— Могут нас залить «Сиренью» и "Черемухой"?
— Я не исключаю. Потому настаиваю на наличие противогазов у всех участвующих.
Присутствующие оживают, некоторые почти вслух шутят.
Мент серьезно смотрит на веселящуюся публику. При этом я вижу, что веселится как раз молодежь, а, например, саперы вполне серьезны.
— Изделие номер 1, то есть противогаз, во многом схоже с изделием номер 2, то есть презервативом или с теми же резиновыми сапогами, в обычной жизни вся эта резина совершенно не нужна, а вот когда возникают редкие, но специфические ситуации жизненные — тогда эта вся фигня сильно облегчает жизнь. А у наших оппонентов есть не только слезогонка, а и более серьезные химсредства. Потому считаю, что вопрос даже обсуждаться не должен. Также отмечу, что эти сукины дети обнесли склад завода по производству спецсредств защиты, потому у них бронежилетов, касок и шлемов в запасе.
— А у вас?
— Мы приехали, когда там уже все горело. Они на прощание подпаливали все, что не могли увезти. Так что у нас весьма небогато. Не сказать, чтоб вообще ничего — но небогато.
— Население этого населенного пункта как настроено?
— Это неизвестно. Но вполне вероятно, что и привыкли к своим новым господам и могут по отношению к нам быть и враждебны. Не все, но тем не менее. Поэтому цветов для освободителей я бы ждать не стал.
— У людоедов там есть семьи? — осведомляется Серега.
— Да, насколько известно. К слову сказать сейчас уже ясно, что собственно Ропша и была изначально захвачена и являлась базой для людоедов. Завод был взят позже и там «мирных» людоедов — то есть их баб и отпрысков — не было. Что в плюс — они сильно проредились на заводе, остались «мозги» в основном, а вот "мышцы с кулаками" как раз и пострадали.
— И что нам делать с этими нонкомбатантами? — весьма невинно спрашивает Енот.
— В целом нам особых рекомендаций не давали — задумчиво тянет в ответ главмент.
— В таком слычае лучше б их ликвидировать. Или самое малое — изолировать — заявляет равнодушно Ремер.
— Не слишком ли? — не может удержаться Саша.
Сапер Крокодил грустно хмыкает. Брысь вздыхает и выдает тираду:
— Внутренний враг всегда труднее, чем даже очень мощный внешний. Это ведь чей-то сын и брат из своих. А то еще и дочь. Поэтому ставить его к стенке всегда хлопотно. Это каждый раз маленькая гражданская война. А если разбираться менее радикально, то нужно строить целую систему, которая будет иметь изощренную власть над людскими судьбами и потому будет подвержена гниению. Если в нее назначать самых проверенных людей и строго следить, чтоб все чисто, то другие (тоже очень важные) отрасли этих кадров не досчитаются. Натравливать одну сволочь на другую очень соблазнительно, но в итоге этот путь ведет куда-то не туда. Короче, легче двух Гитлеров победить, чем вывести этих глистов. В любом случае, эта титаническая задача не по силам мозглякам, которые расписались в своей импотенции. Те, кто делает ставку на эксплуатацию худших сторон человеческой натуры, поступают так не по свободному выбору, а просто другие способы контролировать общество для них непосильны. Мы уже прибегали к такой аналогии, что сильного и здорового коня удержать в повиновении труднее, чем полудохлую клячу. Но и производительность тоже здорово отличается.
— Это все так — не слушая толком, говорит Саша и я вижу, что и лопоухий Рукокрыл и его дружок Ленька тоже согласны с ним — но чем мы-то тогда отличаемся от людоедов этих? Только тем, что не едим убитого врага?
— Каждый решает для себя сам. Я никого особенно не принуждаю делать то или иное. Но так или иначе — определяться придется каждому. Определяться, с кем ты, как я считаю, нужно только по одному критерию — они делают людей лучше или хуже. Остальное не в силах человеческих. Если кто думает, что вот есть яркие личности, которым надо совершенствоваться, и есть пьянь подзаборная, которая пусть спивается и дохнет, его уже наетянули. Завтра он с удивлением обнаружит, что в "культурном обществе" грязи больше, чем в подвале у бомжей, а на закуску сам приземлится в канаве без крыши над головой и без копейки в кармане. Или за решеткой. Или под газоном. Каков бы он ни был красавец. Даже если круче Бонапарта, все равно, никаких гарантий прожить всю жизнь в благополучии ни у кого нет.
