Почему никогда не существовало и до ныне не появилось русской философии? А зачем она нам, если у нас было богословие? Православное богословие создавало целостную картину мира во всех его проявлениях. После этого у русских не оставалось никаких вопросов, на которые могла бы ответить философия.
Почему у нас не было живописи? Да не видели наши большой ценности в материальном мире, и не хотели морочиться с тем, чтобы его отражать. Ведь мир духовный куда важнее, и вот как раз его–то и научились переносить на плоскость красками с такой ошеломляющей правдивостью, что и доныне душа замирает. Русское создали изумительную иконопись. Андрей Рублёв, Даниил Чёрный, Дионисий живописали не плоть, а дух. И неужели после этого нас можно было соблазнить «говядиной Рубенса»? Тьфу…
Почему у нас не было литературы? А русским не было интересно морочиться с историями из жизни людей. Детально расписывать убогие земные дрязги — что может быть скучнее? Вот если в сердце человеческом горит божественная искра — это да, это интересно. Но об этом рассказывают не романы, а жития. Нам не нужна была литература, когда у нас были жития святых.
Агиография заменила русским не только литературу, но и историографию. История Руси — не история князей, а история святых. Историю, которая отражает мелочные и гнусные политические интриги, русские очень долго не хотели писать, а история русской святости была нам хорошо известна, что куда важнее.
Русские до XVIII века не только сами не пытались создавать самобытную светскую литературу, но и западную решительно не хотели заимствовать, потому что видели в ней опасность для православия. И ведь нисколько в этом не ошибались. Разве Рабле и Бокаччо не растлевали бы русский народный дух? Разве образцы западного суемудрия не разрушали бы в наших душах целостную картину мира? И даже великая и, казалось бы, христианская западная живопись разве не воспевала плоть вместо духа, а тут недалеко и до обожествления плоти, то есть до язычества. Русские нисколько не ошибались, считая это всё опасным для духовного состояния народа.
С поразительным и никогда, кажется, не виданным в истории стоицизмом Русь замкнулась в себе и не отвечала на стук только бы ничем не повредить родному и бесценному православию. Ради сохранения православия в чистоте Русь принесла неисчислимые жертвы, отказалась от многого не столь уж и вредного, отреклась от достижений культуры, значительная часть которых в общем–то православию и не противоречила. Но не бывает служения без жертв. Любой человек, определяющий жизненные приоритеты, вынужден отрекаться от чего–то хорошего, но не самого для его главного.
Иногда, конечно, немного обидно. Кому было бы плохо, если бы Нестеров и Васнецов появились у нас не в XIX, а в XVI веке? Они бы тоже на свой манер послужили Церкви, и «манер» у них был вполне православный. Но если бы мы тогда отворили ворота светской культуре, полезла бы прежде всего «говядина Рубенса». То же самое и с литературой, и с философией. Русские отрекались от хорошего, ради наилучшего.
Нужно было время, нужны были века для того, чтобы православие вошло в нашу плоть, для того, чтобы слова «русский» и «православный» стали синонимами. Иван Грозный как–то сказал: «Нам греки — не Евангелие, у нас вера русская». Свершилось. Некогда заимствованная нами вера стала нашей, исконной. Наше национальное самосознание опиралось уже не на греческую, а на русскую православную традицию. С той поры уже ничто не могло разлучить Русь и Православие. И то ещё не сразу пришло время «рубить окно» в Европу. И то мы много потеряли от столкновения с западной культурой, и судорожные попытки создать свою светскую культуру на основе западной, далеко не всегда были на пользу русскому национальному самосознанию. Но мы в общем–то устояли, Россия осталась православной. А вот если бы мы обратились к европейскому опыту на несколько столетий раньше, могли бы вообще потерять своё национальное лицо, превратившись в народ–лакей, единственное историческое предназначение которого — чистить европейские сапоги.
Теперь не трудно ответить на вопрос, в чём главный русский талант. Русские обладают повышенной религиозной чувствительностью. Мы религиозно талантливы. И наше главное преимущество перед народами европейскими в том, что мы гораздо религиознее, чем они. На этом таланте основано и главное историческое предназначение русского народа — быть хранителем православия, как высочайшей духовной ценности, которую в такой глубине и чистоте ни один народ мира не оказался в состоянии сохранить.
