— Слышите? Где-то близко от нас шумят чужие люди, — сказала она. — Я давно слышу их голоса.
— Мама, ты не тревожься, это, наверное, пастухи перегоняют скот, — попытался успокоить ее Муги.
В это время до них донесся чей-то недобрый свист.
— Это не пастухи, — сказала мать и, взяв ружье, вышла на улицу. За нею последовал и Муги с ружьем Зезаг. Поплелась за ними и сама Зезаг, еще не совсем очнувшаяся ото сна.
Бици пристально всматривалась в темноту, прислушивалась: шумела река, выл ветер, и больше ничего.
— Может быть, мама, тебе просто показалось? — Муги взял мать за руку.
— Голоса и ржание коней — это, конечно, могло мне послышаться. Но свист ведь слышали мы все.
— Да, мама...
Вдруг где-то на откосе зашуршал щебень. Муги насторожился: в ночной темноте зашевелилась чья-то крадущаяся тень.
— Кто там? — крикнул Муги. Человек не ответил.
Раздался выстрел, потом второй. Это стрелял двенадцатилетний сын Зелимхана.
Гулкое эхо заметалось над горами и заглохло вдали. Неизвестный скрылся, и снова наступила таинственная и настороженная тишина, нарушаемая лишь шумом реки и воем осеннего ветра.
6.
Когда абреки миновали Эгиш-аул, Зелимхан придержал коня и, обращаясь к Зоке, сказал:
— Мы с Аюбом заглянем в Харачой, а вы с Саламбеком ждите нас на стойбище. Попытаемся разузнать, что делается в ауле, да сразу приедем. — Свернув налево, харачоевец с Аюбом стали взбираться в гору. Ехали они по правому берегу реки Хулхулау, а когда пробирались через лес, вдруг услышали веселые голоса и смех людей. Подъехав поближе, они придержали коней: в стороне от тропы, на лужайке, в тени старого бука сидели городского вида люди и пили вино, а двое помоложе суетились перед ними.
Где-то в горах прокатился гром, слабо сверкнула молния, слегка пожелтевшие листья задрожали, и резкий порыв ветра встревожил лес.
— Не пора ли нам собираться? — забеспокоился молодой человек в военном мундире, стоявший позади почтенного чиновника, который, как видно, выполнял роль тамады. — Здесь в горах дождь вдруг начинается...
— Ерунда, господин поручик, — ответил тот, пьяным неверным движением высоко поднимая стакан с красным вином. — Мы не сахарные, не растаем. Тут чудеса похлеще творятся. Слышали? Говорят, абрек Зелимхан снова обдурил этого хвастуна Вербицкого.
— Каким образом? — поинтересовался сидевший напротив пожилой человек.
— Что, каким образом? — не понял тамада. — Как я узнал? Помните, я заходил по дороге сюда к начальнику округа?..
— Помним.
— Так вот, на столе у него я видел депешу, в которой сообщается, что Зелимхан со своим отрядом вчера среди бела дня ворвался в Кизляр и увез из банка крупную сумму денег. При этом, оказывается, абрек предварительно сообщал письмом к Вербицкому, что он нападет на Кизляр.
— Вот это ловко! — воскликнул поручик. — Неужто и это сойдет господину Вербицкому?
— Не думаю, — отвечал рассказчик. — Но если даже начальство решит простить такое подполковнику, все равно это позор всему войску терскому. Подумать только, какой вызов бросает властям этот разбойник! Ай, какой срам! — покачал он пьяной головой.
Наблюдая из лесу за этими людьми, Зелимхан внимательно прислушивался к их разговору. Рядом с ним стоял Аюб, который ловил каждое слово и по-детски радовался за своего вожака. Затем абреки отъехали в глубь леса. Здесь, передав коня и винтовку Аюбу, харачоевец сказал:
— Жди меня, я на минуту подойду к этим людям. Узнаю, кто они такие.
Выйдя из лесу, Зелимхан направился к веселой компании и остановился неподалеку от них в позе робкого крестьянина.
— Салам алейкум, — произнес абрек.
Навстречу ему поднялся мужчина лет тридцати пяти, с маленькими черными глазами и такой же черной шевелюрой над низким лбом.
— Ва алейкум салам, — вежливо ответил он. — Проходите сюда, к ковру, будете нашим гостем, — и протянул Зелимхану свою маленькую потную руку.
— Баркалла, — отвечал харачоевец. — А я так просто, думаю: что за люди? Может, им нужна моя помощь...
— Баркалла. Вот возьмите, — человек с маленькими глазами протянул гостю рог с вином, — выпейте за наше знакомство.
— Да будет вами доволен бог, такое не пью, — отказался абрек.
— Я Данильбек Шараев из Грозного, адвокат. Может, слышали? Возьмите.
