Дягилев Владимир Вечное дерево
Владимир Дягилев
ВЕЧНОЕ ДЕРЕВО
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Степан Степанович Стрелков сидел у подернутого ледком окна и разглядывал свои руки, будто за сорок восемь лет жизни ему все некогда было рассмотреть их и только теперь выдалось свободное время.
Руки-тяжелые, с широкими запястьями, с негладкими ладонями, в мелких узловатых шрамах.
Он мог бы рассказать историю каждого шрама. Вот этот, между большим и указательным на левой, - память о задержанном нарушителе. Сбитый ноготь на среднем-"визитная карточка" рабочей молодости. Вся правая кисть шершавая, как терка,-пожизненная отметина Отечественной войны.
Много довелось испытать этим рукам, много переделать.
А теперь...
Степан Степанович вздохнул прерывисто и опустил руки на колени.
Стул скрипнул под ним, словно пожаловался.
Степан Степанович поднялся, не спеша сходил на кухню, принес молоток, гвозди и принялся прибивать ножку.
- Отец, что это такое?-услышал он голос жены и обернулся.
В дверях стояла Нина Владимировна - румяная с морозца.
Степан Степанович впервые заметил, что жена подкрашивает губы, и почему-то это открытие было неприятно ему.
-Делать тебе нечего,-сказала Нина Владимировна.
Она сказала это просто, не желая обидеть, но ее слова неожиданно задели его.
- Верно. Нечего, - подтвердил он.
Нина Владимировна не поддержала разговора, а подойдя к нему близко, так что он увидел свое отражение в ее зрачках,сказала:
- Ты вот что, отец, на Журку обрати внимание. На носу выпускные экзамены, а он знай своим баскетболом занимается. Надо в институт готовиться.
- Непременно в институт?-спросил он, не потому что не хотел, чтобы сын учился дальше, а просто просьба была непривычной. Всю жизнь жена занималась воспитанием детей, а он-военной службой. Они старались честно выполнять каждый свое дело. И то, что жена вдруг нарушила это установленное правило, удивило его.
- А что же, он неучем оставаться должен? - вспылила Нина Владимировна.
- Да, начинали мы не очень грамотными, но Советскую власть создали, и теперь у нас учатся...-возразил Степан Степанович тем твердым голосом, который появлялся у него в минуты волнения.
- Не надо политбесед,-перебила Нина Владимировна. -Лучше съезди к Сидору Митрофановичу, он, ка"
жется. Текстильным командует.
- Какое отношение к Виктору имеет Текстильный?
- Не спорь. Мы с тобой не герои пьесы.
Степан Степанович и сам не любил пререканий.
- Решим так,-сказал он.-Куда захочет-туда и пойдет. Сумеет-пусть поступает. Нянькой не буду.
Я, слава богу, без нянек вырос.
Скобочки густых бровей Нины Владимировны полезли кверху.
- Вырос! .. Теперь не то время. Сейчас диплом нужен.
- Диплом не щиток-им от жизни не прикроешься.
Нина Владимировна стала спорить и горячиться. Но Степан Степанович, не проронив больше ни слова, надел шинель с темными полосками на месте погон, каракулевую папаху и-вышел на улицу.
Очутившись во дворе, Степан Степанович тотчас ощутил на лице острый порыв ветра.
Сморгнув слезу, он заспешил за угол, на солнечную сторону дома. Здесь было тепло, слегка припекало.
С крыш падала капель.
Он сел на стоявшую возле дома узкую, припадающую на одну ножку скамейку и стал думать о только что происшедшем разговоре с женой.
Жена намекнула ему, что он неуч. И это оскорбило Степана Степановича. Уже много лет не слушал он от нее этого грубого слова. Когда-то, в первые годы их совместной жизни, когда он был еще молоденьким щеголеватым лейтенантом, Нина в минуту запальчивости назвала его неучем. Она кичилась своим воспитанием, образованием и хорошим голосом.
Потом это прошло. После войны он Ни разу не слышал от нее грубого слова.
Вернувшись с фронта подполковником, Степан Степанович получил генеральскую должность. Его ценили в соединении. Офицеры часто обращались за советом, любили бывать ^него дома. И Нина Владимировна охотно и приветливо принимала их. Ей приятно было видеть внимание и уважение, которое оказывали ее мужу, а это значит и ей. Она свыклась с этим и никогда уже больше не произносила обидного слова "неуч".
И вдруг сегодня он снова услышал это слово.
"Конечно, кто я теперь-отставник",-подумал Степан Степанович.
Послышалось громкое похрустывапие. К нему подходил твердым, крупным шагом рослый и широкий в плечах полковник в отставке Куницын.