Бог дал русским такие огромные территории именно затем, чтобы эти территории были православными. Русская государственная мощь, от которой ещё и доныне не мало осталось, для того только и возникла, чтобы русский народ мог исполнить своё историческое предназначение главного в мире хранителя православия. С Россией по–прежнему вынуждены считаться ведущие страны мира, значит они вынуждены считаться с православием.
Пушкин писал: «Греческое вероисповедание, отличное от всех прочих, даёт нам особенный национальный характер». Конечно, у всех народов вероисповедание в той или иной мере оказало влияние на национальный характер, но наш характер, кажется, целиком вылеплен православием. А это значит, что, лишившись православия, русский народ потеряет своё лицо, и на месте лица у него будет нечто такое, для чего трудно отыскать приличное слово.
Пушкин ещё уточняет: «У греков мы взяли Евангелие и предание, но не дух ребяческой мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева».
Это удивительная подробность. Речь, оказывается, вообще не идёт о влиянии одного народа на другой, да мы же и сами знаем, насколько русские не похожи на греков. Нам оказалось близким православие, но сами греки близкими не оказались. У нас всё ровно наоборот. Русские приняли православие из греческих рук, но не от греков, а от Бога. Русские отделили влияние религиозное от влияния национального. Греки, как народ древнейший, не православием созданы, у них и кроме православия много там всего, что русских совершенно не заинтересовало. Бог лепил русских без участия греков и не для подчинения Константинополю, а для подчинения Царству Небесному.
Бердяев, человек не слишком религиозный и, уж во всяком случае, не церковный, но достаточно чуткий, хорошо разглядел эту особенность русских: «Русский народ — религиозный по своему типу и по своей душевной структуре». И далее: «Русский народ по своей вечной идее не любит устройства этого земного града и устремлён к Граду Грядущему, к Новому Иерусалиму, но Новый Иерусалим не оторван от огромной русской земли, он с ней связан, и она в него войдёт».
Теперь понятно, в чём была трагическая ошибка наших западников. Они не видели ценности в Православии, не умели по достоинству ценить русскую религиозность и, озираясь вокруг себя, не находили на Руси ничего ценного, ничего достойного внимания. А ведь если исключить Православие, то на Руси, и правда, нет ничего достойного внимания.
Достоевский с возмущением рассказывал о свидании в Баден — Бадене с Тургеневым, который заявил, что главная мысль его романа «Дым» состоит в фразе: «…Если бы провалилась Россия, то не было бы никакого убытка, никакого волнения в человечестве».
Сначала мне трудно было поверить в то, что наш добрейший Иван Сергеевич мог такое сказать. Потом вспомнил его романы, все до единого мною прочитанные, и понял, что он очень даже мог это сказать и даже более того — никак иначе он сказать и не мог. Дело в том, что ни в одном романе Тургенева нет ни одной религиозной идеи. Религия, видимо, совершенно его не интересовала. И давайте тогда с его позиций поставим перед собой тот же вопрос: какой «убыток» случится «в человечестве», если Россия провалится под землю? Если не видеть ценности в православии, то убытка не случится ровным счётом никакого. Кроме повышенной религиозности Россия не содержит в себе ровным счётом ничего такого, об исчезновении чего человечеству стоило бы пожалеть. Если же понимать, что Россия — главный в мире хранитель православия, которое есть высочайшая духовная ценность, тогда всё наоборот: исчезновение России с карты мира обернётся для человечества катастрофическим убытком.
Но может ли вообще существовать какой–то там «религиозный талант»? Мы понимаем, что такое талант технический, или художественный, или военный. А религиозный — это как? Нам кажется, что все народы были когда–то в равной степени религиозны, а потом во всех религиозность начала в равной степени ослабевать. Но это далеко и решительно не так.
Народы в разной степени религиозны. Есть народы вообще безрелигиозные, например, китайцы. Факт поразительный: наидревнейший и самый большой народ в мире вообще не создал никакой религиозной системы. В качестве «китайской религии» иногда называют конфуцианство, но это нелепейшее недоразумение. Конфуцианство — не религия. Это этическая система, это целостное мировоззрение, это образ мысли и чувства, но не религия. Религия — это связь между человеком и Богом (богами), а эту тему Конфуций вообще почти не затрагивает. Он, к слову сказать, вовсе не был атеистом, время от времени он упоминает о «Небе» с большой буквы, имея ввиду высшую силу мироздания, но он никак не регулирует отношения человека и Неба, все его мысли посвящены земле.
