Шесть безмятежных дней спустя — лучших дней в лагере за весь сезон, дней, когда повсюду щедро разливался золотой июльский свет, великолепных горных летних дней, неотличимых друг от друга, — в три часа ночи кто-то рывками, судорожно, как будто ноги были закованы в цепи, проковылял в уборную коттеджа "Команчей". Кровать Бакки была в конце ряда как раз у стены уборной, и он проснулся оттого, что услышал, как там кого-то рвет. Он нашарил под кроватью очки и оглядел спальню, чтобы понять, кто это. Пустовала кровать Дональда. Бакки встал и, приблизив губы к двери уборной, тихо произнес: — Это Бакки. Тебе нужна помощь?
— Что-то не то съел, — слабым голосом ответил Дональд. — Ничего, я приду в норму.
Но вскоре его опять стало выворачивать, и Бакки, сидя в пижаме на краешке кровати, ждал, пока Дональд выйдет.
Гэри Вайсберг, который спал рядом с Бакки, проснулся и, увидев, что Бакки сидит, приподнялся на локтях.
— Что случилось? — шепотом спросил он.
— Дональд. С животом нехорошо. Спи, не волнуйся.
Когда Дональд появился наконец в дверях уборной, Бакки одной рукой взял его под локоть, другой обхватил за талию и так довел до кровати. Он помог ему лечь и измерил его пульс.
— Нормальный, — прошептал Бакки. — Как себя чувствуешь?
— Слабость, — ответил Дональд, не открывая глаз. — Знобит.
Бакки приложил руку ко лбу Дональда и почувствовал, что лоб горячий.
— Давай отведу тебя в изолятор. Озноб, лихорадка. Пусть медсестра тебя осмотрит.
— Ничего, я приду в норму, — сказал Дональд слабым голосом. — Просто надо выспаться.
Но утром Дональд не смог даже встать, чтобы почистить зубы. Бакки опять пощупал его лоб и сказал:
— Мы с тобой сейчас пойдем в изолятор.
— Грипп, наверно, — сказал Дональд. — Нырял в холодную погоду. — Он попытался улыбнуться. — А вы ведь говорили, что не надо.
— Может быть, это простуда. Но температура у тебя держится, и тебе надо лечь в изолятор. Болит что-нибудь?
— Голова.
— Сильно?
— Довольно-таки.
Все обитатели коттеджа, кроме Дональда и Бакки, пошли завтракать. Чтобы не тратить время на переодевание, Бакки помог Дональду надеть поверх пижамы купальный халат, чтобы довести его в шлепанцах до маленького медпункта, расположенного около входа в лагерь. Там должна была дежурить одна из двух медсестер Индиан-Хилла.
— Дай помогу тебе встать, — предложил Бакки.
— Я сам, — сказал Дональд. Но, попытавшись встать, не сумел этого сделать и, изумленный, повалился обратно на кровать.
— Нога, — сказал он.
— Какая нога? Обе ноги?
— Правая. Вся онемела.
— Тебя надо будет отвезти в больницу.
— Почему я не могу стоять? — Голос Дональда внезапно дрогнул от страха. — Что с моей ногой?
— Не знаю, — сказал ему Бакки. — Врачи все выяснят и опять поставят тебя на ноги. Потерпи немного. Успокойся. Я вызову "скорую".
Он со всех ног побежал вниз по склону к кабинету мистера Бломбака, думая: "Алан, Херби, Ронни, Джейк — неужели мало? Теперь еще и Дональд?"
Директор лагеря был в столовой — завтракал вместе с детьми и вожатыми. Перейдя в помещении с бега на шаг, Бакки увидел мистера Бломбака на его обычном месте за центральным столом. Утро было из тех, самых любимых всеми в лагере, когда на завтрак подавали блинчики и в столовой стоял густой аромат кленового сиропа, обильно лившегося в тарелки.