Куницын был старым товарищем Степана Степановича еще по училищу. Они и раньше встречались, и каждый раз радовались, увидев друг друга, вспоминали однокашников, дружков своих. Для них, для их памяти все они, невзирая на возраст, положение и звание, всегда оставались такими же жизнерадостными, подтянутыми и веселыми, какими запомнились с юных лет, с училища.
Вот и сейчас, глядя на Куницыпа-теперь просто соседа по дому,-Степан Степанович вспомнил его молодым, ладным, рослым пареньком, стоящим в их роте правофланговым (сам Степан Степанович стоял девятнадцатым). Куницын единственный курсант в училище носил черные усики-стрелки. Над этими усиками любили подтрунивать товарищи, но Куницын стойко выдерживал все насмешки, усов не сбривал. В годы войны "стрелки" превратились сначала в "штычки", потом стали пышными, длинными, чуть не до ушей. А сейчас усы обвисли, поседели, но все равно придавали Куницыну бравый вид.
- Вижу, сидишь, как подсадная утка. Думаю - пойду пристроюсь, - сказал Куницын басом и, подавая Степану Степановичу мясистую руку, ни с того ни с сего захохотал, будто закашлялся.
Они пошли вдоль дома.
Под солнцем блестел ледок, словно по двору было насыпано битое стекло.
- Ну как, привыкаешь?-спросил Куницын, приняв молчаливость Степана Степановича за тоску по службе.-Я, брат, первый год места себе не находил.
- Работу искать надо,-сказал Степан Степанович.
- Ну скажи, все то же,- прогудел Куницын.-И я поначалу рвался, да не так-то это просто. Никуда мы с тобой, старые моржи, не годимся, никому мы не нужны.
Специальности у нас нет-раз. Новую приобретать поздно-два. Смотрят на нас как на вышедших в тиражтри. К почетному и обеспеченному положению мы привыкли и менять его на худшее не пожелаем-четыре.
Ну, есть и пять, и шесть, и семь...
- Есть одно,-возразил Степан Степанович,-желание работать. А если его нет, тут и пять, и шесть, и семь...
- Знаешь- что?-перебил Куницын, подхватывая Степана Степановича под руку.-Строй дачу. Малину разводи.,.
- Разрешите пристроиться?
К ним подошел капитан первого ранга в отставке Копна. Он был в черной шинели, в фуражке с вензелями на козырьке, в начищенных ботинках. Фамилия Копна не подходила к его невысокой фигуре, мелким чертам лица, негромкому простуженному голосу. Он был уволен из армии по болезни, и болезнь эта была на лице его желто-лимонного цвета. Седые виски еще более подчеркивали желтизну лица.
Полковники поздоровались и пустили Копну на левый фланг.
Степан Степанович оглядел своих товарищей и грустно улыбнулся.
- Читали?-спросил Копна.-Кеннеди-то запретил своим генералам подначивающие речи произносить. Может, на штиль потянет, а?
- Поживем-увидим,-уклончиво ответил Куницын. - Все равно мы с ними на разных флангах.
Копна подскочил на месте, спутал шаг и тотчас поправился, зашагал в ногу.
- Что же, в таком случае мирное сосуществование невозможно, по-твоему?
- Ну, возможно, - протянул Куницын и тут же заметил: - Но как на них надеяться?
- Постой, - Копна остановился на секунду. - Где же логика?
Они заспорили, горячась и перебивая друг друга.
И раньше Степан Степанович не раз слышал подобные споры, но они почему-то не раздражали его так, как сегодня. "О чем они спорят? - думал он, уступая место Копне поближе к Куницыну.-Делать нечего-вот и спорят. Когда служили - не до споров было..."
Он пр-ипомнил во всех подробностях историю своей отставки. Сначала был указ о сокращении армии. Они радовались и одобряли этот указ, понимая его мирные цели и благородные задачи. Потом, когда речь пошла о практическом выполнении этого указа, некоторые офицеры, особенно те, что постарше, заволновались. Коекому оставалось дослужить до положенной пенсии годдва. Кое-кто не хотел уходить, чувствуя себя еще вполне способным к службе. Были и такие, что просто пугались перемены, как жители глухой деревеньки пугаются переезда в шумный город. Для страха имелись основания:
у многих офицеров не было гражданской специальности.
Однако будильники службы были заведены отдельно для каждого. Отделы кадров работали исправно. Ежедневно раздавались звонки, и кому-то из офицеров приходилось подниматься, уступая место более молодому.
Многие штатные должности сокращались, и тут уж надо было уходить из армии.
- Нет, ты только послушай,-прервал его размышления Копна.
- Без меня разбирайтесь, - отмахнулся Степан Степанович и опять задумался.
