее. Но нет, там синим по белому четко, внушительно раскинулась фраза:
«В настоящее время прописать тов. Симукову А. П. на жилплощади тов. Симуковой А. Б. возможным не представляется. Ф. Шляпников».
Аня оторопело посмотрела на начальника ЖЭКа.
— Да вы что, издеваетесь, что ли?! — почти сиплым от ненависти голосом выдохнула она. — В самом-то деле хоть какую-то правду, хоть какую-то законность признаете?! Или вам вообще наплевать на законы?!
— Милая Анна Борисовна, что же вы так горячитесь? Вы делаете свое дело, а я — свое.
— Нет, но вам же ясно написали… Вам же приказали!
— А-а-анна Борисовна, кто же мне приказать может? Против закона кто пойти прикажет?
— Да против какого закона?! Что вы все время плетете какие-то словесные паутины?!
— Отказ от ордера на собственную жилплощадь — это, что ни говорите, дело необычное. Положим, вам захотелось плюнуть на все, бросить жилье, швырнуть демонстративно ордер — а государство вам не даст этого сделать. Государство о вас заботится. Чтобы вы не по настроению жили, а чтобы как полагается. Мало ли что Александра Петровна, свекровь ваша, написала заявление об отказе от комнаты, надо, чтобы это заявление не только, скажем, в жилкомиссии у нас или вот мной было подписано. Мало этого. Дело-то необычное, неестественное дело. Надо, чтобы на заседании исполкома его заслушали. И чтобы утвердили, значит. Вот тогда, может, еще и можно было бы что-то сделать. А так… извините, никакой возможности прописать лично я не имею…