Навсегда останется загадкой, почему Ричард, одержавший столько блестящих побед, так и не пошёл на Иерусалим. Половины затраченных им усилий хватило бы на то, чтобы взять Святой Град, освобождение которого вообще–то и было целью похода. Даже если считать, что Гроб Господень был Ричарду совершенно безразличен, то ведь он же понимал, что слава освободителя Иерусалима будет самой громкой, какую только можно себе представить. Говорят, что бесстрашный король был человеком нерешительным, если речь не шла о личном участии в бою. Как только речь заходила о решениях полководческих, он мялся, не зная, что предпринять и, с большим трудом поставив перед собой цель, вдруг неожиданно её менял, а потом опять менял.
Уже после Арсуфа можно было сразу идти на Иерусалим, но Ричард вместо этого пошёл к Яффе и начал её восстанавливать, кажется, лишь затем, чтобы хоть чем–то себя занять. Потом он вдруг принялся восстанавливать Аскалон. Войско роптало: «Мы пришли сюда не строить Аскалон, а освобождать Иерусалим». А он всё никак не мог решиться пойти на Святой Град.
Посреди побед Ричард начал задумываться, уединяться, решимость соратников словно наводила на него тоску. Он вдруг заговорил, что возвращается в Европу, потом так же неожиданно сообщал, что остается. Встав лагерем в 7 милях от Иерусалима, он простоял здесь несколько недель, так и не решившись отдать приказ о последнем рывке. Всякий раз, когда христианская армия устремлялась к Иерусалиму, на него вдруг нападала необъяснимая медлительность и осторожность. Однажды, увлеченный погоней за неприятелем, он доскакал до высот Эмауса, откуда был виден Святой Град. Ричард не смог сдержать слез и закрыл лицо щитом, словно стыдясь смотреть на ускользающую цель его похода.
Рискну предположить, в чем была причина его необъяснимой нерешительности. Ричард боялся Бога, а потому боялся идти в Град Господень. Овеянный неслыханной земной славой, в глубине своей чувствительной поэтической натуры он ощущал, что перед Богом он мелок и незначителен. Он очень болезненно переживал эту свою духовную ничтожность. Ричарду казалось, что стоит ему вступить в Святой Град, как все увидят, насколько он незначителен рядом с великими святынями. Несмотря на всю свою грубость, в глубине души он был довольно религиозным человеком, у него были с Богом свои очень живые отношения. В нем жил страх Господень.
Позднее безбожный император Фридрих под гром литавр вступил в Иерусалим и не убоялся короноваться в храме Гроба Господня. Этот самодовольный безбожник не чувствовал своего духовного ничтожества. А Ричард чувствовал. И убоялся.
И вот из Европы пришло известие, что брат Ричарда Иоанн (известный нам, как «принц Джон») изгнал поставленного им наместника, а король Франции, уже вернувшийся в Европу, начал против Англии боевые действия. Ричард, кажется, даже обрадовался, что у него теперь был такой прекрасный повод вернуться в Европу. Он тут же заключил с Саладином перемирие на три года. Условия договора были весьма неплохими — за крестоносцами осталось почти всё побережье, султан гарантировал христианам свободный доступ в Иерусалим.
Прежде, чем отбыть на родину, крестоносцы безоружными паломниками отправились в Иерусалим. Ричард с ними не пошёл. Он боялся Святого Града. И этим он выразил куда более трепетное преклонение перед Гробом Господним, чем те, кто бездумно бился головой о его камни.
Когда Ричард садился на корабль, провожающие плакали. Его очень многие любили. Он тоже не мог сдержать слез и сказал: «О, Святая Земля! Поручаю народ твой Господу Богу, и да позволит Он мне вернуться и помочь тебе». Бог ему этого не позволил. Ричард оказался недостоин Иерусалима. И сам он это понимал гораздо лучше других.
Он возвращался на родину тайком, зная, что в Европе его многие ненавидят. И вот, когда он был на территории Австрии, его инкогнито раскрыли, герцог Леопольд приказал его арестовать и бросить в темницу. Для Ричарда пришло время платить по счетам. Леопольд припомнил ему австрийское знамя, брошенное в грязь. Глубокую обиду австрийского герцога можно понять, но он поступил совершенно не по–рыцарски, как низкий человек. Тихо выждал, когда на Ричарда можно будет навалиться всем герцогством и восторжествовал. Этим поступком он навсегда себя опозорил.
Император Германии, узнав, что у его вассала столь знаменитый пленник, поступил ещё более низко — он приказал отдать ему Ричарда и так же бросил его в темницу, словно пленника, взятого на поле боя. Короля Англии перевезли из Вены на берега Рейна, в одну из имперских крепостей. Ни в чем не виноватого перед империей короля–рыцаря, теперь держал в заключении император, доказавший, что слово «честь» для него ничего не значит.
