- Не понимаю.
И вдруг Журка вспомнил конверт. Он успел тогда прочитать два слова: "Энергетик" и "Цыбулько". Первое - это вот санаторий. А второе?
- А Цыбулько может быть? - спросил он неуверенно.
- Почему нет? Украинская фамилия. Значит, Цыбулько?-сестра потянулась к толстому'журналу с загнутыми краями.
Журка покосился на цветы, радуясь, что все наконец выяснится и сейчас он разыщет Ганну.
- Цыбулько, Ганна Тимофеевна,-прочитала сестра, проведя пальцем по.раскрытому журналу.
- Да, да, Ганна, - поспешил подтвердить Журка.
- Уехала.
- Как уехала?
- Одним из видов транспорта.
- Ну что вы?! Не может быть.
- Досрочно на пять суток.
Журка вышел из санатория и остановился на широком крыльце.
"Уехала. А как же я? А что же со мной?"
Он не мог себе представить, что будет дальше, и боялся сделать шаг вперед. Площадка крыльца была как бы плацдармом, на котором он мог еще держаться, хотя бы памятью о ней.
Мимо него проходили люди, поглядывая на Журку с любопытством, спрашивали, кого он ждет. Дальше оставаться здесь было неудобно, и он, сделав над собой усилие, медленно сошел с крыльца.
Вокруг кипела жизнь. Доносились голоса людей. Он ничего не слышал и никого не замечал. Все это теперь не трогало его и не существовало для Журки, все это теперь опустело, поблекло и потеряло всякий смысл. Он шел один точно по вымершему городу.
Его окликнули, но Журка не остановился. Никому он не нужен, и никто его не интересует.
Кто-то хлопнул Журку по плечу.
Цыган!
- Торопишься? Догоняешь кого-то? - спросил. Цыган.
Журка не ответил.
"Да, да, догонять! - блеснула мысль. - Она ж из Ленинграда".
Журка бросился домой.
Мать сидела у раскрытого окна и шила.
- Вот что, - с ходу, едва переводя дыхание, произнес Журка. - Напрочь! - и швырнул учебники так, что они, скользнув по столу, упали на пол. ^
Мать подняла на него удивленные, все так же печальные глаза. На мгновение жалость, к ней сжала Журкино сердце, но он тут же поборол это чувство, крикнул:
- Не буду заниматься. Летим домой.
- Что ты говоришь? - Брови Нины Владимировны дрогнули.
- Не хочу! - закричал Журка, боясь пожалеть мать, отступить от решения. - Не выбрал... Глупо.., Пойду работать... На завод пойду.
На крик из кухни появилась бабушка.
- Нет, ты только послушай,-зарыдала Нина Владимировна.
Журка бросился к себе наверх и начал собираться, засовывать в чемодан одежду и книги.
Снизу доносились сдержанные рыдания и прерывистый разговор. Бабушка успокаивала мать.
"Молоток бабуся!"-одобрил Журка и придавил чемодан коленом.
Тут он вспомнил о медали, подарке бабушки в день окончания школы.
- Вот это уж теперь ни к чему,-сказал Журка.
Он достал из чемодана коробочку и аккуратно положил ее на дедушкину полку с книгами.
Мать еще несколько раз в этот день пробовала уговаривать его. Журка не отступал от своего.
Наутро Нина Владимировна позвонила знакомым и, заручившись местами на самолет, стала укладывать вещи. Она собирала платья и плакала. А Журка думал:
"Если она поездом, тогда я раньше ее прилечу. Вот будет здорово. Вот будет номер! Здравствуйте, Ганна. Я - вот он!"
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Сильный стук разбудил Степана Степановича. Он приподнялся на руках," прислушался. Стук повторился.
Степан Степанович заспешил к дверям.
- Кто?
- Свои.
Это был голос жены.
От неожиданности он не мог открыть дверь. Цепочка выскальзывала из пальцев. Наконец открыл, увидел Нину Владимировну и сына.
Журка стоял у порога, смотрел на него выжидающе, сжимаясь весь и сутулясь. -
- Все горбишься,-сказал Степан Степанович.- Проходите.
Нина Владимировна опустилась на табуретку у плиты и заплакала.
- Что такое?
- Ты еще... еще не знаешь всего, - выговорила Нина Владимировна сквозь слезы.
Степан Степанович не понял ее, оглянулся на Журку.
Тот стоял, виновато улыбаясь, но в глазах его появилось то выражение, которое уже было однажды: и пугливости, и решительности, и готовности действовать наперекор всему-выражение солдата, победившего страх.
- Не хочет сдавать... Учиться не хочет, - с трудом выговорила Нина Владимировна.
- Ну и что ж. Не маленький. Еще есть время подумать, разобраться.
