Проза
Рик Кук, Эрнест Хоган Обсидиановая жатва
— Я всегда любил тебя, мальчик мой, — пророкотал дядюшка Тлалок, улыбаясь и показывая два ровных ряда инкрустированных нефритом зубов.
Я вежливо кивнул, пригубил горький шоколад и прислушался к стуку назойливых молоточков в висках, гадая, какой камень на этот раз держит за пазухой старый ублюдок.
На первом этаже «Дворца Колибри» завывали струнные и глухо бухали ударные. Классическая мелодия разворачивалась, крепла, взлетала на крещендо: это почти полностью лишенный слуха очередной объект привязанности дядюшки Тлалока рвал уши посетителей, увлеченно излагая неудачный конец романа между Курящейся Горой и Белой Леди. Подумать только, она и близко не подошла к высокой ноте! Так, прокаркала что-то. Когда-то с подобных певиц за подобные штучки содрали бы шкуру! Но времена меняются, мир, как известно, шагает к гибели семимильными шагами, поэтому она с улыбкой раскланялась под дружные аплодисменты и даже умудрилась покраснеть сквозь желтую краску, которой более чем старательно вымазалась перед выступлением. Сочетание этой самой краски и естественного румянца придавало ей вид скорее желтушный, нежели привлекательный.
Глаза щипало от дыма табака и травки, смешанного с приторно-сладкой, отдающей сосной вонью копаловых[1] благовоний, почти заглушавших запахи специй и цветов лимона, с легкой примесью смрада застарелой мочи, доносившегося из туалета в конце коридора.
Дядюшка Тлалок, такой же жирный и уродливый, как его тезка, Бог Дождя, откинулся на спинку кресла, того самого, с резным изображением Смерти под правым подлокотником и Чудища Земли — под левым.
— Признаюсь, что смотрю на тебя, скорее, как на племянника, чем на служащего.
Дело плохо.
Каждый раз, когда дядюшка разражался элегическими тирадами насчет «почти родства», я ждал очередного подвоха. Очевидно, и на этот раз он припас для меня нечто особенно подлое.
Старый негодяй сделал знак стоявшей на коленях девушке с бутылкой пульке в тоненьких ручках. Та мгновенно скользнула вперед, чтобы наполнить его чашу. И хотя ей давно проткнули барабанные перепонки, так что бедняга была совсем глуха, он все же воздержался от разговоров, пока девушка не удалилась, так же бесшумно, как пришла.
Дядюшка старательно огляделся, заговорщически подмигнул, подался ко мне, стоявшему на коленях у его ног, на совесть приложился к черепу, служившему ему кубком, и зловонно рыгнул.
— У меня для тебя небольшое задание.
— Я ваш покорнейший слуга, господин мой дядюшка.
— Твой кузен Девять Оленей…
А, чтоб тебя! Так я и думал. Вот это попал!
— Я знаю его, дядюшка-цзин.
Хорошо еще, что голос меня не выдал!
— Он послушник Магистра Смерти.
— Я слышал.
— Магистр Смерти кое-что хранит в своем храме. Мне хотелось бы знать, как это существо… погибло и что еще известно о нем твоему кузену.
— Мне дозволено знать, что это за существо, дядя-цзин?
Дядюшка Тлалок помедлил, словно взвешивая, какую долю правды стоит мне открыть, и нагнулся еще ниже.
— Это хуэтлакоатль. Можно сказать, важная птица.
Когда я вышел из «Дворца Колибри», шел дождь, мелкая теплая морось, вызывающая не слишком приятные ассоциации: почему-то все время казалось, будто это сам Тлалок мочится на меня. Совсем как этот шлюхин сын, его тезка, с которым мне только сейчас довелось беседовать.
Я поплотнее закутался в плащ с отороченным перьями капюшоном, рассеянно потеребил мягкий пух. Перышки колибри, знак воина, бога войны, самого Леворукого Колибри, и следовательно, неоспоримого символа благородства. Разумеется, самые знатные аристократы дополняли перья колибри плюмажем из хвостов кетцалей, символа бога Кетцалькоатля, но я давненько не имел дел с аристократами, как высшего, так и низшего ранга, а еще дольше не общался с членами собственного рода. Правда, как я, так и мои родственники предпочитали сложившееся положение вещей. Но дядюшка Тлалок отдал распоряжение, а его слово практически заменяло закон в Английском квартале.
Я переступил через спящего на обочине нищего, откинул голову, распрямил плечи и направился к храму Магистра Смерти: само воплощение Чада Колибри, идущего в Поле Цветов, навстречу судьбе.