— Баркалла, — абрек заслонил лицо рукою, — а вот что вы адвокат, это мне очень кстати.
— Пожалуйста, приезжайте в Грозный, любое дело разрешу,— отвечал Данильбек. — А вы-то сами откуда?
— Из Эгиш-аула я, ходил по делу в крепость.
— Какое же у вас дело?
— Лесничий отобрал у меня делянку, а другой земли не имею под посев. Вот и хожу от одного начальника к другому, да толку никакого нет.
— Не возвращают, значит? — вмешался в разговор подошедший к ним поручик, пристально вглядываясь в лице Зелимхана.
— Да, не возвращают, — подтвердил харачоевец, спокойно выдерживая взгляд офицера. — Вот поеду к адвокату, он напишет мне хорошую бумагу к самому сардалу в Грузию. Может, тогда отдадут.
— Обязательно напишу, приезжайте, — пообещал пьяный Данильбек.
— Скажите, а как вас зовут? — поинтересовался поручик.
— Дуда, — не задумываясь, ответил абрек. — А вы что, разве знаете меня?
— Нет, — сказал поручик. — Но вы очень похожи на человека, которого я знал.
— На кого? Интересно... — улыбнулся абрек.
Поручик с минуту стоял молча, словно не решаясь назвать имя, затем выпалил:
— На абрека Зелимхана. Я когда-то этапировал его в тюрьму.
— Вот еще нашелся, тоже мне, Зелимхан, — засмеялся Данильбек, хлопая абрека по плечу.
Зелимхан стоял молча, с улыбкой глядя то на поручика, то на адвоката.
— Идемте, хотя бы шашлыка нашего отведайте, — пригласил абрека офицер.
— Спасибо, — абрек протянул ему руку на прощание, — я очень тороплюсь. Ну а вы, Данильбек, — повернулся он к адвокату, — ждите меня в Грозном, к вам приедет абрек Зелимхан, — и, сдержанно улыбаясь, направился к лесу.
— Уверяю вас, Данильбек, что он и есть тот самый абрек Зелимхан из Харачоя, — сказал поручик на ухо адвокату, и на лице его застыла растерянная улыбка.
— Господа! — крикнул пьяный Шараев, поворачиваясь к сидевшим на ковре товарищам. — Грибов тут знакомого нашел!..
Поручик схватил его за руку и шепотом предупредил:
— Ты что это шуметь надумал? Меня, например как офицера, начальство с удовольствием отдаст под трибунал за то, что я не арестовал Зелимхана, хотя весьма сомнительно, что при такой попытке кто-нибудь из нас остался бы в живых! Так что лучше помолчи, если не хочешь накликать беду.
Изрядно пьяные и увлеченные своим разговором, господа на ковре не обратили внимания на реплику адвоката.
* * *
В хижине старого пастуха сегодня было шумно. Зелимхан с товарищами сидел за оживленной беседой. Саламбек, который в минуты опасности всегда был резок и храбр до дерзости, теперь почему-то размяк, говорил вяло и снова собирался отдаться в руки властей. Вожак упрекал его за это.
— Ты сам просишь себе веревку на шею, — горячился Зелимхан.
— Но ведь генерал дал слово...
— Что ты заладил: генерал да генерал, — перебил его харачоевец. — Генералу Михееву ничего не стоит изменить своему слову, тем более, что дал он его не тебе, а твоим посредникам, которые готовы на все, лишь бы угодить тому же генералу.
— Это верно, Саламбек, подумай еще раз, — вмешался Зока.
— Я понимаю все это, Зока, но что делать — глубоко вздохнул сагопшинец, — они ведь замучили моих односельчан...
— Можно подумать, что Михеев станет гладить их по головке после того, как повесит тебя!
— Конечно, нет, — возразил Саламбек, — но на душе будет легче, что все это делается уже не из-за меня.
— Вот уж, право, не знаю, что бессердечнее, — снова отозвался Зелимхан, — пойти добровольно к палачу и сунуть голову в петлю или же, оставаясь на воле, заступаться за беззащитных? — харачоевец встал и молча принялся расхаживать по тесной комнате, раздумывая, как удержать товарища от неразумного шага.
Встал и Саламбек. Не глядя ни на кого, он вышел во двор.
— Иди за ним, — сказал вожак, обращаясь к Аюбу. — Посмотри, что он собирается делать. Не пойму никак, что с ним происходит. Будто подменили человека...
Новоатагинец вышел, но тотчас вернулся и сообщил, что Саламбек седлает коня.
Товарищи проводили его молча.
Вскоре после отъезда Саламбека явился Дуда и принес хабар, который обрушился на Зелимхана как гром: в Эгиш-ауле все говорили о начавшемся походе начальника Назрановского округа князя Андрекова и горы Галашек. Не говоря ни слова, харачоевец опоясался кинжалом и шашкой, взял в руку винтовку и направился к выходу.
