Она поднялась, включила свет. Этот день для нее начался во втором часу ночи.
* * *— Здравствуй… — сказал отец.
Он стоял перед сыном жалкий, но и решительный.
— Здорово, батя, — усмехнулся Евгений.
Они шагнули друг к другу, и отец крепко обнял сына.
— Ну, будет, батя, будет…
Они сели рядом и закурили. Каждый долго мял папиросу, продувал ее, делая гармошку; прикурили от одной спички.
Дверь в сарай отворилась, и белобрысый пацан, просунув голову, тихо позвал:
— Дядя Женя-а!
— Ну? Чего надо?
— Дядя Женя-а… скоро будет готово?
— Будет, будет… иди давай.
— Там спрашивают.
— Иди, говорю. Будет, скажи.
— Так и ска-за-ать? — Но ответа не дождался, закрыл дверь и пропал.
О чем говорить — ни отец, ни сын не знали.
— Так… — протянул наконец Иван Иванович. — Значит, ты здесь… — И криво усмехнулся. — Может, скажешь, сын, каким ветром занесло?
— Каким… — протянул сын. — Обыкновенным.
— Каким таким «обыкновенным»?
— Да так… ехал вот домой.
— Ну?
— Что — ну! Ехал, говорю… дай, думаю, заеду.
— Именно сюда?
— Почему именно сюда? — Евгений сделал упор на «именно». — А вообще — именно сюда. Чего особенного?
— Да оно ничего, конечно, — согласился отец. — Пить, что ли, так стал?
— Как?
— «Как»… Отстал вот…
— Э, батя, это мое дело. Тоже, поди, ждал, когда приеду? Охота выпить-то?
— Тоже верно, — не против.
Они улыбнулись друг другу, и вроде сделалось легче.
Дверь снова открылась, и тот же белобрысый парнишка, вытаращив глаза, прошептал:
— Дядя Женя-а… ждут они. Только не ругайтесь!
— Ладно, не буду. Подь сюда!
Паренек недоверчиво поглядел на Евгения, помотал головой.
— Иди, иди, не бойся.
Осторожно, боясь не дяди Жени, а крышки гроба и черного материала, паренек на цыпочках пошел к Евгению.
— Чего-о? — прошептал он тихо и подставил ухо.
— Вот чего! — Евгений щелкнул ему по лбу и рассмеялся: щелчок был слабый, но звонкий.
Паренек пулей выскочил из сарая, но, пересилив себя, вернулся.
— Эх, дядя Женя-а… — сказал он разочарованно и влюбленно. — Грех это. Неужто не знаете?
И снова пропал.
— Что еще за пострел? — спросил Иван Иванович у сына.
— А бог его знает, — здешний чей-то… Их тут много, всех не запомнишь.
— Ну, а ты в чьем доме — знаешь хоть?
— Как «в чьем доме»? У Никитушкиных! — будто о чем-то само собой разумеющемся ответил сын.
— Так… У Никитушкиных, значит… — протянул Иван Иванович. — Интересно.
— Еще как!
— Никитушкины, значит. Так… — раздумывал Иван Иванович. — Ну, а я-то чего здесь делаю, как думаешь?
— Тебя спросить надо.
— Нет, ты-то что думаешь?
— Да что, — начал сын, — ничего я…
— Ну, а все-таки?
— Ну, родич тебе мертвый-то. — И добавил: — Давай, батя, без этих… начистоту. Григория Ивановича хоронить приехал?
Иван Иванович напрягся весь, как струна, и затянулся долгой затяжкой.
— Его.
— Кто он?
Еще помолчав, Иван Иванович как-то нелепо соврал:
— Сирота он.
— Сирота?