— несколько не к месту вроде, но вообще-то очень к месту декламирует Ремер. Вот уж чего я не ожидал, так это стихов из уст прямодушного солдафона.
— Это о ком? — удивляется Саша.
— Старонемецкий шванк о бандите с благородной кровью — рыцаре Линденшмидте. Злодей, грабитель, насильник и убийца, повешен со всеми, кого взяли по поручению баденского маркграфа в ходе проведения антитеррористической операции. Да и вообще мне кажется, что нам столько раз говорили о необходимости прекращения варварских обычаев и переходе на европейские ценности, что пора уже и переходить.
— На европейские ценности? — удивляется даже обычно невозмутимый Брысь.
— Так точно, товарищ майор! — по-уставному рапортует Ремер.
— Это что еще за? — удивляется один из присутствующих ментов.
— Смотрим на европейцев — они никогда не разводили всякие русские варварские глупости о том, что нельзя уничтожать женщин и детей — если было надо — уничтожали легко и без зазрений совести. И потом не смущались. Примеров тому масса. После уничтожения у противника наиболее активных особей сопротивляться больше некому и противник попадает в полную зависимость без возможности когда-либо встать на ноги. Обычно достаточно ликвидации 30 % населения, наиболее активной части. Главное — потом некому претензии предъявлять.
— Ты и фрукт — удивляется до этого сидевший тихо сзади инженер с разноцветной шевелюрой. Да и остальные — включая меня — как-то не по-хорошему удивлены.
— Лучше быть фруктом, чем овощем — парирует капитан Ремер.
— И когда же это европейцы так истребляли гражданское население — восклицает Рукокрыл и показывает этим свою полную неосведомленность.
— Не подпрыгивай — мрачно осаживает юнца-курсанта Брысь.
— Не, товарищ майор, это он к чему нас призывает? — поддерживает дружка Ленька.
— И ты не подпрыгивай — так же мрачно заявляет майор и ему.
— Но это же фашизм какой-то!
— Это ваша безграмотность, молодые люди — парирует Ремер. Он совершенно спокоен и сейчас как раз мне приходит в голову, что немецкая фуражка или каска ему были бы в пору. Лицо у него именно сейчас какое-то слишком такое… арийское, что ли… неприятное. Мне резануло то, что он сказал, но выскакивать на манер Саши или Рукокрыла не получается. Странное ощущение — я не могу принять то, что сказал Ремер, но и возразить ему не могу. То, что европейцы, что англосаксы, что немцы, что те же бельгийцы или прибалты — самые настоящие людоеды, только людоеды с хорошим воспитанием и потому людоедствующие в перчатках с ножом и вилкой и на скатерти с фарфоровой посудой — дела не меняет.
— Рукокры… то есть курсант Званцев! Отставить пререкания. После операции будете восполнять пробелы образования.
— Но я, тащ майор…
— Отставить! Вот уж не думал, что нынешняя молодежь, да к тому же из лучших, такая безграмотная. Павел Александрович!
— Слушаю?
— Возьметесь просветить наших молодых?
— Как скажете. Молодые люди — про блокаду Ленинграда слыхали?
— Конечно, но при чем это? — удивляется Званцев. Его уши горят ярким красным цветом, словно кремлевские звезды.
— Просто при том, что тот геноцид который был устроен европейцами что у нас здесь — что в самой Европе — и ковровые бомбардировки германских городов — в первую очередь жилых кварталов, что делали к слову именно англосаксы — явления ровно тех же порядков, что и истребление испанцами инков, бельгийцами конголезцев, американцами индейцев или уничтожение жителей Соломоновых островов — от тех вообще пятая часть осталась. И тут говорить — язык устанет, потому как то же самое творилось везде, куда европейцы заявлялись со своими интересами, другое дело, что по разному истребляли — кому руки рубили, кому одеяла из-под оспенных больных дарили, кому опиум впаривали, а кого и просто расстреливали и тупо морили голодом. Сколько, например коренных тасманийцев выжило после прихода туда англичан?
— Да при чем тут европейцы-то, немцы же блокаду держали — негодует булькающий Званцев.
Майор Брысь закрывает лицо рукой.
— Фейспальм — непонятно комментирует его действия Саша. Тихо-тихо, но я слышу.
— Мда, действительно конь не валялся… — бурчит Дункан.
— Не без этого — кивает головой и Ремер.