Король Франции Филипп тот час поздравил императора и попросил его стеречь пленника как можно лучше. Ещё один подлец. Покидая Святую Землю, Филипп поклялся Ричарду, что в его отсутствие он не нападет на английские владения. И сразу же, как вернулся — напал. А эта трусливая радость, что его враг в тюрьме, показала, как сильно он боялся встретить Ричарда на поле боя. Филипп на весь мир торжественно провозгласил, что он не только подлец, но и последний трус. Это нельзя оправдать ни какими соображениями государственной пользы. Если трон становится транслятором подлости и трусости — страна своё получит. И Франция ещё умылась слезами.
А уж как веселился братец Ричарда Иоанн, требовавший от всех вассалов короля присягнуть ему, потому что Ричард уже не вернется. Он сразу же снюхался с Филиппом, заклятым врагом своей страны. Подлость принца Джона хорошо известна нам, благодаря Вальтеру Скотту и легендам о Робин Гуде.
Леопольд — Генрих — Филипп — Иоанн — удивительно длинная цепочка подлецов, каждый из которых формально был рыцарем, но ни один из них не имел в душе ничего рыцарского. А Ричард порою был очень жесток, порою он легкомысленно оскорблял окружающих, но он никогда не был подлецом, его рыцарская честь всегда была вне всяких сомнений. За всю свою жизнь он не совершил ни одного низкого поступка, какие совершали его враги.
Да, Ричарда многие ненавидели, он умел быть невыносимым, но и любили его так, как редко кого–то любили. И друзья у него были такие, что позавидуешь. Его друзья сбились с ног, пытаясь выяснить, где подлый император держит Ричарда. Рыцарь–трубадур Блондель обошёл всю Германию в поисках пленного короля. Подойдя к замку, где, как ему сообщили, томится какой–то знатный пленник, Блондель услышал голос, напевавший начало песни, которую он когда–то сочинил вместе с Ричардом. Блондель тотчас пропел второй куплет. Ричард узнал его. И Блондель сразу же устремился в Англию сообщить, что нашел тюрьму короля. Теперь уже даже папа римский потребовал для Ричарда свободы.
Император устроил над Ричардом недостойное судилище, предъявив ему бредовые обвинения. Когда Ричард произнес свою оправдательную речь, епископы и бароны залились слезами, что не помешало императору потребовать за Ричарда огромный выкуп. Выкуп принято было требовать только за взятых в бою пленных, а ведь Германия даже не воевала с Англией.
Ричард был вынужден пообещать, что заплатит, он и так провел в плену два года, а враги тем временем разоряли английские владения. И Англия, без того разоренная «саладиновой десятиной» — налогом на крестовый поход, а так же бесчинствами принца Джона, теперь отдавала на выкуп последнее — приходилось продавать даже церковную утварь. А император потирал ручонки, радуясь, как ловко он провернул это выгодное дельце.
Вернувшись в Англию и построив принца Джона по стойке смирно, Ричард сразу же отправился воевать со своим заклятым другом Филиппом во французские владения анлийской короны. Так он провоевал ещё пять лет, пока во время осады одной крепости не был ранен в шею отравленной стрелой. Без яда враги всё же не смогли его победить.
Ричард ещё был жив, когда стрелка схватили и привели к нему. Поговорив со своим убийцей, Ричард приказал отпустить его на свободу, то есть он умер христианином — всех простив. Но когда душа его отлетела, вассалы Ричарда впервые не выполнили приказ своего короля — с убийцы, который намазал свою стрелу ядом, живьем содрали кожу. И никто их за это не упрекнул.
***Жозеф — Франсуа Мишо писал: «Имя Ричарда было на протяжении столетия ужасом Востока. Мусульмане употребляли его имя в поговорках, как символ зла. Он был поэтом, трубадуром, но это не смягчило его свирепости. Он мог насмехаться над религией и жертвовать собой ради неё. Он не знал границ в ненависти, как и в дружбе. Страсти, кипевшие в нем, редко позволяли ему иметь одну цель. Он не был способен управлять людьми, поскольку не мог управлять собой. Он должен был принадлежать скорее рыцарским романам, чем истории».
И всё–таки без Ричарда Львиное Сердце сейчас уже невозможно представить себе историю средневековья, историю рыцарства, и чьё–то желание сплавить его имя куда–то в область романистики ничего не может в этом изменить. Ричард с максимальной яркостью воплотил в своей жизни как величайшее достоинства рыцарства, так и его тягчайшие пороки. Ричард потому и завораживает, что само его львиное сердце было ареной жесточайшей борьбы добра и зла. А ведь это и есть жизнь. Поэтому Ричард и теперь живее всех живых. На радость нам и на беду.