Он вспомнил, как его вызвал к себе генерал - непосредственный начальник и боевой товарищ.
- Как дела, старина?-спросил генерал непривычно приветливо, и Степан Степанович сразу понял: что-то не то, никогда еще за много лет совместной службы он не обращался к нему так фамильярно.
- Что, и мне звоночек?
Генерал смутился, полез в стол и достал бумагу.
В ней официально предлагалось рассмотреть вопрос об отставке офицеров. В списке была фамилия и Стрелкова...
- Ну, легенда, - пробасил Куницын и толкнул Степана Степановича в бок.
- Да спорьте вы на здоровье,-сказал Степан Сте"
панович и продолжал вспоминать.
Генерал посоветовал комиссоваться, и Степан Степа* нович послушался его совета.
В госпитале только и разговоров было о болезнях, о статьях, о пенсии, о процентах и выслуге лет. Здоровые и крепкие офицеры-те, что еще вчера вставали по тревоге, стойко переносили все трудности воинской жизни, любили под гром оркестра шагать впереди своих полков и батальонов, могли ползать по-пластунски, прыгать с парашютом, водить танки, учить солдат,все эти боевые и закаленные командиры превратились вдруг в озабоченных, жалующихся, больных людей...
Все в Степане Степановиче протестовало против этого неестественного положения. Но приказ есть приказ, и он привык выполнять его: ходил по врачам, жаловался на болезни и ранения, сдавал анализы.
- Поздравляю, -с непонятной завистью произнес сосед по палате-лысый, рыхлый полковник, когда Степан Степанович, злой и потный от стыда, вернулся с комиссии.
- Иди ты к черту! - грубо ответил Степан Степане* вич и пошел в курилку.
- Ты чего это? - обидчиво пробасил Куницын.
- А что?
- Да к черту меня посылаешь...
Степан Степанович не успел ответить. По дорожке, прижимая двумя руками коричневый портфельчик, шла Иринка и плакала.
- Ты о чем, дочка?
Она покосилась на посторонних и ничего не ответила"
Степан Степанович достал платок, утер ей слезы.
- Замерзла?
- Нет,-сказала она, качая головой.-Двойку па физкультуре получила.
И она заплакала горше прежнего.
Степан Степанович козырнул товарищам.
- Заходите вечерком. Может, пульку сгоняем.
По вечерам, обычно в выходные дни, у Стрелковых играли в преферанс. Степан Степанович любил эту игру с давних пор, не очень увлекался ею, но, когда доводилось, играл с охотой. Преферанс отвлекал от каждодневных забот и тревог, от мыслей по службе, успокаивал.
Играли не часто, но с удовольствием.
Так было.
Теперь играли почти каждый вечер. Обязательно приходил полковник в отставке, старяй друг дома Самофал.
Еще кто-нибудь на огонек появлялся. А нет, так играли втроем: Самофал, Степан Степанович и Нина Владимировна.
Самофал являлся ровно в двадцать ноль-ноль, пожимал руку улыбающейся хозяйке, звонко прищелкивая при этом каблуками. Рассаживались, Нина Владимировна доставала карандаши, Иван Дмитриевич вынимал из кармана расчерченный лист бумаги, пододвигал к себе сапожок-пепельницу. И игра начиналась.
В этот приход Самофала Степан Степанович вдруг заметил, как за последнее время изменился Иван Дмитриевич. Трудно было определить, в чем состояла эта перемена. Он был все тот же: высокий, красивый, по-юношески стройный. Седина не старила, а молодила его энергичное лицо, как бы освещая его дополнительным светом. Даже привычка приглаживать двумя руками и без того гладкие, всегда хорошо лежащие волосы осталась.
Но вместе с тем было в нем что-то такое, чего раньше Степан Степанович не улавливал-то ли больше морщин появилось у глаз и у губ, то ли не так тщательно, как обычно, он был побрит и подстрижен, то ли не совсем чистый подворотничок был на его еще не старом кителе.
Что-то было.
Самофал "и на этот раз вынул лист бумаги, старательно разгладил его и положил перед собой.
Степан Степанович посмотрел на этот лист и опять впервые обратил внимание, как тщательно он расчерчены линии четкие, прямоугольник правильный, пулька ровная, места записи красиво разлинованы цветными карандашами.
"Сколько времени потрачено на это,-подумал Степан Степанович, сам не зная почему испытывая досаду. - Наверное, полдня чертил".
- Ты здоров ли?
- Вполне.
- Что-то часто я тебя навеселе вижу.
- Бывает.
Нина Владимировна воспользовалась разговором мужчин и вышла из комнаты.
"Если он не хочет делать это сам, - рассудила она, - то я от его имени сделаю".