— Нет, одного тебя мы не пустим, — сказал ему старый пастух, и все трое — Аюб, Дуда и Зока — последовали за своим вожаком.
* * *
Возвратившись в Сагопши, Саламбек на другой же день отправился но Владикавказ и сдался властям. Генерал Михеев не принял сагопшинца и передал его дело судебным органам.
Дело Саламбека слушалось в открытом судебном процессе, по мысли терского начальства, для устрашения горцев.
Председатель суда, восседавший на высоком кресле, не сомневался в своем праве приговаривать к смерти этих «дикарей», но, хотя он мог чувствовать себя в полной безопасности, душа его была полна животного страха перед каждым подсудимым. Саламбек на суде держался внешне спокойно, на все вопросы отвечал односложно. К судьям он не испытывал сейчас никакой ненависти, хотя и чувствовал, что жизнь и смерть его теперь находятся в их равнодушных руках.
На вопрос председательствующего:
— Какие у вас имеются ходатайства к суду?
Саламбек ответил:
— Никаких.
— Как это никаких?! Разве вам нечего попросить у суда? — удивился адвокат, вставая с места.
— Нет, — ответил абрек, ни на кого не глядя.
С самого начала судебного процесса в душе Саламбека что-то перевернулось. Физически необычайно сильный и храбрый, сегодня он чувствовал себя абсолютно бессильным перед тем, что совершалось над ним в этом зале. Это было нечто независимое и даже далекое от него. Зато все мысли его сконцентрировались на близком и понятном: среди публики в зале суда он увидел Бешира — бывшего старшину аула Сагопши, который в свое время явился виновником всех его бед, сделавших его абреком. Почему он, Саламбек, до сих пор не отомстил ему, не наказал его смертью по простым и ясным законам человеческой гордости?
Только сегодня, здесь, в зале суда, под надменными взглядами судей он понял, что никогда уже не сможет покарать своего смертельного врага, и пожалел, что сдался властям, не послушав Зелимхана. В том, что месть до сих пор не свершилась, был повинен сагопшинский кадий, который настойчиво уговаривал Саламбека простить Беширу его вину. Дескать, такова воля аллаха, и он велит простым смертным прощать врагам грехи их.
Еще месяц назад Саламбек сказал кадию:
— Такое всепрощение я оставляю аллаху. Как же это я могу простить человеку, который осквернил мой очаг и мое мужское достоинство?
— Что ты мелешь, еретик! — замахал руками кадий. — Объявляю тебя гяуром и врагом Магомета!
И вот Бешир сидит здесь, исподлобья поглядывает на Саламбека. Он, конечно, злорадствует, надеется, что сагопшинский абрек больше никогда не увидит свободы, что скоро не станет человека, который в любую минуту мог войти в его дом и свести с ним свои счеты.
Но где-то в глубине души у Саламбека еще таилась надежда, что такой солидный человек, как генерал, не может изменить своему слову. С юных лет горец привык верить, что на слово мужчины можно положиться. По его представлению, все записанное на бумаге может быть истолковано по-разному, но слово мужчины, тем более генерала, неизменно и твердо, как дамасский булат. А если так, Саламбек еще будет на воле, и тогда негодяй Бешир, а не он, честный горец, понесет справедливое наказание.
Смерти как таковой Саламбек не боялся. Все равно когда-нибудь предстоит умереть. Но, конечно, одно дело — смерть в бою, другое — на виселице...
Тем временем председатель суда теребил в руках листок бумаги, лежавший перед ним. Там было написано: «Повесить его и только». Судья жирно подчеркнул слово «повесить» и поставил в конце восклицательный знак.
7.
Утром Зезаг вместе с Муги отправилась пасти коров и лошадей. После ночной тревоги молодая женщина побоялась идти одна и взяла с собой мальчика. Но вскоре оба они прибежали домой и рассказали Бици, что в горах много солдат.
— Ой, беда! Ой, беда! Что мы будем делать без Зелимхана? — в страхе металась по комнате Зезаг, нелепо размахивая руками.
— Да вы не беспокойтесь, я не пущу сюда ни одного солдата, — уверял женщин Муги, держа в руках ружье Зезаг. Бици тоже взяла свое ружье. «Но как быть с детьми, куда их спрятать? — соображала она растерянно. — Хорошо, если я погибну, а если они? Зели никогда не простит меня!.. Тогда он с ума сойдет. Нет, так нельзя!» — и она попыталась отнять у Муги ружье.
— Так нельзя! — крикнула она, не слыша своего голоса.
В эту минуту, едва переводя дыхание, прибежал Эльберд из Нилхоя.
— Бици, Зезаг, не бойтесь! — взволнованно заговорил он. — В обиду я нас не дам. Соберите быстро все нужное, надо сейчас же уехать отсюда.