Дальше Иван Иванович обманывал уже с воодушевлением:
— Обыкновенный сирота… Отец и мать, дед и бабка твои, взяли его на воспитание. Рос он вместе со мной и сестрой. А в пятнадцать лет сбежал вдруг, написал, что нашел, мол, родных мать и отца. Лет через десять только и узнали мы, что живет он здесь, на Красной Горке…
Дверь неожиданно распахнулась, и в сарай, плохо видя со света, вошла Ольга Ивановна Никитушкина, теперь Иванова.
— Женечка, ты здесь? Мне сказали, ты уже приехал. А я только что… Боже мой, какое горе! Боже мой!
Увидев вдруг и брата, она нисколько не удивилась, а только заплакала, подошла к нему, обняла:
— Ванечка-а! Милый мой! Вдвоем мы остались! Вдвоем!..
— Тетя, а Григорий Иванович — кто он? — спросил Евгений.
— Как кто?.. Милый ты мой, — запричитала Ольга Ивановна. — Бра-ат… брат наш, Гришенька…
— Родной брат?
— Женечка-а, не сты-адно-о тебе-е… — убивалась Ольга Ивановна. — Какой же еще? Родной, родненький, самый кровный… Гришенька наш родной… золотко наше…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Еще не успел поезд встать, еще упаковывали пассажиры чемоданы, а Слава, расталкивая людей, бежал к выходу. В окно он увидел, что по дороге, ведущей на кладбище, движется редкая вереница людей. Кладбище находилось в стороне от поселка, и по этой дороге, кроме как хоронить кого-то, люди идти не могли…
Выскочив из вагона, он бросился напрямую через поле, остановился, прикинул расстояние и решил, что если поднажмет, то успеет. Не глядя вперед, только под ноги, он снова ринулся по целине туда, к отцу… Все-таки его ждали, думал он лихорадочно, ждали… Действительно, ждали его долго. Решиться хоронить отца без единственного сына никак не могли; но прошли уже все сроки, третье уже декабря — а Славы нет и нет. Делать было нечего.
Он наконец остановился, чтобы хоть немного передохнуть, и увидел с облегчением, что теперь точно успеет. Совсем близко была дорога…
Он снова пошел вперед, нагоняя людей и отца. Потом он начал кричать, и кто-то, видно, услышал его — процессия заволновалась, повело ее по сторонам, она почти остановилась.
Когда Слава догнал процессию, то из задних рядов кто-то улыбнулся ему, махнул рукой, но чем ближе к гробу, тем серьезнее, суровее шли люди.
Слава пошел прямо к отцу, глядел в его лицо, но не узнавал. Ему казалось невероятным, что в родном отце ничего знакомого, родного не видит он — такого не может быть… Он несколько раз оглянулся по сторонам, как бы ища у кого-то поддержки, но даже если и была она в ком-то, в чьих-то глазах, все равно он не мог увидеть ее — потому что ничего не видел вокруг. Теперь, как никогда до того, он ощутил себя очень взрослым, даже старым человеком, но понимания — отчего это? зачем это? — не было в нем. Он чувствовал, что горе пришло к нему, осознать его — не мог… Он перехватил у кого-то белое вафельное полотенце, напрягся спиной и узнал, что от отца, кроме огромной режущей плечи тяжести, теперь ничего не осталось.
Так он шел. Он устал, но не замечал этого, заметили другие. Его сменили, и когда он отдал полотенце другому и отошел в сторону, то почувствовал плечом удивительную легкость морозного воздуха. Прошло немного времени — и пелена непонимания начала медленно сходить с его глаз. Он уже и понимал, и видел, что вот рядом — кладбище и на кладбище несут отца, сейчас закопают, могила, конечно, готова… Начал и различать людей…
Вторым за отцом человеком, которого он разглядел, была Лия; он поглядел на нее, она на него. И все. Потом он увидел, с красными глазами от слез, Надежду Тимофеевну. Потом узнал в толстой, тепло одетой женщине тетку Ольгу Ивановну. Узнал ее мужа, Николая Степановича, узнал и многих из тех, кто работал вместе с отцом в депо… Но вот кто такие те двое, очень похожие друг на друга и в то же время напоминающие чем-то отца, двое, которых никто еще не сменил и которые, было видно, по полному, незыблемому праву провожали отца в последний путь, — кто эти двое, Слава не знал.