Народы в разной степени религиозны. Есть народы вообще безрелигиозные, например, китайцы. Факт поразительный: наидревнейший и самый большой народ в мире вообще не создал никакой религиозной системы. В качестве «китайской религии» иногда называют конфуцианство, но это нелепейшее недоразумение. Конфуцианство — не религия. Это этическая система, это целостное мировоззрение, это образ мысли и чувства, но не религия. Религия — это связь между человеком и Богом (богами), а эту тему Конфуций вообще почти не затрагивает. Он, к слову сказать, вовсе не был атеистом, время от времени он упоминает о «Небе» с большой буквы, имея ввиду высшую силу мироздания, но он никак не регулирует отношения человека и Неба, все его мысли посвящены земле.
Похоже, что конфуцианство назвали религией от растерянности перед тем фактом, что такой великий народ не имеет религии вообще, но это всё же факт, в какую бы растерянность он нас не повергал. И ни одна инонациональная религиозная традиция сколько–нибудь заметным образом в Китае не прижилась. Этот воистину великий народ начисто лишён религиозного таланта.
А возьмите турков. Они приняли ислам от арабов, но стал ли ислам частью их души? Турки с такой поразительной лёгкостью отреклись от ислама, что стало понятно: ислам всегда был для них чем–то внешним, не главным. Он был для них одеждой, но он не вошёл в их кровь.
А кавказские народы, например, чечены? Они приняли ислам очень поверхностно, толком его не знают и отнюдь к этому не стремятся. Они и до сих пор живут не столько по шариату, сколько по адату — родоплеменному кодексу, кажется, смутно осознавая разницу между шариатом и адатом.
А Франция? Это же сердце Европы. Это главный источник великой европейской культуры. И это главный предатель христианства в Европе. Римский папа Иоанн — Павел II, посещая ту или иную страну, всегда выбирал для своего визита некий слоган. Для этой страны он выбрал такой: «Франция, что ты сделала со своим крещением?». Франция предала своё крещение, втоптала его в грязь. Франция фактически отреклась от Христа.
В 1789 году там произошла жуткая богоборческая революция. Богоборцы были у власти во Франции куда как поменьше, чем у нас большевики, уже Наполеон фактически реабилитировал католическую церковь. Было время и все возможности преодолеть последствия этого богоборческого припадка. И припадков больше не было, но вера так стремительно начала выветриваться из души французов, что сейчас там христианства меньше, чем было у нас при большевиках. Французский народ, всесторонне одарённый и очень творческий народ, оказался в конечном итоге религиозно бездарным.
Англичане не уберегли католицизм, скатившись к какому–то аморфному, безликому и почти бессмысленному англиканству. Согласиться с тем, что монарх является главой церкви могут только люди, для которых христианство ничего не значит.
А Лютер, вы думаете, религиозный гений? Разве что гений разрушения. Он не принёс в христианство ни одной творческой идеи. Все его идеи — отрицательнее. Он просто разрушил католицизм, оставив от него «рожки да ножки». Ломать — не строить.
Тем временем Русь твёрдо стояла в вере. За тысячу лет мы не отступили от православия ни на единую черту. Никакие ереси у нас не встретили поддержки и не прижились. Никакими реформами мы не позволили себя соблазнить. Народ–хранитель безупречно соответствовал своему главному историческому предназначению.
Да, это нетворческая задача. Это задача героическая. От русских потребовалось невероятное напряжение всех нравственных и духовных сил, мы проявили готовность и способность пойти на любые страдания, принести любые жертвы, только бы сохранить нашу веру чистой и неповреждённой. Даже богоборческий припадок большевизма не смог убить веру в русской душе, напротив, сообщив православию новый импульс жертвенного героизма. Так проявила себя религиозная одарённость русских.
И что же сегодня? А сегодня мы склонны считать, что религиозность у нас сильно ослабла и вообще принадлежит прошлому. Но сам факт того, как низко мы сегодня ценим религиозный уровень своего народа, говорит о том, что мы поднимаем планку очень высоко и до этой планки, разумеется, не дотягиваем. Мы предъявляем к себе очень высокие религиозные требования и тут же отмечаем, что мы этим требованиям не соответствуем. Так в этом–то наша религиозность и проявляется.
Всё познаётся в сравнении. Протоирей Всеволод Чаплин, размышляя о том, чем Россия отличается от Запада, пишет: «Наша с ними разница в том, что мы борьбу с безбожием выиграли, а они — проиграли». Задумайтесь над этими словами. Мы много в чём проигрываем Западу: в экономике, в социальном обеспечении, в развитии правовой системы, в развитии системы политической. Но мы выигрываем в том, в чём мы по–настоящему сильны — в борьбе с безбожием. Так оценим же, наконец, по достоинству не только наши слабости, но и нашу силу.
