Разумеется, феодализм не был земным раем, потому что человеческая природа несовершенна. Но сама его идея почти безупречна. Оценивая феодализм, мы, как правило, оцениваем бесконечное множество извращений его принципов. Но не пора ли оценить сами принципы? Надо четко разделить отношение к идеям и к методам их реализации. Понятно, что на практике всё шло косо и криво. Но давайте рассмотрим саму идею, ту самую феодальную схему власти, которая и породила рыцарство.
Если каждый рыцарь осознает себя центром власти и является носителем достоинства, которое аналогично царскому, значит для того, чтобы выбраться из хаоса, между этой суммой суверенов должна существовать определенная система отношений. И эти отношения должны быть таковы, чтобы каждый суверен сохранял свою царственность, но чтобы при этом существовал общий для всех порядок. И этот порядок был создан при помощи феодальных присяг — оммажей.
Феодальный договор был по сути своей актом свободной воли полноправного и полноценного суверена. Оммаж устанавливал взаимные обязательства между вассалом и сеньором, сохраняя полную независимость вассала. Возникла удивительная и уникальная модель взаимоотношений при которой все абсолютно самостоятельны, но при этом все должны всем. Каждый отдельный суверен–феодал становится частью феодальной иерархии, в которой он занимает строго определенное место, что возлагает на него строго определенные обязанности, но при этом он не перестает быть сувереном, самостоятельным центром власти. Так оказалась решена проблема совмещения в рамках одной системы идеи личной свободы (а значит и личного достоинства) с идеей долга, ответственности, подчиненности. Все от всех свободны, но никто ни от кого не свободен. В рамках той системы отношений в такой постановке вопроса не было ни чего парадоксального.
Барон, являясь сеньором своих рыцарей–вассалов, сам был вассалом графа, который в свою очередь был вассалом короля, а вершиной этой феодальной иерархии был Господь Вседержитель — Верховный Сеньор.
В рамках феодальной иерархии действовало правило: «Вассал моего вассала — не мой вассал». Рыцарь приносил феодальную присягу барону и только ему, а потому ни чем не был обязан графу — сеньору барона. Но из этого правила было одно исключение — Богу, как Верховному Сеньору, все подчинялись непосредственно, напрямую, без субординации. На этом и строилась рыцарская честь. Барон не мог приказать рыцарю то, что противоречит воле Бога, как Верховного Сеньора, а воля Бога известна нам из Евангелия. Власть сеньора над вассалом ограничивалась не только перечнем пунктов феодальной присяги, но и Евангелием — главным источником представлений о рыцарской чести. Если барон приказывал рыцарю пойти и умереть, рыцарь должен был пойти и умереть — он помнил свой долг. В известных случаях сеньор был распорядителем его жизни, но он не был распорядителем его чести. Рыцарю нельзя отдать приказ, который противоречит его представлениям о чести. Рыцарь такой приказ не выполнит. И он будет прав с точки зрения феодальной морали.
Отношения между сеньором и вассалом строились согласно евангельским заповедям. Подчеркивалось, что сеньор и вассал должны любить друг друга. А отношения, которые строятся на взаимной любви, всегда равноправны. Один из них стоял в иерархии выше другого, но ни один из них не должен был позволять себе враждебного поступка по отношению к другому. Сеньора это касалось так же, как и вассала. Сеньор не должен был ни нападать на своего вассала, ни оскорблять его. Если сеньор это делал, вассал имел право порвать с ним связь и при этом сохранить феод.
Эта удивительная система строилась на подчеркнутом уважении к достоинству каждого, кто стоял в иерархии на ступеньку ниже. Как это непривычно для нас, когда мы сплошь и рядом видим, что каждый маленький начальник на каждом шагу позволяет себе унижать своих подчиненных, полагая, что власть дает ему такое право, но куда страшнее то, что и подчиненные согласны с тем, что начальник имеет право их унижать.
Размышляя об особенностях феодальной иерархии, я поневоле вспомнил про халкидонский догмат, из которого следует, что две природы Христа, божественная и человеческая, сосуществовали в Нем неслиянно и нераздельно. Вот так же точно и звенья феодальной иерархии сосуществовали неслиянно и нераздельно. Каждое звено иерархии было совершенно самостоятельно и не сливалось с другими, и всё–таки эти звенья составляли единую нераздельную цепь.