Как не знал многого из того, что знали уже другие, как не знал почти ничего, что знать должен был…
Впрочем, что отец умер, он знал.
Хроника II ВСТРЕЧИ-РАССТАВАНИЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Петровна была в сенцах, когда вошел милиционер.
— Здравствуйте. Вы будете Александра Петровна Симукова?
— Я самая и есть. Здравствуйте. — Петровна настороженно пошарила по карманам фартука. — Да вы проходите, проходите, у меня тут… уборку вот затеяла: все вверх дном…
— Что же вы, Александра Петровна, — с укоризной начал милиционер, проходя в дом, — не выполняете указаний администрации?
— Это какие указания? — Петровна выставила перед милиционерам табуретку, смахнула с нее пыль. — Присаживайтесь, в ногах правды нет.
— Ну, как какие… — Садиться на табурет старшина не стал, а сразу прошел в большую комнату, по-хозяйски окидывая ее взглядом. — Домишко ваш снесли?
— Снесли, слава богу, снесли…
— Ну вот… Теперь, стало быть, что из этого следует? — Старшина рассматривал на стене вышитый гладью Кремль. — Добрая работа.
— Да куда там… — смутилась Петровна. — Баловалась в девичестве.
— Добрая… — Старшина постоял, полюбовался картиной. — А слушаться администрацию все-таки надо, — милиционер улыбнулся Петровне. — А?
— Так только то и делаю, что слушаюсь… Как не слушаться-то? Нехорошо.
— Именно так. Ведь домик ваш снесли?
— Снесли, слава богу, снесли.
— И ордерок на получение комнаты выписали. Выписали?
— Именно так. Ведь домик ваш снесли?
— Снесли, слава богу, снесли.
— И ордерок на получение комнаты выписали. Выписали?
— Чего не знаю, того не знаю.
— Выписали, Александра Петровна, выписали. Теперь, стало быть, что надлежит сделать? Надлежит ордер на руки получить.
— Так ежели он без надобности?
— Как так может быть без надобности? — Старшина снова улыбнулся, подошел к горке, начал рассматривать немудрящую посуду. — Жить вам где-то надобно?
— Ну, милый… жить-то я и здесь, слава богу, проживу. Недолго уж до смерти-то осталось.
— А это, Александра Петровна, дай вам бог здоровьица жить еще долгие годы. А вот проживать на данной жилплощади не имеете права. Переезжайте в свою законную комнату.
— Так мне комната не нужна. Зачем мне комната? Я же говорила комендантше, не надо мне ничего, проживу и здесь с внучонком. Уж как-нибудь…
— Погодите, погодите… — Милиционер присел наконец на табуретку, Петровна быстро устроилась напротив. — Давайте по порядку. Вы прописаны на данной жилплощади? Нет, не прописаны. Значит, что? Значит, нарушаете паспортный режим. Подвергаете себя серьезной опасности — крупному штрафу. А ведь у вас, Александра Петровна, есть теперь своя комната. Нужно получить ордер и прописаться в ней. Простая арифметика.
— Я и говорю… Зачем мне комната? Заберите у меня комнату, а самое тут пропишите, у снохи с внучком, раз уж чтоб без нарушений. А то у меня лишних денег нет, за еённые комендантские глупости расплачиваться.
— Тут глупостей никаких нет, Александра Петровна. Комендант Куприянова требует по закону. Мало ли кому где жить захочется. Надо еще право на прописку иметь. А у вас такого права нет. Здесь прописаны ваша сноха, ваш внук, а у вас есть свое жилье. Получайте его и прописывайтесь. В случае же дальнейшего нарушения паспортного режима к вам будут приняты строгие меры. Несмотря, извините, на ваш возраст.