Стража у храмовой ограды беспрекословно пропустила меня, руководствуясь столь бесспорными признаками, как мой плащ, родовая татуировка на щеках и осанка. Ни один из наемников дядюшки не пробрался бы так легко в священный квартал Атлнахуака: поэтому старый ублюдок и выбрал меня для этой проклятущей работенки.
Храм Магистра Смерти находился в дальнем конце священного квартала, рядом с заливом, и с подветренной стороны. Я, спокойно и не вызывая любопытных взглядов, прогуливался между аристократами, священниками и слугами, собравшимися здесь в этот час. Включенные прожектора заливали раскрашенные резные фризы неприятно ярким светом. То тут, то там неоновые трубки обводили верхушки пирамид багрово-красным — цветом свежей крови, и пурпурным, оттенка крови свернувшейся. Все казалось иным: немного резче, грубее, чем я помнил, хотя было ясно, что священный квартал не изменился.
Впрочем, и Девять Оленей тоже. Такой же тощий и вихляющийся, как в детстве. Годы ничего не смогли поделать с его безвольным подбородком, а нефритовая губная затычка[2] искусной работы только подчеркивала ущербность владельца. Нужно признаться, мы всегда недолюбливали друг друга.
— Не ожидал увидеть тебя снова, — честно признался он, когда храмовый слуга ввел меня к нему.
Я бросил взгляд за его спину, на каменные столы, нагруженные какими-то свертками и тщательно задрапированными предметами.
— А мне казалось, ты только и ждешь, что я рано или поздно объявлюсь.
Время, очевидно, оказалось столь же бессильно улучшить чувство юмора, сколь и усовершенствовать линию подбородка.
— Не думал увидеть тебя живым, — поправился Девять Оленей. — Тебе вообще не следует здесь бывать.
Я улыбнулся; вернее, обнажил зубы в оскале, неплохо усвоенном с тех пор, как подвернулась работа на дядюшку Тлалока.
— Можешь позвать стражу и вывести меня отсюда, — мягко посоветовал я. — Разумеется, в таком случае мне придется найти тебя в другом месте, чтобы решить наше дельце.
Судя по выражению его лица, до него дошли просочившиеся в мою почтенную семейку слухи о том, что случилось с последним родственничком, посмевшим прогневать меня.
— И что тебе надо? — мрачно осведомился он.
— Хочу взглянуть на одного из твоих подопечных. И услышать все, что ты можешь о нем сказать.
— Подопечных? Имеешь в виду животное?
Что же, его предположение вполне закономерно. В обязанности Магистра Смерти входит сбор трупов животных, подохших по всему юроду, равно как и тел Людей, принесенных в жертву, а также казненных преступников. Но мой кузен чертовски хорошо понимал, что речь идет не о животном, да и голос его выдавал.
— Я имел в виду хуэтлакоатля.
Девять Оленей съежился и вздрогнул, как от удара.
— Нет! Нив коем, случае!
Я с преувеличенней небрежностью прислонился к стене и скрестил руки на груди.
— Как хочешь, кузен. Выбор за тобой.
Поколебавшись, он, очевидно, взвесил шансы и счел за лучшее согласиться на все, лишь бы я поскорее убрался. Он пожал плечами, махнул рукой и повел меня по короткому коридору. В конце находилась комната — узкая, с низкими потолками, но куда более опрятная, чем приемная. На полу были разбросаны душистые травы, газовые рожки отбрасывали яркий равномерный свет. Обычно подобные помещения предназначались для тел высшей знати и важных чиновников. То, что лежало сейчас на столе, при жизни не было ни аристократом, ни тем более чиновником, но явно «имело вес».
— Только побыстрее, — предупредил Девять Оленей, едва мы переступили порог. — Скоро за телом придут.
Я сделал знак, и кузен откинул красную простыню, прикрывавшую труп.
Существо на каменной плите было ростом с человека и ходило на двух ногах. На этом сходство с человеком кончалось. Зеленовато-серая кожа, меняющая цвет на мертвенно-белую между лапами. Вытянутая вперед морда с пастью, усаженной острыми зубами, предназначенными для того, чтобы кусать, рвать, терзать. Огромные средние когти на каждой задней лапе отведены назад в смертной судороге. Передние — чуть потоньше и более гибкие — тем не менее застыли в хищном хватательном жесте. Труп лежал на боку: перевернуть его на спину мешал хвост.
Хуэтлакоатли, древние повелители змей, таинственные обитатели Виру, лежавшего к югу континента. Несмотря на сотни лет торговли, набегов и случавшихся время от времени войн, несмотря на то, что они устроили торговую факторию на острове в заливе, раньше я никогда не видел их во плоти.