- Нечего сказать-утешил. Я думала, хоть ты воздействуешь. А ты... - Нина Владимировна достала платок, утерла лицо и резко поднялась. - Ну, чего стоишь! - прикрикнула она на Журку и пошла по комнатам, твердо ступая, словно стараясь подчеркнуть этим свою злость и обиду.
"Не плачет больше-и ладно",-подумал Степан Степанович и пошел умываться.
- У Иринки был?-крикнула вслед ему Нина Владимировна.
- В порядке,-не останавливаясь, ответил Степан Степанович.
Дверь в ванную комнату была полуоткрыта. Он заметил, что сын выходит на кухню и все поглядывает в его сторону. Выйдет, взглянет, делая вид, что ищет что-то, и опять скроется.
"Может, посоветоваться хочет?"
Степан Степанович подозвал сына.
- Завтра на завод пойдем, если не возражаешь.
Журка закивал головой, будто ждал этого предложения. А сам тотчас подумал о другом, о. главном: "Где Ганна? Как найти ее?"
Пока что все складывалось не в его пользу. Хотя они и летели самолетом, но мало что выгадали. Из-за грозы посадку совершили в Москве и до Ленинграда добирались поездом. А она, вероятно, в эти минуты уже с поезда сходит. Поехать бы на вокзал. Но нельзя. Что скажешь?
Как уйдешь? Где ее искать?
"И как это я не расспросил, где она живет? Нужно было узнать, и только. А теперь что? Куда податься?
Живет в общежитии. Ха! Сколько, их в Ленинграде. Работает на заводе. Так их, наверно, несколько десятков.
Еще и номерные есть. Тогда вообще..."
Выйдя на кухню, Журка еще раз заглянул в ванную комнату. Отец причесывался у зеркала. Несмотря на раннее утро,ъид у него был усталый, шея заросшая, плечи опущены, и весь он казался меньше, чем всегда. ЖУРка даже остановился, пораженный своим открытием, только сейчас поняв, в чем дело: пропал "столбик"! Отец потерял военную выправку, пригнулся, обмяк и сразу постарел. Журке почему-то вспомнилось, как они на даче пригибали деревья, чтобы покачаться на них. Деревья потом так и оставались согнутыми.
Журка еще раз посмотрел на отца через плечо, и жгучая жалость сжала сердце. Он понял вдруг, как нелегко было отцу это время.
"А нам не написал, и сейчас не жалуется".
Песляк был не в духе. В последнее время все шло шиворот-навыворот. Чем сильнее старался, тем больше не ладилось дело. То ЧП, то случаи недовольства расценками.
В годы войны он секретарствовал в Казахстане. Приходилось много ездить по ухабистым, размытым дорогам. Машина частенько буксовала, и шофер, длинноногий Митька, всегда ругал при этом хозяйственников.
- Чертяки! Резины не дают. Вон, поди, гладкая, как плешь.
Резина и в самом деле была низкого качества. Скаты приходилось обматывать цепями, которые при езде погромыхивали, как кандалы.
Но и цепи не всегда помогали. Нередко Песляку приходилось вылезать из машины и, стоя чуть ли не по колено в грязи, подкладывать под колеса ветки, доски - что попало, и толкать свой застрявший "виллис".
Сейчас было точно такое же состояние, будто он забирается в грязь и буксует, а машина идет юзом и вотвот сползет в кювет.
Он действовал на заводе старыми, как ему казалось испытанными методами: вызывал, накачивал, грозился - не помогало. Его машина продолжала буксовать, скользить в сторону, и не было сил удержать это неуправляемое движение.
"Так есть же еще сила, так не кончился же еще Прокопий Песляк",-твердил он себе и вспоминал, как совсем еще недавно все у него получалось. Машина шла куда надо.
Перед ним сидели Георгий Фадеевич - немолодой рабочий и начальник цеха - Кузьма Ильич. Они сидели в партийном кабинете, потому что у Песляка шел мелкий ремонт-меняли провода. Тут же, в конце длинного стола, покрытого давно нестиранным кумачом" пристроился заведующий парткабинетом Куницын. Он перебирал какие-то журналы, делая .вид, что к чему-то готовится.
Залетающий в раскрытые окна ветер изредка шевелил страницами, и они шуршали, как сухие листья.
Песляк все сильнее раздражался. Разговор опять принимал не тот оборот. Этот Георгий Фадеевич, отказавшийся от наряда, на все доводы и убеждения Песляка лишь перекладывал руки с колен на стол и обратно и твердил односложно, как попугай: "бестолковщина", "безобразие вглубь загонять не стану". А его начальник, вместо того чтобы одернуть своего подчиненного, помалкивал, поглядывал в окно, будто и не слушал разговора.
- Да ты знаешь?!-Песляк повысил голос.-Знаешь, что это такое-отказ от наряда?