— Мистер Бломбак, — тихо сказал он. — Не могли бы вы на минутку выйти? Срочное дело.
Мистер Бломбак встал, они вышли из столовой, и, когда они отдалились от нее на несколько шагов, Бакки сказал:
— Похоже, что у Дональда Каплоу полиомиелит. Он в постели. Одна нога парализована. Головная боль, лихорадка, и ночью его рвало. Надо вызвать "скорую".
— Нет, "скорая" тут всех переполошит. Я отвезу его в больницу на своей машине. Вы уверены, что это полио?
— Его правая нога парализована, — ответил Бакки. — Он не может на нее встать. Болит голова. Страшная слабость. Разве это не похоже на полио?
Бакки побежал вверх по склону, а мистер Бломбак сел в свою машину, поехал за ним и остановился у коттеджа. Бакки закутал Дональда в одеяло, и они с мистером Бломбаком вдвоем, поддерживая с разных сторон, подняли его с кровати и вывели на крыльцо, откуда открывался вид на озеро. Пока Бакки не было, левая непарализованная нога Дональда так ослабла, что, когда они спускали его с крыльца к машине, его ступни бессильно волочились по земле.
— Не говорите пока никому, — сказал мистер Бломбак Бакки. — Мы не должны вселять в детей панику. И в вожатых тоже. Я еду с ним в больницу. Оттуда позвоню его родителям.
Глядя на парня, лежащего с закрытыми глазами на заднем сиденье и уже начавшего дышать с перебоями, Бакки вспомнил, как во второй их вечер на берегу Дональд прыгал в воду еще уверенней, четче, еще лучше держа равновесие, чем в первый раз; вспомнил, какой он был крепыш, как после того, как Дональд исчерпал свой репертуар, они еще полчаса работали с ним над прыжком ласточкой. Вспомнил, как у него каждый следующий прыжок получался лучше и лучше.
Бакки постучал по стеклу, и Дональд открыл глаза.
— У тебя все будет в порядке, — сказал ему Бакки, и машина тронулась с места. Некоторое время он бежал рядом, крича Дональду: — Дай срок, несколько дней пройдет, и мы еще с тобой поныряем! — хотя тяжелое состояние юноши было очевидно и взгляд его наводил ужас: два лихорадочных глаза бегали по лицу Бакки, отчаянно ища спасения, которого никто не мог дать.
К счастью, ребята еще не вернулись после завтрака, и Бакки побежал в коттедж, чтобы заправить кровать Дональда, правда, без одеяла, в которое он его закутал. Потом вышел на крыльцо посмотреть на озеро, где на берегу вскоре соберутся подчиненные ему вожатые, и задать себе вопрос, которого можно было и не задавать: кто принес в лагерь полио, если не я?
Ребятам из коттеджа сказали, что Дональда отвезли в больницу с желудочным гриппом и что он там пробудет до выздоровления. Между тем спинномозговая пункция подтвердила, что у Дональда Каплоу полио, мистер Бломбак известил его родителей в Хэзлтоне, и они тут же выехали в Страудсберг. Бакки провел день на берегу: руководил вожатыми, занимался в воде с младшими, учил прыгать с трамплина старших, которые были без ума от этих прыжков и готовы были нырять целый день. Потом, когда его рабочий день закончился и ребята разошлись по коттеджам сбросить грязную одежду и одеться к ужину в чистое, он снял очки и полчаса сосредоточенно прыгал с вышки, совершив все свои трудные прыжки. Но, когда кончил, вылез из воды и надел очки, случившееся по — прежнему не уходило из его сознания: быстрота, с какой все произошло, и мысль, что это произошло по его вине. И мысль, что источником полио на спортплощадке в Ньюарке тоже был он. Вдруг у него в ушах раздался громкий крик. Это был крик женщины с первого этажа дома Майклзов, охваченной ужасом из-за того, что ее дети могут заразиться полио и умереть. Но он не просто его услыхал. Он сам был этим криком.