А Павел Александрович грустно улыбнувшись неожиданно звучным левитановским голосом произносит: 900 дней солдаты из всех немецких земель, а с ними испанцы, фламандцы, голландцы, датчане, норвежцы, латыши и эстонцы боролись здесь против жестокого врага, преодолевая тяжелые климатические и природные условия. Пережитые испытания оставили неизгладимый след в памяти каждого из них. Войскам и командованию пришлось принести неслыханные жертвы без всякой надежды на победу — одна из самых неблагодарных задач, какую только можно поставить перед солдатом". Это, если кто не понял предисловие к своим мемуарам Хартивига Польмана, командира немецкого полка, воевавшего тут. А жестокий враг — это как раз население Ленинграда, с ним боролись героические европейцы. Между прочим Хартвиг еще финнов и шведов не упомянул по мстительности своей. Вам, молодые люди читать надо побольше, это выводит тараканов из головы…
* * *Для Ирины это утро оказалось не самым лучшим. Продрав глаза и спустив ноги с койки, она немного удивилась спросонья, что вместо ее берцев стояли какие-то рваные помойные кроссовки. Узел с вещичками, брошенный вчера в угол, тоже как-то поопал, словно сдулся, да и поставленное к стенке ружье куда-то делось. Понимать, что вещи пропали, прямо вот так с утра страшно не хотелось, и потому Ирка внимательно обвела припухшими со сна глазами тесный вагончик, в котором шмоток и вещей было настолько мало, что смотреть дважды было незачем. Да вообще-то и половины взгляда бы хватило на нищую обстановку, в которой единственно ценным были раскладушки — разношерстные и сильно потрепанные. Вещи явно исчезли. Сами уйти они не могли, значит их сперли. Свистнули, стилибонили, сляпсили, стянули, стырили… Быстро, испуганно похлопала рукой по кобуре — та съехала во время сна, но по-прежнему была привычно тяжеленькой, то есть пистолет — на месте. Спала — то не раздеваясь. Даже из карманов ничего не вынимала, это получилось удачно — не хватало бы еще вместо одежки найти какой-нибудь бомжовый шмот. Обнесли, значит, новенькую… Хороши соседушки. Сунулась в сверток — одни пустые кастрюли остались, даже примус украли. Мда, сама тоже хороша, разоспалась как медведь в берлоге, тетеря глухая. Так… Дальше-то что? Соседок в вагончике не было, Ирка с отвращением сунула ноги в чужие расхристанные лапти, наскоро поплескалась в грязноватом рукомойнике, посмотрела с сомнением на серое полотенце и выбралась на улицу, не утруждая себя вытиранием рук и лица этой половой тряпкой.
Недолго думая, отправилась на вчерашнее КПП. Сонный дежурный — мужчинка с залысинами и геморроидальным цветом лица, как почему-то подумалось Ирине, вяло выслушал ее жалобу и отреагировал более чем спокойно. То есть настолько спокойно, что даже ничего не сказал. Вообще. Жужжали мухи, но опять же как-то сонно. Ирка посмотрела на свеженамалеванную табличку "Без пропуска вход запрещен!" прикинула, стоит ли ломиться буром, решила пока обождать с этим и выбралась из душного КПП на свежий воздух. У шлагбаума отирался молодой паренек с такой же повязкой, что была на рукаве у сонного дежурного. Паренек отчаянно скучал и потому увлеченно ковырялся в носу, вкладывая в это нехитрое действие всю душу. Ирка минуту прикидывала возможные варианты, потом решила, что надо же понять что тут и как, подошла и сказала:
— Привет! Давно здесь? — и улыбнулась.
— Угу — ответил паренек, но ковырять в носу прекратил.
— Слушай, а что это за место?
— Не понял? Тебе надо-то что? Ты кто?
— Я вчера с конвоем приехала — из Питера конвой который.
— А! Только ты что-то мне мозги паришь — с чего тогда тебя в отстойник сгрузили? Дально бои-то все в чистой зоне живут.
— Меня на трассе подобрали, у меня мотоцикл накрылся.