Георгий Фадеевич сдернул руки с колен, словно обжегся, ответил с достоинством:
Георгий Фадеевич сдернул руки с колен, словно обжегся, ответил с достоинством:
- Я-то знаю... А вот ты... Ты-то вот и не знаешь.
Он встал и неторопливо, но решительно пошел к двери.
- Куда?!-рявкнул Песляк.
Георгий Фадеевич даже не оглянулся.
Песляк злым взглядом смотрел на Кузьму Ильича:
что тот теперь скажет?
Кузьма Ильич был невозмутим, все поглядывал в окно, выходящее в заводский двор.
- Вот она-твоя работа,-произнес Песляк.-Никакой воспитательной работы в цехе не ведется. Не цех, а черт знает что!
Кузьма Ильич поднялся, давая понять, что не желает слушать незаслуженные обвинения.
- Вы все в стороне. А мне за вас вкатывают,- говорил Песляк. - Я не намерен больше терпеть. И этого, между прочим, товарища Стрелкова мы также призовем к порядку.
- За что же?-спросил Кузьма Ильич.
Песляк смолк. Фамилия Стрелкова вырвалась у него под горячую руку.
- Так за что же?-повторил свой вопрос Кузьма Ильич.
- Дурной пример подает. Молодежь портит, - решительно произнес Песляк. - Махинации разные устраивает.
- Никакого дурного примера он не подает..
- Прикрываешь? А обмен, чьих это рук дело?
- Об обмене я знаю. И вообще это мелочь...
- Мелочь... У нас нет мелочей... Из мелочей...
Куницын опять зашуршал книгой.
- А ну-ка, Платон Матвеевич, скажи, - обратился к нему Песляк, абсолютно уверенный в поддержке своего подчиненного.-Мелочь это или не мелочь?
Куницын медленно повернулся, и Кузьма Ильич увидел его лицо, обмякшее, непривычное.
- Ну?!-потребовал Песляк.
И этот окрик как бы перевесил чашу внутренних весов. Куницын одернул пиджак, весь подобрался и ответил негромко, но четко:
- Стрелков тут не виноват.
Песляк тоже медленно поднялся и произнес после паузы:
- Та-ак... Ты, Кузьма Ильич, свободен.
- А у меня еще есть вопросы, - сказал Кузьма Ильич, не желая оставлять Куницына в таком положении,
- После, после.
- Относительно инициативы... Участия рабочих...
По расценкам, по нормам.
Песляк протянул Кузьме Ильичу руку.
- Зайди как-нибудь.
Они остались вдвоем с Куницыным.
- Ты, товарищ, думаешь со мной работать или нет?-спросил Песляк.
На секунду опасения за недобрые последствия этой ссоры овладели Куницыным. Но он тотчас подавил эти чувства.
- Нет,-ответил он и повторил твердо:-Нет, товарищ, не думаю. Повернулся через левое плечо и пошел тяжелым шагом из кабинета.
Журка проснулся рано, открыл глаза, увидел на стене свою фотографию, освещенную солнцем, и сна как не бывало. Тотчас подумалось о том, что случится сегодня. Произойдет встреча с Ганной. Конечно же он разыщет ее. Сперва пойдет в справочное, потом по указанному адресу. Если ее не будет дома, он дождется. Хоть до утра ждать будет.
Журка лежал и думал о Ганне, представляя себе встречу с нею. Она все еще сердится, но он объяснит, и она поймет. Поняла же тогда и даже цветы взяла. А на этот раз, может, так случится, что от удивления и рассердиться не успеет, просто протянет руку, улыбнется и скажет: "Садитесь". Он сядет, и она будет задавать ему знакомые вопросы: куда он поступает? как подготовился? А он тогда и скажет, что никуда не поступает, а идет на завод.
Журка засмеялся, представляя выражение ее лица, когда он скажет эти слова.
"Вот было бы хорошо устроиться и документик показать".
Тут Журка подумал, что сама работа его не притягивает, идет он лишь потому, что это будет приятно Ганне..
"Ну и что? И тоже неплохо..."
_ Он почувствовал себя счастливым оттого, что у него теперь есть Ганна и для нее он готов на все. Такого у Журки никогда не было. То есть было: стремился разряд получить, мячик в кольцо забросить. Но это не то. Сейчас, для Ганны, он готов хоть один против целой команды выступить. Очень это здорово, когда есть человек, для которого охота звезду с неба достать!
Журка чувствовал себя богатым. У него появилось то, чего никогда не было. Цель жизни. Он и не знал, что ему недоставало этой цели. И каким он был бедным...
В комнате родителей послышалось движение. Поднялся отец. Журка тотчас понял, что это он. Отец встает определенно, не рассиживается, не расхажйвается, не потягивается и не зевает. Встанет на ноги и пойдет.
"Да, это ей будет приятно", - подумал Журка и тоже встал.
Отец, увидев его на кухне, кивнул одобрительно.