В тот вечер они опять поплыли на каноэ на остров. Марсия еще не знала о болезни Дональда Каплоу. Мистер Бломбак намеревался известить о ней лагерь на следующее утро за завтраком, когда из Страудсберга приедет доктор Хантли, лагерный врач, — он посещал Индиан-Хилл регулярно, и ему, как и медсестрам, редко приходилось иметь дело с чем-то более серьезным, нежели лишай, конъюнктивит или аллергия на сумах. В худшем случае — перелом руки или ноги. Хотя мистер Бломбак предполагал, что некоторые родители сразу же заберут детей из лагеря, он рассчитывал, что, сведя с помощью доктора Хантли к минимуму страх и не допустив паники, он сможет в целом сохранить нормальный лагерный режим до конца сезона. Он поделился этими мыслями с Бакки, вернувшись из больницы, и вновь наказал ему ничего никому не сообщать и предоставить это дело ему, директору. Состояние Дональда ухудшилось. У него начались мучительные боли в мышцах и суставах, и ему, вероятно, необходимо было искусственное дыхание в "железном легком". Приехали его родители, но к тому времени Дональда уже поместили в изолятор, и из-за риска заражения их к нему не пустили. Врачи сказали мистеру Бломбаку, что у Дональда гриппозные симптомы очень быстро перешли в самую опасную форму болезни.
Все это Бакки поведал Марсии, как только они приплыли на остров.
От его слов она пришла в ужас. Она сидела на одеяле и, услышав, закрыла лицо руками. Бакки ходил взад-вперед по прогалине, не в силах сразу сказать ей все до конца. Ей было слишком тяжело узнать новость о Дональде, чтобы тут же говорить ей еще и о себе.
— Мне надо посоветоваться с папой, — было первое, что она сказала. — Я позвоню ему сейчас.
— Не лучше ли дождаться, пока мистер Бломбак сообщит лагерю?
— Он уже должен был всем сообщить. Нельзя медлить, когда такое случается.
Все это Бакки поведал Марсии, как только они приплыли на остров.
От его слов она пришла в ужас. Она сидела на одеяле и, услышав, закрыла лицо руками. Бакки ходил взад-вперед по прогалине, не в силах сразу сказать ей все до конца. Ей было слишком тяжело узнать новость о Дональде, чтобы тут же говорить ей еще и о себе.
— Мне надо посоветоваться с папой, — было первое, что она сказала. — Я позвоню ему сейчас.
— Не лучше ли дождаться, пока мистер Бломбак сообщит лагерю?
— Он уже должен был всем сообщить. Нельзя медлить, когда такое случается.
— Ты думаешь, надо распускать лагерь?
— Об этом-то я и хочу спросить папу… Это просто ужасно. А как остальные в твоем коттедже?
— Как будто нормально пока что.
— А ты? — спросила она.
— Со мной все в порядке, — ответил он. — Ты знаешь, несколько дней назад мы два раза занимались с Дональдом на озере. Я помогал ему отрабатывать прыжки. Он был абсолютно здоров.
— Когда это было?
— С неделю назад. После ужина. Я позволял ему нырять, хотя было уже холодно. Это, наверно, была моя ошибка. Грубая ошибка.
— Да нет же, Бакки, ты тут ни при чем. Просто мне страшно. За тебя. За моих сестер. За всех детей в лагере. И за себя страшно. Один случай в летнем лагере, где множество детей живут бок о бок, — это не один случай. Это спичка, брошенная в сухую траву. Один случай здесь в сто раз опасней, чем в городе.
Она по-прежнему сидела, а он снова стал расхаживать. Он боялся к ней приближаться, боялся ее заразить — если он уже ее не заразил. Если он всех не заразил уже! Младших ребят на озере! Подчиненных ему вожатых! Близняшек, которых он каждый вечер целовал у столовой! Когда, весь во власти переживаний, он снял очки, чтобы потереть зачесавшиеся глаза, березы, окружавшие их с Марсией, показались ему под луной силуэтами бесчисленных калек. Остров любви внезапно наполнился призраками жертв полиомиелита.