Парнишка оживился и минут десять Ирке пришлось старательно описывать свой упокоившийся в болотах Новгородчины агрегат. Ее собеседник оказался завзятым любителем мотоциклов, знал о них наверное все — ну или так показалось не слишком продвинутой в технике Ирине, и свернуть тему с железных коней на то, что тут вокруг творилось оказалось непросто. На Иркино счастье пацан наскучался, стоя у шлагбаума и потрендеть ему было в радость. Сам он жил в "чистой зоне", но видимо и эта зона была не совсем одинаковой — про начальство и его житье пацан говорил с явной завистью. То же получалось и с теми же дально боями, как он называл не водителей грузовиков, а группы, работавшие на большом удалении от базы, в частности и тех, кто сопровождал конвои. А вот то место, проход из которого в "чистую зону" как раз и преграждал охраняемый им шлагбаум пацан презрительно величал отстойником, помойкой и всяко разно. В общем Ирка с ним была согласна. Как она поняла — тут жили всякие мутные и непроверенные личности, никудышники, сброд и человеческий мусор. В самом начале Беды тут был развернут временный лагерь для эвакуированных, куда собирали всех выживших, но те, кто представлял из себя мало-мальскую ценность, имел голову и желание выжить довольно быстро эту зону покидали, а тут оставался отстой. По инерции их бесплатно подкармливали, благо в самом начале мародерка носила лихорадочный и хаотический характер, вот и нагребли всякой дряни, которую девать было некуда, а употреблять не хотелось, потому шла всякая соевая тушенка и просроченная жратва на прокорм обитателей отстойника. Перспективы у отстойниковских жителей были самыми невнятными, но пока хватало соевой тушенки ни у кого не было каких-либо планов что-то менять, не до того было. Ирка осторожно поинтересовалась — а как либо вмешиваются люди из "чистой зоны" в жизнь отстойника. Оказалось, что крайне мало, что там делается мало кого волнует. Хотя была с пару недель серьезная поножовщина, так пришлось гоняться по помойке за парой обратившихся зомби, а зачинщиков резни показательно грохнули, даже и суд вроде был какой-то. Довольно длинный — минут пятнадцать разбирались. Тут паренька явился менять старый гриб с сизым бугристым носом, паренек радостно отдал ему повязку и ушмыгнул, только его и видели. Гриб продолжать разговор категорически не захотел, посмотрел презрительно на раздрызганные Иркины кроссовки и демонстративно задремал, сидя на принесенной с собой табуретке.
Мда, неласково тут в Ржеве получается… Или это не сам Ржев еще? Отстойник явно находился в старой советской промзоне, видно было, что тут раньше народу жило больше, но сейчас жилой можно было назвать только ту часть, что примыкала к КПП — несколько десятков стройвагончиков, каких-то балков, частью явно не жилых уже, но когда-то наскоро приспособленных для жилья. Мусор на старом бетоне, неухоженность, непонятные обшарпанные люди. Ирина остро почувствовала свое одиночество. Еще хорошо, что пистолет при себе, это как-то успокаивало. Вспомнив про пистолет, Ирка поискала по карманам и нашла подаренные вчера патроны. Для начала деловито набила оба магазина к Макарову тупоголовыми кургузыми унитарами, оставшиеся ссыпала в карман обратно. Задумалась, что дальше делать. Надо отсюда выбираться, вот что надо!
* * *— Так все же — что нам надо с этим народонаселением в Ропше делать? — игнорирует культпросветработу среди неоперившейся желторотой молодежи Серега.
— И какая техника будет задействована? — поддерживает Вовка. Я так понимаю, ему небезразлично — на чем туда въезжать.
Двое из новонабранных минометчиков, тех страйкболистов бывших, со скучающим видом направляются на выход, попутно доставая сигареты. На выходе они сталкиваются с грузным флотским офицером — я его помню, он должен обеспечить нашу доставку туда.
Попытка навести армейский порядок, которую предпринял этот начальник транспортного цеха вызывает у неотесанной молодежи искреннее недоумение. Они ж его пропустили, чего он взъелся? Капитан-лейтенант Серединка Иван Матвеевич — вот ведь, я даже запомнил как его зовут, что со мной редко бывает, начинает отчитывать молокососов, те вступают в пререкания. Флотский краснеет, приобретая вид сеньора Помидора.
— Паша! — негромко окликает Брысь.
Павел Александрович моментально понимает намек и в свою очередь негромко произносит:
— Ракша!
Рыжая "девушка с веслом" краснеет не хуже чем чурбанистый каплей, а уж белокожие рыжие краснеть умеют — загляденье — и привстав, резко окликает своих подчиненных:
— Извинились, закрыли рты. Сели!
Неудачливые курильщики вянут, бубнят что-то извинительное по тону, плюхаются на свободные места. Кипящий каплей кивнул, прошел к майору, отдал листок бумаги.