И всё–таки без Ричарда Львиное Сердце сейчас уже невозможно представить себе историю средневековья, историю рыцарства, и чьё–то желание сплавить его имя куда–то в область романистики ничего не может в этом изменить. Ричард с максимальной яркостью воплотил в своей жизни как величайшее достоинства рыцарства, так и его тягчайшие пороки. Ричард потому и завораживает, что само его львиное сердце было ареной жесточайшей борьбы добра и зла. А ведь это и есть жизнь. Поэтому Ричард и теперь живее всех живых. На радость нам и на беду.
Король Людовик IX Святой
Людовик IX вступил на трон ещё ребенком. Его короновали в 12 лет после неожиданной смерти отца. Но прежде, чем он отправился в Реймс на коронацию, в Суассоне его посвятили в рыцари. Это было сделано в нарушение обычая, который предписывал посвящать в рыцари юношей по достижении 21 года. Но в XIII веке Франция уже не могла представить себе на троне не рыцаря. Тем миром должен был управлять обязательно и только рыцарь. Даже если это ребенок. И Людовик всю свою жизнь очень внимательно и серьезно относился к своему рыцарскому достоинству. Оно много для него значило, хотя великих подвигов ему не суждено было совершить.
Рано стало заметно, что Людовик предназначен для подвига духовного, впрочем и в этом проявлялось благородство его рыцарской натуры. Вот он приказал построить аббатство Ройомон. Король–ребенок уже строит аббатства. Причем, ему мало приказать, ему надо самому строить. Посетив стройку, он вместе с одним монахом стал носить носилки, груженые камнями, повелев братьям–принцам последовать его примеру. Братья хотели на полпути передохнуть, но он очень серьёзно сказал им: «Монахи не отдыхают, и нам не следует отдыхать». Братьям хотелось поболтать и покричать, но он их урезонил: «Монахи здесь не шумят, и нам не следует шуметь».
И вот, повзрослев до боеспособного возраста, Людовик тяжело заболел. Уже думали, что король умер, но вдруг он очнулся и тотчас потребовал, чтобы ему «дали крест». Людовик сказал: «Уже давно дух мой за морем, и вот, если будет угодно Богу, тело моё отправится туда же и завоюет землю сарацин».
Его мать, вдовствующая королева Бланка Кастильская, не одобрила намерения сына. Она внушала ему, что он принес обет будучи больным и не совсем в себе. Тогда Людовик сорвал нашитый на одежду крест и вновь потребовал его у епископа Парижа, «чтобы больше не говорили, что он взял его, не ведая, что творит». Людовик умел быть жестким, в том числе и со своей властолюбивой матушкой.
Почему для Людовика было так важно отправиться в крестовый поход? Тонкий Жак ле Гофф пишет: «Он шёл на Восток не для того, чтобы увидеть Гроб Господень, он шёл не в Иерусалим, хранящий память о страстях Христовых. Он шёл, чтобы попытаться стать Христом. Цель — Сам распятый Христос. Король страждущий постепенно трансформировался в короля–жертву, короля Христа».
Эти слова могут показаться звучащими несколько… чрезмерно, но ведь подражание Христу, уподобление Ему — это задача, которую должен ставить перед собой каждый христианин. Речь, собственно, лишь о том, что Людовик был очень глубоким христианином.
Каким он был бойцом? Говорят, что Людовик оказался достойным сыном своего отца, равного которому не было на поле брани. Верный друг короля сенешаль Шампани Жан де Жуанвиль писал о нем: «Никогда в жизни не видел я столь прекрасного рыцаря, ибо он возвышался над плечами своих людей с золоченым шлемом на голове и немецким мечом в руке».
Жуанвиль рассказывает так же о бесстрашии, с каким король шёл навстречу опасностям морского похода, и не терял хладнокровия ни тогда, когда корабь сел на мель, ни во время морского сражения.
Когда корабли крестоносцев подошли к египетской Дамиетте, к порту было не подступиться, мусульмане осыпали корабли стрелами. Король, увидев, что христиане остановились, прыгнул в море со щитом на шее, и копьем в руке, вода была ему по пояс. Выбравшись на берег, он сразу вступил в бой. Когда крестоносцы увидели, что сделал король, они тоже прыгнули в море и вступили в сражение.