— Нам надо плыть обратно, — сказала Марсия. — Я позвоню отцу.
— Я обещал мистеру Бломбаку никому не говорить.
— Мне все равно. Я в любом случае отвечаю за сестер. Я должна сказать ему, что случилось, и спросить, как нам быть. Я боюсь, Бакки. Я очень боюсь. Раньше все время было такое чувство, что в этих лесах полиомиелит детей не заметит, что он их тут не найдет. Мне казалось, что если они просто живут в лагере и никуда не отлучаются, то все должно быть хорошо. Как он сумел выследить их здесь?
Он не мог ей сказать. Она была для этого слишком напугана. И он был слишком придавлен грузом событий, чтобы начинать этот разговор. Придавлен тем, что совершилось. Тем, что он совершил.
Марсия встала и сложила одеяло, они столкнули каноэ в воду и поплыли в лагерь. Когда они пристали к берегу, было около десяти. Вожатые были в коттеджах — укладывали детей спать. Окна кабинета мистера Бломбака горели, но в остальном лагерь выглядел опустевшим. К телефону-автомату очереди не было — завтра наверняка будет, как только всем станет известно, чем заболел Дональд и какой оборот приняла жизнь лагеря.
Марсия плотно закрыла дверь телефонной будки, чтобы никто случайно не подслушал, и Бакки, дожидаясь за дверью, пытался по ее реакции понять, что говорит доктор Стайнберг. Слов, которые она произносила, нельзя было разобрать, и Бакки почти ничего не слышал, кроме жужжания и гудения насекомых, и это возвращало его мысленно к тому поразительно недавнему вечеру в Ньюарке, когда он сидел с доктором Стайнбергом на его задней веранде и ел этот восхитительный персик.
Ему показалось, что, когда она услышала в трубке голос отца, она немного воспряла духом, и через некоторое время она опустилась в будке на маленькое сиденьице и продолжала разговор сидя. Бакки запланировал на середину того дня поездку с Карлом в Страудсберг за обручальным кольцом для нее. Но теперь обручение отошло на второй план. На уме у Марсии, как у него почти все лето, был только полиомиелит. От заразы не было спасения — и не потому, что она каким-то образом последовала за ним в Поконо-Маунтинз, а потому, что он сам ее сюда принес. Как, недоумевала Марсия, болезнь выследила нас здесь? Очень просто — явилась с новоприбывшим, с ее возлюбленным! Вспоминая всех своих мальчиков, заболевших полио, пока он работал на спортплощадке, вспоминая сцену, которая там произошла, когда Кении Блуменфелда пришлось удерживать от нападения на Хораса, Бакки подумал, что Кении не на этого дурачка следовало бы обратить свою ярость как на распространителя полио, а на заведующего спортплощадкой.
Марсия открыла дверь будки и вышла к нему. Разговор с отцом явно успокоил ее в какой — то мере, и, обняв Бакки, она сказала:
— Я так испугалась за сестер! С тобой, я знаю, все будет в порядке, ты сильный, здоровый, но за девочек я жутко разволновалась.
— Что твой папа сказал? — спросил он, повернув голову, чтобы не дышать ей прямо в лицо.
— Что позвонит Биллу Бломбаку, хотя он и так, похоже, делает все как надо. Сказал, что две с половиной сотни детей не эвакуируют из-за одного случая полио. Что распорядок жизни детей менять не надо. Он говорит, скорее всего, многие родители запаникуют и заберут детей из лагеря. Но мне он не велел паниковать и настраивать девочек на панический лад. Спросил про тебя. Я сказала, что ты молодчина. Знаешь, Бакки, мне легче стало. Они с мамой в эти выходные приедут сюда вместо моря. Хотят сами поддержать девочек.