Нина Владимировна прошла в коридорчик, к телефонной книжке, где был записан телефон Сидора Митрофановича - директора Текстильного института.
Едва она успела поговорить с Сидором Митрофановичем, раздался звонок. Заявились Копна, Куницын и редкий гость - полковник в отставке Шамин, секретарь партийной организации жилконторы.
Копна пришел с газетой в руках. Раздевшись, он быстренько причесал свои редкие волосы с пробором посредине, так что каждый волосок был виден. Пробор был прямой, как по линейке, и нос у Копны прямой, и губыдве бледные ленточки, чуть загнутые у краев. Он прошел к столу широко и уверенно, по-моряцки расставляя ноги, и тотчас заговорил своим жиденьким, простуженным голоском:
- Что же творится в Конго, товарищи?! Курс на расчленение.
Он произнес это таким трагическим тоном, как будто его самого собирались расчленять.
- Ты хоть поздоровайся, борец за ослабление международной напряженности, - прервал его Самофал и встал, чтобы пожать руку товарищу.
Куницын вошел стремительно, загудел, засмеялся, выдал хозяйке целую серию комплиментов.
Шамин появился тихо, поздоровался тихо, сел тихо.
Он не любит шума, он - человек дела.
Нина Владимировна занялась чаем, запорхала из комнаты на кухню, только рукавчики у халата развевались, словно подрезанные крылья.
Мужчины остались за столом одни.
- А я, собственно, пришел пригласить тебя на дачу, - пробасил Куницын и, вероятно желая объяснить, почему он приглашает только Степана Степановича, сказал: - Скучает вояка. Знаете, о чем он сегодня докладывал мне? Работать, мол, надо.
- Конечно, - подтвердил Степан Степанович. - Я уже целый месяц ищу работу. Договорился с одним однополчанином пойти на завод, да он приболел.
- Видите!-воскликнул Куницын, удивленно разведя руками, и засмеялся.
Товарищи не поддержали его.
Куницын размашисто пригладил усы и спросил басовито:
- Куда же, если не военная тайна, намечаешь?
- На завод хочу. Слесарем. Это моя довоенная специальность.
- Ну-у, - протянул Куницын и обвел глазами товарищей, - удивил,слесарем...
- А что особенного?-спросил Степан Степанович, не понимая иронии Куницына.-Я действительно работал слесарем. Ты просто не знаешь. Все время как-то тянуло на завод вернуться. И сейчас пойду на работу с радостью, если, конечно, место найдется.
- Но как-то все-таки неловко,-не одобрил Шамин. - Полковник - слесарем?
- Я лично даю свое "добро",-вставил Копна.- Ничего особенного не вижу в том, что Стрелков будет работать слесарем. Любит-работай. Я бы, например, с удовольствием. Я тоже от станка и на флот.,, Да вот здоровье...
- Хм, скажи!-хмыкнулКуницын.
- А что?!-возмутился Степан Степанович, понявший наконец, что над ним посмеиваются. - Действительно, любимое дело. Через всю жизнь пронес.
- Разговорчики,-запальчиво прогудел Куницын.
Шамин поднял руку над столом, как бы повелевая успокоиться тому и другому.
- Подумай,-сказал он.-По-серьезному отнесись.
Зачем это нужно? Кому нужен простой рабочий в чине полковника?
- Мне. Самому мне.
- Позволь карандаш,-попросил Шамин.-Давай посчитаем. Пенсия у тебя большая. Заработаешь ты на этой должности рублей семьдесят-восемьдесят, ну, даже сто. Так что это тебе даст?
- Моральное удовлетворение, - быстро ответил Степан Степанович. - Вы не берете в расчет самого главпого: любовь человека к своей работе... А я...-он помедлил, сообщил доверительно: - Бывало, на фронте, в затишье, лежу и мечтаю. Вот об этих, о мирных днях, о заводе.
- Идиллия, - не выдержал Куницын.
- Нет, почему же, - не поддержал его Ша.мин. - Это все так. Я верю. Но сейчас стоит ли? Полковник все-таки. Можешь больше пользы принести па другом деле, не у станка.
- Ты всю нашу корпорацию подводишь,-тотчас отозвался Куницын. Дескать, вот... ни на что больше не способен.
- Ерунда,-вмешался Самофал, молчавший до сих пор.-Мы о его способностях знаем. А вот это... Я первый раз слышу...
Степан Степанович насторожился: что скажет старый друг? К голосу Самофала он всегда прислушивался.
- Удивил ты меня, Степан, - произнес Самофал с чувством.-Мужеством своим удивил. Не каждый примет такое решение, не каждый найдет в себе силы пойти в рабочие на склоне лет.