— Удовлетворен? — прошипел Девять Оленей, пытаясь прикрыть чудовище. Но я нахмурился и отстранил его. Труп был располосован от паха до шеи. На теле имелись и другие раны: колотые — в верхней части груди, и темная линия вокруг шеи — очевидно, след удавки.
Ткнув пальцем в зияющую рану, я покосился на Девять Оленей.
— Это было сделано после смерти, — признался тот. — При условии, что тварь функционирует, как человек или как животное. Сердце… или в чем там содержится его душа… перестало биться. Создание не было принесено в жертву.
Я нагнулся, чтобы получше рассмотреть трехпалые лапы со смертоносными когтями.
— Кровь была?
— Нет. И на большом пальце задней лапы тоже. А теперь, не будешь ли так добр убраться?
— Попозже. Итак, что еще можешь сказать?
— Ничего. Проваливай.
Не обязательно быть телепатом, чтобы понять, о чем он думает. Как аристократ, хоть и не слишком знатный, и отпрыск рода Тростников я имею полное право находиться здесь. Но принадлежность к роду и моя жизнь — это все, что не было отнято у меня при изгнании. И, несмотря на теоретические права члена рода, сомневаюсь, что властям понравится, если какой-то человек, даже самой безупречной репутации, станет шнырять здесь и совать нос в столь деликатные вещи, как мертвый хуэтлакоатль. Так что я очень легко могу лишиться головы. Но Девять Оленей куда больше заботится о собственной шкуре: случись что со мной — достанется и ему. И поскольку мой кузен высоко ценил свою карьеру (гораздо выше, чем мою жизнь), домыслить остальное было легче легкого.
— Мне спешить некуда: впереди вся ночь, — неторопливо сказал я.
Девять Оленей скрипнул зубами.
— Его прикончили там же, где нашли, в переулке… если, разумеется, эти твари истекают кровью, как животные.
Ну что же, укромный темный переулок — вполне подходящее место для подобной расправы. Я потянулся к нижнему краю убогого плаща, наброшенного на странное существо.
— Что это?
Девять Оленей неловко переминался с ноги на ногу.
— Не знаю. Клянусь, не знаю.
Я поднес тряпку к носу, фыркнул, пытаясь отогнать зловоние.
— Свечной жир.
Разжав руки, я снова осмотрел тело. Тот, кто сделал это, некоторое время постоял над трупом.
Девять Оленей почти приплясывал от волнения.
— Представители хуэтлакоатлей с минуты на минуту будут здесь, чтобы унести тело. Если тебя тут застанут, нам обоим несдобровать.
— Никаких душистых трав и скрученных полотнищ?
— Мы не знаем, какие обычаи практикуют хуэтлакоатли в таких случаях. Да иди же!
Больше здесь поживиться было нечем, и я подчинился. Немного подождал в тени, напротив храма Магистра Смерти, под резным изображением Чудища Земли, защищавшим меня от дождя, и хорошенько обдумал все, что узнал от кузена. Пока еще не время возвращаться но «Дворец Колибри». Дядюшка Тлалок любит подробные отчеты, а не тайны.
Первой загадкой была гибель твари. Как это произошло? Драка между хуэтлакоатлями? Возможно. Предположительно, они убивали, вспарывая животы острыми когтями задних лап и выпуская внутренности, но рана шла снизу вверх, а не наоборот, и, что всего интереснее, плоть была аккуратно разрезана, а не порвана. Следы же удавки и колотые раны на груди предполагали вмешательство человека. Потому-то, наверное, дядюшка Тлалок с таким пристрастием относился к этому делу.
Итак, предположим, хуэтлакоатля прикончили люди. Именно люди. Один держал удавку, кто-то орудовал кинжалом: убийц, скорее всего, было двое, судя по частоте ударов. Но мотив? Верно, тварей недолюбливали настолько, что они редко покидали свой сказочный остров в заливе и почти всегда путешествовали под охраной вооруженных воинов. Однако в данном случае ни о какой охране речи не было. Может, хуэтлакоатль осмелился выйти в город по какому-то необычному делу?
Шорох резиновых шин по мокрой от дождя мостовой заставил меня отступить глубже в тень. Паромобиль, длинный, низкий, такой же черный и блестящий, как гагатовое ожерелье Госпожи Смерти, подкатил ко входу в храм. Пар с шипением вырывался из-под капота. Чересчур широкая и низкая дверца распахнулась, изнутри показались четыре закутанные в плащи фигуры. Первые три пошли вперед, через минуту за ними последовала четвертая. Эти трое были людьми: сразу заметно, несмотря на скованные движения под бесформенными одеяниями. А вот четвертый — нет. Уж слишком он был гибким, каким-то растекающимся: семенил, подпрыгивал и проделывал все это совершенно естественно, в отличие от своих товарищей, которые вели себя, подчиняясь каким-то не известным мне правилам.