— Так это как же это так… внучок мой здесь останется, а я должна в другом месте жить?
— У вашего внучонка есть мать.
— Так ведь она далёко… по договору на Севере… они ж туда еще с Кольшей…
— В таком случае мальчика можете забрать на свою жилплощадь.
— А здесь, значит, никак нельзя? — сокрушенно покачала головой Петровна.
— А здесь нельзя. Не имеете права без прописки.
— Вот беда-то… А мне вон Аня пишет, мама, мол, и не надо тебе никакой комнаты, живи с Алешкой как жила, приеду — пропишешься у нас, а то ни то ни се получится… зачем нам отделяться?
— Вот когда приедет, тогда и ставьте вопрос. А пока получайте свою собственную комнату, прописывайтесь. — Старшина поднялся с табуретки, поправил ремень. — Сегодня же сходите в ЖЭК, Александра Петровна. Знаете Яновскую такую, председателя жилкомиссии?
— Как не знать…
— Ну так вот, к ней. — И с этим, попрощавшись, старшина вышел из дому.
Алешке Петровна написала записку, мол, придешь из школы, обед в духовке, а сама, надев новое платье — подарок Ани, отправилась в ЖЭК. Яновской на месте не оказалось. Посидела Петровна, посидела на стуле около ее двери, вышла во двор. Неспокойно у нее на душе. Главное, не понимала она, как правильно поступить. Получишь эту комнату, а потом у Ани не пропишут. Обидится Аня. Скажет: что, мама, не хочешь уже с нами? Обязательно обидится. А с другой стороны, как тут самой все сообразить? И пенсию не дают без прописки. То давали-давали, а тут на тебе — не дают. Будто Петровна уже и не Петровна. А без денег тоже не жизнь, без денег им с Алешкой туго приходится.
Петровна вышла на Пролетарскую улицу, завод вдалеке знакомо дымил трубами. Может, к Лиде в заводоуправление заглянуть, расспросить обо всем? Когда-то она им помогла, не посмотрела, что Кольша обидел ее, добрая оказалась душой, не злопамятная. И потом — законы она знает. А когда законов не знаешь, как тут правильно поступишь?
Завидев Петровну, Лида с ходу затараторила:
— Что ты, теть Шура, даже и не вздумай соглашаться! — Отвела старуху в сторону и горячо зашептала: — Я тут кое-что слышала о вашей квартире. Понимаешь, теть Шур… у Ани-то когда договор закончился? Ну вот, в январе. Еще немного подождут — и могут, чего доброго, квартиру отобрать. Заводу жилья не хватает, сама знаешь, а тут квартира такая шикарная. Закончился договор, будь добр, приезжай обратно, не приедешь — через полгода могут отобрать квартиру. Пиши скорей письмо на Север, Анька, мол, ты что, сдурела, приезжай быстрей, а не то не видать тебе своей квартиры. Ты сама-то понимаешь, теть Шура? Даже если и приедет — ее сильно прижать могут. Сколько человек прописано? Она да Алешка. А квартира — ого-го, три комнаты. Подселят алкаша, сама запросит хоть маленькую, да отдельную квартиру. А если тебя пропишут, с метражом все нормально будет. Поняла?
— Понять-то я поняла, Лид, да не очень… Мне-то чего делать? Соглашаться на комнату или как?
— Фу-ты, теть Шур, я ж тебе толкую… да нет, конечно! Затяни пока. Аня приедет, пропишет тебя у себя. Будете жить вместе. Зачем вам отдельно-то?
— Именно што так. Нам бы только вместе. А не то Аня обидится, скажет, мама, мол, ты от нас куда же это? А?
— Да ясно, ясно, теть Шура, Ты, главное, говори им, Аня приезжает скоро, вот, мол, вот… подождать, мол, надо. Вот и все.