— Куда ехать, ведь кругом солдаты? — закричала Зезаг.
— Перестань! — прикрикнула на нее Бици.
«Да, уехать, уехать скорее, чтобы спасти детей», — мысленно твердила Бици, торопливо укладывая в хурджины необходимые вещи.
— Кто же мог донести властям, что вы здесь? — спросил Эльберд, помогая Бици собираться.
— Не знаю. Был здесь этот, Одноглазый...
— Какой Одноглазый?
— Как какой? Новый писарь из Галашек. Все это он...
— Скорее давайте вещи, я выхожу с детьми, — перебила ее Зезаг, хватая узел.
С помощью Эльберда они отъехали километров на десять от башни и скрылись в узкой лощине среди гор.
— Не бойтесь теперь, — успокоил их горец. — Пока побудьте здесь, а я отправлюсь навстречу Зелимхану. Он, вероятно, уже знает об этом походе и спешит вам на помощь.
— Хорошо, — ответила Бици, — он обычно пробирается сюда вдоль Ассы, по правому берегу.
Вечером солдаты подошли к башне, которую покинула семья Зелимхана, разожгли костры и остановились на отдых. Они пели песни, часовые громко перекликались на постах.
Из горного ущелья, где укрылась семья абрека, были видны эти костры. Они мерцали так далеко, что Бици почти успокоилась. Каков же был ее ужас, когда утром она обнаружила, что ущелье их со всех сторон окружено солдатами.
Несчастные поспешили укрыться среди камней, но отовсюду были нацелены на них черные стволы винтовок.
— Не бойтесь, мои дорогие, — успокаивала Бици плачущих детей, держа ружье наизготовку. — Вот-вот появится ваш отец, и освободит вас.
Муги лежал рядом с матерью, тоже с ружьем в руках, готовый выстрелить в первого, кто приблизится к ним.
Зезаг суетилась, подтаскивая камни, чтобы сделать недоступным для вражеских пуль их последнее убежище. Муслимат и Элисат, плача, помогали ей.
Враги между тем пока не открывали огонь. Им было приказано взять пленников живыми. Но чтобы попугать их и заставить сдаться без сопротивления, они скатили в ущелье большой камень.
— Мама! — крикнула Муслимат. — Они хотят убить нас. Скажи им, пусть не бросают камни!
Но мать грозно молчала. «Нет, не попрошу пощады, не унижусь перед врагами. Пусть убивают, — мысленно твердила она, — умру без страха, как подобает жене абрека!» — и она взвела курок. Однако вспомнив, что рядом с ней дети и ее выстрел может тотчас вызвать ответный огонь, она опустила ружье.
В это время скатился еще один камень. Он, подпрыгивая, пролетел совсем рядом с Муги.
— О мама! Они убили Муги! — закричала Муслимат.
— Муги?
Бици вздрогнула: «Если я не сохраню жизнь Муги и Лом-Али — единственного племянника Зелимхана, то погибло все...» — пронеслось у нее в голове.
— Эй, Бици, сдавайтесь, все равно не уйдете от нас! — раздался позади чей-то голос.
Она обернулась и онемела: спустившись по склону ущелья, к ним приближался офицер с мучительно знакомым лицом... Да это был пристав Чернов, непосредственный виновник первых несчастий, обрушившихся на семью Бахо, человек, убить которого Зелимхан поклялся своему отцу. Вдруг Бици показалось, что Чернов убегает от нее.
— Стой! Стой, проклятый! — крикнула она и, рванувшись вперед, выстрелила в Чернова. Женщина вытянула голову, стараясь увидеть, упал ли он. Но тут что-то обожгло ее плечо, и она потеряла сознание.
Очнулась Бици на земле, среди солдат. Высокий сухощавый офицер в синем мундире наклонился над ней. Она не знала, что это князь Андреков. До сознания ее дошло, что он что-то говорит ей:
— Не бойтесь, вам ничего не грозит. Только скажите нам, где Зелимхан?
Бици молчала, руки не повиновались ей. Глаза ее тщетно хотели проникнуть сквозь плотную стену окруживших ее солдат, чтобы убедиться, что дети живы, а Чернов мертв.
— Не знаю я Зелимхана, — произнесла она, пытаясь подняться.
— Как это не знаете? — возмутился офицер. — Он же ваш муж.
— Да, муж, но я не знаю, где он.
— Последний раз спрашиваю, где Зелимхан? — уже угрожающе крикнул князь Андреков.
— Скажите ему еще раз, — обратилась Бици к переводчику, — что я не знаю, где Зелимхан, — и взглянула на князя с ненавистью и отвращением.
— Нет, знаешь, и все расскажешь! Все! — он зло пнул ее ногой. Будто очнувшись от этого удара, опираясь на руку, Бици присела.