"А у отца тоже цель,-рассудил Журка.-Его Ганна - его работа".
Это открытие обрадовало Журку. Отец вдруг сделался ближе и понятнее.
Появилась мать. Молча стала возиться у плиты, готовить завтрак.
"Опять не разговаривают",-догадался Журка. Но теперь ссора родителей мало волновала его. Даже смешно было: стоят два взрослых близких человека, молчат, и каждый готовит сам себе завтрак.
Журку одолевало нетерпение. Хотелось скорее броситься на розыски Ганны. Но для этого нужно было пойти на завод, устроиться на работу, получить документик, а уж потом-в справочное.
Мать поставила перед Журкой брызжущую маслом сковородку и сказала:
- Я тебя об одном прошу: не торопись, подумай, еще есть время.
- Ага, - буркнул Журка, лишь бы она отвязалась и не вздумала читать мораль или задерживать его.
Они вышли вместе с отцом и некоторое время шагали молча.
- Поначалу будут трудности, - сказал отец. - Может, не понравится. А ты не отступай. Работа-она слабеньких не любит. Малодушных она презирает. А уж потом, если ты к ней с любовью, то и она... Она тебя на всю жизнь полюбит, такую радость даст... - голос у Степана Степановича потеплел, как будто оттаял.
Журка невольно вспомнил разговор с Ганной: ее голос, ее мысли совпадали с отцовскими.
"Вот бы послушала... Вот бы удивилась... Сразу бы отца зауважала..."
Перед кабинетом начальника отдела кадров отец остановился, снова выпрямился "столбиком". Журка еще никогда не видел, чтобы отец так подтягивался. Это подействовало, Журка тоже вытянулся, как перед ответственной игрой, и шагнул вслед за отцом.
За столом сидел нестарый человек, весь чистый и гладкий, в безукоризненно белой рубашке.
Увидев отца, начальник взглянул не очень приветливо, но затем моментально показал золотые зубы.
- Вот, своего новобранца привел, - сказал отец после того, как поздоровался с завом.-Хочу, чтобы боевым солдатом стал.
- Похвально, - произнес зав таким тоном, будто не похвалил, а обругал отца.
Он все так же, не убирая улыбки, осмотрел Журку, как вещь, которую собирается покупать. Журке от этого взгляда сделалось не по себе, и он невольно ссутулился.
- Школу окончил, а института не выбрал, вот и желает поработать, ума-разума набраться, - объяснил отец.
- Конечно, конечно, - отозвался зав и поправил крахмальные манжеты. Только почему к нам?
- То есть как? - спросил отец, и Журке почему-то стало неловко за него, как будто он провинился в чем-то.
И за себя тоже неловко, потому что из-за него к отцу отнеслись здесь так неприветливо.
- Нечто вроде семейственности получается, - продолжал зав. - Нет, я не против, но другие могут..
- Прошу извинить, - прервал его отец. - Это несерьезный разговор. Парень хочет работать, и ваша задача - поддержать его. Слесаря, станочники нам нужны.
У него даже разряд есть...
- Все ясно, товарищ Стрелков.
Журке стало жаль отца и обидно за то, что их так встретили, и он сказал:
- Да ну, напрочь.
-Что значит "напрочь"?-прикрикнул отец.-Ты будешь здесь работать.
Похудевшее, залоснившееся на скулах лицо его сделалось необычно строгим, такого выражения Журка никогда еще не замечал.
"Вот так, наверное, он и на войне, в ответственную минуту..."
- Я думаю, мне не придется идти к вышестоящему начальнику? -проговорил отец четко и твердо и посмотрел на зава из-под бровей.
- При чем тут вышестоящие началъттки?
- Вы все понимаете. Идем, Журка. Товарищ Хорошевский подумает.
Отец шел впереди нахохлившийся и сердитый. Журка глядел на его крутой, заросший затылок и понимал, что отцу стыдно перед ним за случившееся. "Он ж-е агитировал за работу. Он же не такого приема ожидал".
Журке захотелось ободрить отца, и он произнес:
- Да ладно тебе.
Отец круто обернулся.
- Ты не обращай внимания. Это так. Это временвое.
Окончательное решение в нашу пользу будет. А сейчас пойдем-ка, я тебе настоящих людей покажу.
Журке совсем никуда не хотелось идти, у него было свое дело - разыскать Ганну, но он не мог отказаться, понимая, что отец стремится сгладить недоброе впечатление и просто нехорошо сейчас противиться этому.
Отец взял у Журки паспорт, куда-то сходил и вскоре вернулся с пропуском.
Они перешли дорогу и очутились в большом и гулком цехе. Тотчас со всех сторон раздались всевозможные звуки: что-то позванивало, что-то гудело, что-то ахало, и эхо разлеталось по всем уголкам. Звуки сливались, но не мешали друг другу и не раздражали слух.