— Ну, спасибо тебе, Лид. Растолковала старухе. А то сёдня милиционер пришел — у меня и поджилки затряслись.
И обе они, Петровна и Лида, отходчиво рассмеялись.
— Ничего, теть Шура, не боись. Дело житейское. Как там Алешка ваш?
— Алешка? — Петровна махнула рукой — то ли обрадованно, то ли благодарно. — Растет. В Кольшу, кажись, пошел — и тихой будто на вид, а внутри не поймешь его. Заглянула б как-нибудь, а, Лид?
— Теть Шура, я б с радостью, да сама знаешь… своя семья.
— Замуж вышла? — всплеснула руками Петровна.
— Ага!
— Вот так радость у тебя! А я и не слыхала… Ну, Лидуха, ты совсем молодец! А он кто же у тебя?
— Да тут, наш один, из заводоуправления. Покажу как-нибудь.
— Ну, дай вам бог счастья, — стала прощаться Петровна. — Пойду уже. А то прозеваю Яновскую, опять милиция придет.
— Ну, ни пуха ни пера, теть Шура! А Ане письмо поскорей пиши, а то она неизвестно чего там думает.
— Это уж да, Лид, как домой приду, так сразу и отпишу. Ну, бывай здорова.
— До свиданья, теть Шура!
Яновская носила круглые очки — вид строгий и даже суровый; но Петровне она улыбнулась как старой знакомой.
— Присаживайтесь, Александра Петровна.
— Спасибо. — Старуха осторожно присела на краешек стула.
— Вы извините, я сейчас… — В комнате у Яновской толкался народ, с бумагами и справками — все свои, жэковские; через минуту-другую, подписав разные бумаги, Яновская осталась за своим столом одна.
— Что же вы так долго не приходили, Александра Петровна?
— Да вот такое дело… некогда все… а сегодня как раз старшина…
— Ну да, мы решили милицию подключить, — снова улыбнулась Яновская, — думаем, милицию-то уж вы послушаетесь.
— Это уж, конечно, как не послушаешься.
— Та-ак, сейчас… — Яновская порылась в ящиках стола, достала нужную бумагу. — Вот, Александра Петровна, распишитесь, вот здесь, вот, внизу, и с этой минуты вы владелец собственной комнаты. — Яновская протянула Петровне ордер и авторучку.
Старуха взяла ручку, бумагу, начала высматривать место, где нужно поставить подпись.
— Нет, не на ордере. А вот здесь, в книге… мол, я такая-то такая, получила ордер на руки… и так далее… такого-то числа.
— А как же это писать-то?
— Нет, Александра Петровна, вы просто распишитесь вот здесь. А остальное там уже написано.
— Ага, понятно… — Петровна приноровилась к книге, приставила ручку. — А не расписываться никак нельзя?
— Как то есть не расписываться? — улыбнулась Яновская. — Да это же все формальности, Александра Петровна. Главное — получайте ордер и въезжайте в новую комнату.
— Так, понятно. Да… — Старуха подняла глаза на Яновскую. — Так ведь комната-то мне не нужна.
— Это как же это так? — поразилась Яновская. — Такого быть не может, чтобы вы не нуждались в жилье.
— Как не может… Зачем мне комната-то? Я сколько раз комендантше говорила об этом.
— Ну, как же… ведь у вас был собственный домик? Был. Его снесли? Снесли. Естественно, исполком принял решение: выделить вам отдельную комнату.
— А я от этой комнаты отказываюсь, значит. Она мне вовсе и без надобности.
— И где же вы жить собираетесь?
— Да с Аней буду жить, где ж еще-то. С Алешкой. Они, слава богу, не чужие мне. Одна семья.
— Да кто это в наше время от собственного жилья отказывается? В первый раз такое слышу… Ну, получите свою комнату, а живите где вам захочется.
— Ишь вот как вы говорите… А вот получу комнату, вы меня у Ани-то и не пропишете.