Существо то и дело подавалось вперед всем телом и высоко поднимало ноги. Ворота храма открылись, и все четверо исчезли.
Итак, что бы там ни было, представители сочли необходимым приехать за хуэтлакоатлем. Правда, мне почти ничего не было известно о них, но я точно знал: слишком пылкими чувствами по отношению к собратьям они не отличались. Очевидно, не родственные заботы привели сюда хуэтлакоатля со свитой. Интересно.
И с каждой минутой становится все интереснее.
Не прошло и четверти часа, как ворота снова открылись, и оттуда выступили закутанные в плащи фигуры. Впереди шел человек, за ним — господин хуэтлакоатль, а потом и слуги, несущие большой сверток. Хуэтлакоатль первым уселся в паромобиль. Носильщики уложили труп и тоже сели. Агрегат громко фыркнул паром и умчался в ночь.
Я повернулся и направился к пристани. Но во «Дворец Колибри» не зашел. Ночь еще только начиналась. Ветер разогнал облака, открыв унылое беззвездное небо, нависшее над чернеющими водами залива. Гигантская статуя Богини Бурь улыбнулась мне, показывая выщербленные зубы и потрескавшиеся губы. В квартале Атлнахуака имелось немало улиц, которые следовало сегодня обойти.
«Двор Змей» мало походил на «Дворец Колибри». Последний представлял собой настоящую древность, в отличие от аляповатого современного сооружения. Жестяная модерновая музыка, вырывавшаяся из видавшего виды автомата, била по нервам. Публика тоже была сортом пониже, однако слово дядюшки Тлалока и здесь имело вес, так что некоторые из клиентов могли оказаться полезными.
Я остановился у входной ниши, стряхнул капли дождя со шляпы. Порыв ледяного воздуха из кондиционера пробрался под мокрый плащ и пробрал меня до костей. Я обвел взглядом зал в поисках нужного человека. К сожалению, выбор оказался не гак уж велик. Сторожа вечерней смены прикончили свое пойло и давно разбрелись по домам. Ночная смена завершится на рассвете. Остальные посетители — преступники, шлюхи и забулдыги — вряд ли могли мне помочь. Единственным подходящим человечком оказался Семь Дождей, одиноко сидевший в углу. Не совсем то, что нужно, но для начала сойдет.
Возраст Семь Дождей приближался к пятому десятку. На лице проступали морщины, шрамы грубо рассекали татуировки на груди и руках. Обрюзгшее лицо и отвислый живот выдавали завсегдатая баров и кабачков. Не успел я пересечь комнату, как он злобно ощерился.
— Итак, молодой господинчик, — воскликнул он чересчур громко, — решили почтить нас своим присутствием?
Я снисходительно кивнул.
— О, что вы, это я должен быть польщен, уважаемая ищейка, — сказал я с достоинством аристократа. — Позвольте мне выказать вам свое восхищение, заплатив за очередной горшок с пивом.
Он окрысился пуще прежнего, но я преспокойно устроился рядом, пытаясь решить, стоит ли игра свеч. Семь Дождей, похоже, вспомнил, что случилось в тот раз, когда он вел дело, или уразумел, на кого я работаю, и сообразил, что лучше не зарываться.
— Что, во имя девяти кругов ада, тебе от меня потребовалось? — проворчал он.
— Всего-навсего короткая беседа, а возможно, и шанс выказать потом мою благодарность.
Семь Дождей чертовски хорошо понимал, чья именно благодарность должна быть выказана, как, вероятно, и любой другой посетить бара. Но лучше о подобных вещах не упоминать.
Я передвинул стул так, чтобы никто не мог заметить движения моих губ.
— Сегодня недалеко от складов было совершено убийство.
— Ты думаешь, что я обязан запоминать каждого несчастного парня, которого угораздило влипнуть в передрягу и закончить жизнь с перерезанным горлом?
— Я не сказал, что это был парень.
Лицо Семь Дождей застыло.
— Ах, да, — промямлил он. — Тот тип…
— Где это было?
Его глазки беспокойно бегали, хотя губы едва шевелились.
— За складами, недалеко от английских доков. Между третьим и четвертым.
— Время?
— Обнаружили его за час до рассвета. Не наши люди, а случайный прохожий, матрос.
Его лицо расплылось в невеселой улыбке.
— Беднягу вывернуло наизнанку при виде находки.
— Какие-то улики?
На этот раз пауза длилась куда дольше.