Судя по всему, Людовик был хорошим бойцом, храбрым и умелым, но хронисты очень скупо рассказывают о короле на войне. Великих боевых подвигов он не совершил, хотя вполне соответствовал требованиям, которые можно было предъявить к рыцарю. Вообще, Людовик неплохо разбирался в военном деле, в Египет он, например, привез целый парк боевых машин, особенно осадных устройств.
При Мансуре 9 февраля 1250 года крестоносцы одержали большую победу. Это был триумф короля–рыцаря, но триумф, увы, единственный. Вскоре последовало поражение, в результате которого король попал в плен.
В плену король постоянно думал и говорил о других пленных крестоносцах, об их участи, о том, возможно ли её смягчить. Он наотрез отказался делать какие–либо заявления, которые бы противоречили христианской вере. Он провел в плену месяц и его выкупили. Король очень разгневался, узнав, что его доверенные лица обсчитали мусульман на 20 тысяч ливров. Он считал, что обязан держать слово, данное кому бы то ни было, включая неверных. И в плену, и при освобождении он являл собой пример безупречного рыцарского поведения.
После освобождения Людовик отправился в Акру, некогда освобожденную Ричардом Львиное Сердце, и надолго остался здесь уже в качестве простого паломника. Всего он провел в походе почти шесть лет — с августа 1248 по июль 1254 года. Ни один король Франции, отправившись в Святую Землю, не оставался здесь так долго.
В чем была причина того, что он не торопился на родину? Можно осторожно предположить, что во всяком случае одна из причин заключалась в его матери. Бланка Кастильская, женщина чрезвычайно властолюбивая, фактически правила Францией от имени короля–ребенка. Когда Людовик достиг совершеннолетия и о регентстве надлежало забыть, привычка править у Бланки, конечно, не исчезла. Она по–прежнему пыталась диктовать свою волю и Франции, и сыну — королю. Для Людовика, как для любящего сына, из этой ситуации не было хорошего выхода. Надо было либо отказаться от своего королевского и мужского достоинства, во всем «слушаясь маменьку», либо постоянно входить с ней в конфликт и жестко ставить на место, нарушая заповедь о почтении к родителям. Король нашел выход, оставшись в Святой Земле. Не отрекаясь от своего королевского достоинства, он фактически отрекся от власти.
Едва только пришла весть о смерти его матери, он тотчас отправился во Францию. Теперь это был настоящий король — зрелый, возмужавший, закаленный. Более того — это был невиданный и неслыханный король.
Он никогда не носил одежду ярких цветов, не использовал предметов роскоши, отказался от золотых и серебряных украшений, предпочитая простое железо. Он редко расставался с той грубой одеждой, в которую облачился, как крестоносец, был совершенно неприхотлив в еде, никогда не заказывал себе ни каких блюд. Вино пил сильно разбавленное водой из простого стеклянного кубка. Его называли монахом на троне.
Впрочем, этот король–монах был крепким государственным деятелем, он очень много сделал для своих подданных именно как правитель, при этом не забывая творить добро своим подданным, как человек. Людовик щедро раздавал милостыню, где бы он в своём королевстве не появлялся, везде много жертвовал на храмы, лепрозории, больницы. Каждый день он кормил великое множество бедняков, при чем многих — в своих покоях, часто сам резал им хлеб и подносил питьё.
Душа Людовика неустанно трудилась над осмыслением нравственного и общественного порядка. Король постоянно думал о защите слабых и советовал своему сыну в «Поучении»: «Если случится ссора между бедным и богатым, стой на стороне бедняка, пока не выведаешь правду, а как только выведаешь — верши суд».
При этом добрый король Людовик умел быть не только суровым, но и жестоким. Случилось, что один парижанин среднего сословия мерзко поносил имя Господа и богохульствовал. За это король велел заклеймить ему рот раскаленным железом. Времена тогда были суровые, но даже по меркам того времени это многим показалось «через край». Но, когда короля упрекнули в жестокости, он ответил, что с радостью дал бы заклеймить каленым железом себя самого, если бы благодаря этому все мерзкие богохульники исчезли из его королевства. И это не были пустые слова.
Король–монах, король–слуга никогда не забывал о том, что он король–рыцарь, придавая всему, что связано с рыцарством большое значение. В XIII веке юный аристократ превращался в мужчину только когда становился рыцарем. И вот, всегда и во всем скромный, Людовик устроил великолепное посвящение в рыцари своего наследника Филиппа. В 1267 году, в день Святой Троицы, в саду парижского дворца в присутствии многочисленных вельмож и при огромном стечении народа состоялось торжественное посвящение в рыцари дофина Филиппа. Вместе с ним были посвящены в рыцари многие молодые аристократы. Для Людовика это был праздник чести.