4. Рыцари строем не ходят
Г. Дельбрюк пишет: «Традиции дисциплины у рыцарства не было… При ознакомлении со способом ведения войны рыцарством становится понятно, почему средневековье не создало действительной воинской дисциплины. Непосредственно для военных целей она бы ничего не дала. Исход сражения всегда зависел от рыцарей, там где они были стойки и пока они были стойки, они были опорой, жизненным нервом, костяком для других родов войск. Основой же рыцарства было высокоразвитое личное чувство чести, для проявления которого строгая дисциплина являлась бы, может быть, только помехой. Личная слава есть та несовместимая с дисциплиной идея, которой рыцарь живет, и которая заставляет его в бою искать поединка… В Средние века исход сражения решался не так, как у римских легионов — сплоченностью, ловким маневрированием и совместным натиском хорошо дисциплинированных тактических единиц, а личной храбростью и сноровкой отдельных воинов».
Современная армия держится исключительно на железной дисциплине. Армия хороша настолько, насколько она дисциплинирована. Отсутствие дисциплины или её слабость — недостаток для современной армии губительный. Поэтому, когда у нас говорят об отсутствии в рыцарской армии дисциплины, это понимают как неразвитость, незрелость военного мышления, дескать рыцари ещё не доросли до дисциплины, не преодолели анархических тенденций в своей среде. Но это принципиально неправильный взгляд. Дельбрюк справедливо замечает, что рыцарям дисциплина была не только не нужна, она бы им даже мешала, потому что на поле боя всё зависело от личности, а дисциплина препятствует максимальному проявлению возможностей личности.
Рыцарское войско — это войско такого типа, который нам сейчас совершенно непонятен, поэтому мы склонны потешаться над его недостатками и не видим его огромных преимуществ. Да, рыцари на поле боя сражались в основном каждый сам по себе. Повседневная жизнь рыцаря не только не вынуждала его к кем–либо сливаться, но и принципиально этому препятствовала. Рыцарь, привыкший нести личную ответственность за всё, увидев вражеское войско, понимал дело так, что ему сейчас предстоит это войско уничтожить. Он воспринимал это, как личную задачу, потому что все задачи в его жизни всегда были исключительно личными, возложенными только на него одного. Никогда рыцарь не видел перед собой спины, за которую может спрятаться. Рыцарь мог и в одиночку броситься на целое войско, как это не раз делал Ричард Львиное Сердце, но чаще всего рядом с ним были другие рыцари и каждый из них ставил перед собой такую же личную задачу. Конечно, они желали общей победы, но каждый из них работал на эту победу в одиночку.
Разумеется, рыцари никогда не были отшельниками и, являясь частью феодальной иерархии, имели определенные навыки согласованных действий. Первый натиск рыцарской конницы страшен был тем, что на противника летела именно шеренга рыцарей, напоминающих конную фалангу. Византийский император Лев говорил, что натиск франков в конном строю неистов, противостоять ему невозможно. Но дальше каждый действовал сам по себе.
В современном мире таких бойцов практически нет. А ведь каждому полководцу хотелось бы иметь бойцов, каждый из которых готов в одиночку взвалить на себя судьбу сражения. Но вместе с рыцарством мы потеряли то, о чем сейчас можем лишь беспомощно мечтать. Вот вам и «отсутствие дисциплины».
Странная тенденция характеризует демократическую эпоху: чем больше у нас говорят о «приоритете интересов личности», тем меньше у нас личностей. И это не случайный побочный эффект процесса демократизации, а напротив — результат целенаправленной селекционной работы по выведению человека без личности. Когда под треск демократических лозунгов к власти в Европе пришли торгаши, главную для себя опасность они видели в ярких личностях, в героях, каждый из которых способен к самостоятельным действиям. И начался процесс стирания личностей, и появились солдатские армии.
Идеальный солдат — это человек исполнительный и ограниченный, готовый выполнить любой приказ и не способный самостоятельно оценить его смысл. Он должен делать то, что ему говорят, слепо и не рассуждая. Как может воевать такой человек, который сам по себе ничего не стоит и ничего не значит? Только сливаясь с другими такими же, как он, в некую сверхличность. Сам по себе солдат — абсолютный ноль, но рота — это уже кое–что, а дивизия — это очень серьезно, если действует, как единая личность. Значит главный талант солдата — способность сливаться в единый организм с другими такими же, как он. Рыцарь действует, как личность, солдат — как органичная часть сверхличности. Почему в современных армиях такое большое значение уделяют «шагистике», строевой подготовке, которая, казалось бы, не имеет прямого отношения к боевому искусству? Да потому что, маршируя в ногу, синхронно выполняя общие команды, солдат приобретает навыки слияния в единый организм с другими солдатами. Это его главная способность, делающая солдата солдатом. Такое войско без дисциплины — это стадо баранов, оно не боеспособно в принципе. Рыцарское войско без дисциплины сражалось так, что мир дрожал.