Отец Всеволод пишет: «В Антверпене русский православный приход занял центральную часть огромного католического храма, а местная католическая община перешла в маленькую часовню в полуподвале. В брюссельском католическом храме св. Екатерины православным отдали маленький придел, приютившийся у южной стены недалеко от входа. Теперь в центре храма, на мессе, бывает человек 40, а в приделе сотни полторы… Запад, Запад!.. Неужели ты никогда уже не проснёшься?».
Удивительное чувство возникает, когда говорят о православном рассвете и угасании Запада. Мы–то привыкли видеть в Европе образец, которому лет через сто в лучшем случае хотя бы в основном будем соответствовать. И вот оказывается существует такой ракурс, который позволяет увидеть наше бесспорное превосходство над Европой. И в этом нет никакого преувеличения.
В Европе каждый год закрываются всё новые и новые храмы — в них никто не ходит. А в России каждый год открываются всё новые и новые храмы, в ныне действующих на службе — битком. Вот поставили у нас в Вологде на окраине города небольшой деревянный храм прп. Сергия Радонежского. И сразу же на литургии православные чувствуют себя, как шпроты в банке. При этом не похоже, что хоть в одном из храмов Вологды заметно убыло людей. Кажется, если бы рядом с новым храмом поставили ещё один — и он стоял бы переполненным. И если бы ещё пять храмов в Вологде открыть — все были бы востребованы. И так по всей Руси.
Только слепой может не увидеть повышенной религиозности русских. При этом некоторые «зрячие» очень даже могут скептически усмехнуться: вот если бы мы лучше всех умели делать автомобили, а религиозность — какой–то уж очень несовременный талант.
Меня всегда смешит, если религиозность объявляют несовременной, устаревшей. Ведь если Бога нет, то религия — обман, а обман и в средние века никому не мог идти на пользу, с чего бы этому обману быть тогда современным? Если же Бог есть, то в каком смысле религия может устареть? Законы мира — всё те же, и вменяемому человеку не может быть безразлично, что с ним будет поле смерти. Религия существует для того, чтобы в мире ином нам было хорошо. Разве для современных людей это менее актуально? Неужели мы предпочитаем рассекать на крутой тачке, а потом вечно мучиться? Кажется, талант, позволяющий обустроить вечную жизнь, куда более значим, чем все те таланты, которые помогают комфортно устроиться в этой кратковременной жизни. И если кто–то не верит в жизнь вечную, так это его личная беда, а вовсе не требование времени.
Хочется всё–таки и в этой жизни устроиться поудобнее? Так православие и в этом нам поможет. Один наш батюшка как–то рассмеялся: «Какой демографический кризис? У меня на приходе уровень рождаемости — как в исламских странах». Вот ведь чудеса… Уровень рождаемости напрямую зависит от уровня религиозности уже хотя бы потому, что православные не убивают своих детей, то есть не признают абортов. И в целом религиозные люди более консервативны, то есть нацелены на создание многодетных семей. Это же относится к мусульманам.
Теперь смотрите, что происходит в Европе. Резкое падение уровня религиозности привело к резкому падению уровня рождаемости. Естественная убыль населения возмещается искусственно — через миграцию из исламских стран. Ежегодно процент исламского населения в странах Европы увеличивается. Те же французы смотрят на этот процесс безразлично и равнодушно, то есть, как они считают «толерантно и политкорректно». А толерантность и политкорректность — это понятия, порожденные безрелигиозным сознанием, они знаменуют полное равнодушие к религиозным ценностям. Толерантность — это духовный СПИД, то есть подорванный духовный иммунитет. Французов постепенно поглощает инонациональная и инорелигиозная культура, потому что они лишены сопротивляемости, национальный организм не борется.
Понятно, что когда мусульман во Франции станет большинство, про толерантность и политкорректность в этой стране забудут навсегда, потому что мусульмане религиозны, а следовательно эти понятия им совершенно чужды. Мусульмане прекратят разговоры о «мультикультурной Франции», эта страна опять станет монокультурной, то теперь уже исламской. А остатки французского народа будут вкалывать в качестве рабов на исламских предприятиях Франции. Вот к таким последствиям уже в этом веке приведёт Францию и некоторые другие европейские страны утрата христианских ценностей.