— Очень хорошо, — сказал он, и, расставаясь с ней на ночь, Бакки крепко ее обнял, но поцеловал только в волосы, а не в губы, как будто это могло теперь что-нибудь изменить.
На следующее утро в конце завтрака мистер Бломбак позвонил в колокольчик, что всегда предшествовало объявлениям по лагерю. Шум в столовой утих, и он встал.
— Доброе утро, мальчики и девочки, — начал он. — Сегодня у меня есть для вас важное сообщение. — Он говорил ровным, спокойным голосом, в котором ничто не выражало тревоги. — Речь идет о состоянии здоровья одного из ваших вожатых — Дональда Каплоу из коттеджа "Команчи". Дональд заболел позавчера, и прошлым утром он проснулся с высокой температурой. Мистер Кантор немедленно сообщил об этом мне, и было решено отвезти его в больницу города Страудсберга. Там анализы показали, что у Дональда полиомиелит. В больницу к нему приехали его родители. Он получает от персонала больницы необходимое лечение и уход. Здесь со мной доктор Хантли, врач нашего лагеря, и он хочет сказать вам несколько слов.
Дети и их вожатые были, конечно, ошеломлены: всё в лагере внезапно переменилось — нет, всё в жизни переменилось, — и они сидели молча, ожидая, что скажет доктор. Это был мужчина средних лет, невозмутимый на вид, который работал в лагере врачом со дня его основания. Всё в нем, включая очки без оправы, редеющие седые волосы и бледное лицо без особых примет, оказывало мягкое, успокаивающее действие. Одет он был так, как никто другой в лагере: костюм, белая рубашка с галстуком, темные туфли.
— Доброе утро. Тем из вас, кто еще со мной не знаком, скажу, что меня зовут доктор Хантли. Всякий раз, когда кто-нибудь из вас чувствует себя нехорошо, он сообщает вожатому, а тот ставит в известность одну из лагерных медсестер, мисс Рудко или мисс Саутуорт, и она оказывает больному помощь, а если необходимо, его осматриваю я. Мне бы очень хотелось, чтобы и в дальнейшем, в последующие дни и недели, этот порядок сохранялся. При любом признаке нездоровья, как всегда, немедленно сообщайте вожатому. Если у тебя болит горло, или онемела шея, или непорядок с животом — сообщи вожатому. Если у тебя болит голова или тебе кажется, что у тебя температура, — сообщи вожатому. Если у тебя ничего не болит, но общее самочувствие неважное — сообщи вожатому. Вожатый отведет тебя к медсестре, она о тебе позаботится и даст мне знать. Я говорю это потому, что мне хочется, чтобы вы все были здоровы и хорошо провели оставшиеся недели лета.
Не сказав ничего, кроме этих немногих успокаивающих слов, доктор Хантли сел, и вновь поднялся мистер Бломбак: — Хочу вам сказать, что сегодня в первой половине дня я позвоню родителям каждого из вас и поставлю их в известность. Старших вожатых прошу собраться после завтрака в моем кабинете. Что касается остальных, — добавил он, — у меня все на сегодня. Распорядок дня не меняется. Все занятия как обычно. Выходите на солнышко и радуйтесь — вон опять погода какая хорошая.
Марсия побежала с тремя другими старшими вожатыми в кабинет мистера Бломбака, а Бакки, вместо того чтобы отправиться из столовой прямо на берег, как он твердо намеревался поступить, неожиданно для самого себя бросился догонять доктора Хантли, чтобы перехватить его, пока он не сел в свою машину, стоявшую у флагштока, и не уехал в город.
Он услышал, как сзади его зовут по имени.
— Бакки! Постой! Подожди нас! — Это были Шейла и Филлис, ринувшиеся за ним в погоню. — Да погоди же, Бакки!