Идеальный солдат — это человек исполнительный и ограниченный, готовый выполнить любой приказ и не способный самостоятельно оценить его смысл. Он должен делать то, что ему говорят, слепо и не рассуждая. Как может воевать такой человек, который сам по себе ничего не стоит и ничего не значит? Только сливаясь с другими такими же, как он, в некую сверхличность. Сам по себе солдат — абсолютный ноль, но рота — это уже кое–что, а дивизия — это очень серьезно, если действует, как единая личность. Значит главный талант солдата — способность сливаться в единый организм с другими такими же, как он. Рыцарь действует, как личность, солдат — как органичная часть сверхличности. Почему в современных армиях такое большое значение уделяют «шагистике», строевой подготовке, которая, казалось бы, не имеет прямого отношения к боевому искусству? Да потому что, маршируя в ногу, синхронно выполняя общие команды, солдат приобретает навыки слияния в единый организм с другими солдатами. Это его главная способность, делающая солдата солдатом. Такое войско без дисциплины — это стадо баранов, оно не боеспособно в принципе. Рыцарское войско без дисциплины сражалось так, что мир дрожал.
В солдатском войске все солдаты — и офицеры, и генералы. У них так же, как и у рядовых, главный талант — способность действовать, как часть единого органичного целого, они так же не самодостаточны. И среди рядового, и среди командного состава любая яркая личность — по определению угроза общему целому. По большому счету, наличие любых индивидуальных черт мешает солдату, затрудняет его «слияние с абсолютом». Идеальный солдат — это зомби, робот, принципиально лишенный индивидуальности, а потому максимально способный к синхронным действиям с такими же, как он безликими единицами.
Художественное чутье давно уже открыло эту истину лучшим фантастам, например, Лукасу. В «Звездных войнах» действуют идеальные армии из дроидов и клонов. И вот в тот самый момент, когда развитие солдатских армий пришло к своему логическому завершению, когда наконец появились идеальные солдаты, вдруг так обостренно ощутилась нехватка рыцарей, невозможность дальнейшего без них существования, что тоже самое художественное чутьё просто вынудило Лукаса создать рыцарей джедаев. Это именно рыцари. У них ярко выражена индивидуальность. У них максимально развито чувство личного достоинства. Каждый из них стоит армии. Каждый готов в одиночку держать всю галактику на собственных плечах. Лукас не понял, что демократическая система, сторонником которой он является, принципиально не способна породить корпорацию героев. Вот как раз Император, который у Лукаса уничтожил орден джедаев, на самом деле и создал бы этот орден. Лукасу не дано всё это понять и всё же, как большой художник, он прекрасно почувствовал, что без рыцарей невозможно удерживать космические весы в равновесии.
Из сказанного вовсе не следует, что рыцарь — это хорошо, а солдат — это плохо. Мы сделали акцент на плюсах рыцаря и минусах солдата из соображений исключительно полемических, полагая важным развенчать миф о том, что рыцарская армия была слаба в силу неорганизованности. Нам важно понять, что за этой «неорганизованностью» скрывалась сила, которой мы сейчас можем только завидовать. Но силу солдатских армий тоже нелепо было бы отрицать. Они эффективны, в них есть своя красота. И человек, способный к слиянию с огромной и могучей сверхличностью, в душе своей может переживать это как причастность к подлинному величию. Тут уж кому что дано.
Итак, рыцарь и солдат — это два диаметрально противоположных психотипа. Они проявляют себя не только в военном деле, но и в сфере гражданского управления, да в общем–то и в любой другой сфере человеческой деятельности. Сильная стороны рыцарей — способность к самостоятельным действиям, слабая сторона — неспособность к слиянию с другими, к совместным синхронным действиям. Соответственно, у солдатского психотипа всё наоборот: сильная сторона — способность к образованию сверхличности, к тому чтобы играть роль органичной части единого целого, слабая сторона — приглушенная индивидуальность, не самодостаточность.
Духовные риски рыцарства
В этом мире нет ничего совершенного, и рыцарский психотип так же несет на себе печать несовершенства. В этом мире буквально всё таит в себе духовную опасность, и рыцарство так же подстерегают свои духовные опасности. Быть рыцарем — рискованно, и вовсе не потому, что могут убить, а потому, что на пути рыцарства можно погубить свою душу. Но давайте будем помнить: нельзя объявлять некий путь духовно неприемлемым, только потому, что он духовно опасен. Чтобы не рисковать своей душой, надо вообще не жить, но мы христиане и в нирвану не стремимся. Духовные риски несут в себе многие профессии, у управленцев они, к примеру, свои а у актеров — свои. Богатство несет в себе одни духовные риски, а нищета — другие. Даже на пути святости душу всегда подстерегают ловушки. Отшельникам поставлены свои ловушки, юродивым — свои, а уж сколько ловушек расставлено вокруг архиереев, так им, чтобы не рисковать душой, лучше вообще не шевелиться и молчать. Так что рыцарство в этом смысле всего лишь не исключение.
Самая тяжелая, можно сказать, врожденная духовная болезнь рыцарства — это тщеславие, потому что стремление к личной славе — один из главных побудительных мотивов рыцарской активности. Когда на вражеское войско несется несколько десятков тяжелых всадников, каждый из которых готов разделаться с этим войском в одиночку, любой захочет быть первым, самым сильным и самым храбрым, тем, чья доблесть решит исход сражения. Именно стремление к тщетной славе, то есть тщеславия, и побуждает рыцарей совершать подвиги. Но ведь слава губительна для души, она ни в какой ситуации не может быть полезна. И дорога, которая ведет к тщетной земной славе — это дорога в ад.
Рыцарство осознало эту духовную опасность, едва родившись. Не случайно девизом ордена тамплиеров стали слова псалмопевца: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу». И Вольфрам фон Эшенбах писал о тамплиерах: «Им запрещалось воевать, чтоб только славу добывать». Рыцари Храма сражались во славу Христа, каждый из них оставался безвестным, вполне сознательно отрекаясь от личной славы.
Храмовники всему рыцарству наглядно показали, каким должен быть настоящий рыцарь. На их примере рыцари убеждались, что можно и должно совершать подвиги безо всякого стремления к славе, что побудительным мотивом настоящего рыцаря должно быть стремление послужить Христу, Он и прославит Своего паладина, но только в Царстве Небесном — не раньше.
И дело вовсе не в том, что рыцари–монахи не стремились к славе, а светские рыцари — стремились. В Церкви монашество никогда не противопоставлялось мирянам, и у тех, и у других — одни и те же ценности, одни и те же стремления, одни и те же представления о грехе. И рыцари–монахи появились не на пустом месте, они рекрутировались из обычного светского рыцарства. И у них был прекрасный пример — Готфрид Бульонский, которого никто не мог заподозрить в тщеславии, и который совершил свои великие подвиги исключительно во славу Христову. Рыцари делились, скорее, на настоящих и не настоящих. А настоящий рыцарь это всегда и только рыцарь веры. Нехристианских рыцарей быть не может, а христианин должен бороться со своими грехами, с тщеславием — не в последнюю очередь.
Итак, вполне осознавая тщеславие как болезнь души, рыцарство, конечно не могло от этой болезни полностью избавиться. К рыцарю предъявляются запредельные требования. Подвиг должен быть для рыцаря повседневной нормой поведения. Рыцарство — это корпорация героев. Но какой герой смог полностью избежать соблазнов тщеславия? Этот грех всегда будет дамокловым мечом нависать над рыцарством. И настоящие рыцари всегда будут бороться с этим грехом.
Второй специфический рыцарский грех — это гордыня. Она ходит рука об руку со тщеславием, но это не одно и тоже. Гордыня — состояние души. Гордый человек может и не быть тщеславным, но он воспринимает себя самого, как самого ценного в мире человека, он служит только собственному «я». Жан Флори справедливо замечает: «К героизму бойца за дело веры примешивается изрядная доля рыцарской гордости, которая не имеет ничего общего с христианским благочестием».
Откровенно говоря, людей начисто лишенных гордости нам вряд ли удастся отыскать. Гордецом мы называем человека, в котором гордости много, а понемногу этой заразы есть в каждом. Что бы мы не делали доброго, по всему в той или иной степени примешивается гордость. А теперь представьте себе рыцаря — человека по определению исключительного. Рыцарь в силу самой своей сути возвышается над всеми остальными людьми. Он абсолютно самодостаточен и мало в ком нуждается. Как такому человеку избежать соблазна гордыни?