Проспект Поля Думера перешел в бульвар Эмиля Ожье. Жозефина жила чуть дальше, в парке Ренлей. Она заметила мужчину, который делал гимнастику, подтягивался на дереве. Такой элегантный мужчина, в белом плаще. Забавно он выглядел: такой франт, а висит на ветке, поднимается и опускается на руках. Лица его она не разглядела, он висел к ней спиной.
Неплохое начало для романа. Мужчина повис на ветке в парке. Темная-темная ночь. Он в белом плаще, подтягивается не торопясь, рассчитывая силы. Проходящие мимо женщины оглядываются и скорей спешат восвояси. Кто знает, что у него на уме, то ли хочет повеситься, то ли наброситься на кого-нибудь. То ли отчаявшийся бедняга, то ли убийца… Вот так и начнется эта история. Жозефина доверяла жизни, посылавшей ей знаки, идеи, детали для сюжета. Именно так она написала первую книгу. Глядя на мир широко открытыми глазами. Прислушиваясь, принюхиваясь, наблюдая. Только так можно не стареть. Стареешь, когда замыкаешься в себе, когда отказываешься видеть, слышать, обонять. Жизнь и творчество часто идут рука об руку.
Она шагала по парку. Вокруг темнота, ночь стояла безлунная. Она вдруг почувствовала себя так, словно заблудилась в глухом, враждебном лесу. Задние фары машин казались размытыми за пеленой дождя, их слабые, неясные отсветы пробегали по деревьям и кустам. Ветка, качнувшись под порывом ветра, задела ее по руке. Жозефина вздрогнула. Сердце на миг замерло, потом бешено заколотилось. Она пожала плечами и ускорила шаг. Что здесь может случиться, в этом районе? Все сидят по домам, едят вкусный суп из свежих овощей или всей семьей смотрят телевизор. Дети приняли ванну, переоделись в пижаму и режут в тарелках мясо, а родители рассказывают, как прошел день. Тут нет полоумных, которые рыщут по улицам, задирают прохожих и выхватывают нож. Она заставила себя думать о чем-нибудь другом.
Непохоже на Луку: не прийти и даже не предупредить. Наверное, что-то случилось с его братом. Что-нибудь серьезное, потому он и забыл об их встрече. «Мне надо с вами поговорить, Жозефина, это очень важно». Сейчас он, скорее всего, в полицейском участке, пытается вытащить Витторио из очередной скверной истории. Он всегда все бросал, когда надо было выручать брата. Витторио отказывался встречаться с ней: говорил, не нравится мне эта девка, прибрала тебя к рукам, и с виду абсолютная клуша. Ревнует, насмешливо заметил Лука. «И вы не вступились, когда он назвал меня клушей?» Он улыбнулся: «Да я привык, он хочет, чтобы я занимался только им… Раньше он таким не был, но с каждым годом становится все ранимее, все раздражительнее. Потому я и не хочу, чтоб вы виделись, он бывает очень неприятным, а я слишком вами дорожу». Она услышала только конец фразы и благодарно засунула руку ему в карман.
Значит, дражайшая матушка желает проинспектировать мое новое жилище, но не желает в этом признаться. Анриетта Плиссонье никогда не звонит первой. Ей подавай уважение и почет. Тот вечер, когда я сумела дать ей отпор, стал для меня первым вечером свободной жизни, первым шагом к независимости. Может, все и началось именно тогда? Статуя Великой Командирши рассыпалась, и Анриетта Гробз пала, лапки кверху. С тех пор на нее посыпались несчастья. Сейчас она жила одна в большой квартире, которую благородно оставил ей муж, Марсель Гробз. Он сбежал от нее к другой, более милосердной подруге, и та родила ему малыша — Марселя Гробза-младшего. Надо бы позвонить Марселю, подумала Жозефина, испытывавшая к отчиму куда более теплые чувства, чем к родительнице.
Ветви деревьев качались в угрожающем танце. Прямо какая-то пляска Смерти: длинные темные ветки похожи на лохмотья ведьм. Она поежилась. Ветер швырнул ей в глаза струи дождя, ледяные иголки впились в лицо. Она уже ничего не видела. Из трех фонарей на аллее горел только один. Бледная, размытая дождем полоска света тянулась к небу. Вода лилась сверху, летела со всех сторон, поднималась дымкой с земли. Брызгала, сыпалась, кружилась в воздухе мелкой пылью. Жозефина следила взглядом за мутным лучом, угасающим в темном небе, за дрожащими в луче капельками.
Она не заметила тени, крадущейся за ней.
Не услышала быстрых приближающихся шагов.
Лишь почувствовала, как ее тянут назад, как сильная мужская рука зажимает ей рот, а другая бьет со всей силы прямо в сердце. Она тут же решила, что у нее хотят отнять посылку. Левой рукой удерживая пакет, она вырывалась, отбивалась как могла, но быстро задохнулась. Зашлась в кашле, обмякла и повалилась на землю. Успела только заметить подошвы дорогих ботинок, гладкие, чистые, они лупили ее по всему телу. Она закрывалась руками, свернулась клубком. Пакет упал на землю. Мужчина шипел сквозь зубы проклятия: сука, сука, гадина, задница вонючая, доигралась, тварь, я тебе покажу, как выделываться, я тебе глотку поганую заткну, сучка, насовсем. Он осыпал ее бранью и ударами. Жозефина закрыла глаза. Лежала неподвижно, изо рта тянулась струйка крови… Страшные подошвы ушли, оставив ее распростертой на земле.
Она ждала довольно долго, потом встала на колени, упираясь локтями в землю, поднялась на ноги. Сделала глубокий вдох. Поняла, что кровь идет из разбитого рта и из левой руки. Нагнулась к пакету, лежавшему на земле. Подобрала его и обнаружила, что снизу он прорезан ножом. Первой ее мыслью было: Антуан спас меня. Если бы я не прижимала к сердцу эту посылку, все, что осталось от моего мужа, я была бы сейчас мертва. Кроссовка с толстой подошвой спасла мне жизнь… Ей вспомнилось, что в Средние века реликвии служили оберегами. Клали в медальон или ладанку лоскут платья святой Агнессы или обрывок подошвы святого Бенедикта, носили на шее и чувствовали себя в безопасности. Она поцеловала оберточную бумагу и поблагодарила святого Антуана.
Жозефина ощупала живот, грудь, шею. Нет, вроде не ранена. Внезапно она почувствовала резкую боль в левой руке: он порезал ей тыльную сторону кисти, из раны лилась кровь.
Ей было так страшно, что подкашивались ноги. Она спряталась за толстое дерево и, прижавшись к мокрой шершавой коре, попыталась отдышаться. Первая мысль была о Зоэ. Главное, ничего ей не говорить, ничего. Она не вынесет мысли, что мама в опасности. Это случайность, ошибка, это какой-то псих, он не меня хотел убить, это псих, ну кто может меня ненавидеть настолько, чтобы желать мне смерти, я тут ни при чем, это псих. Слова путались в голове. Она уперлась руками в колени, удостоверилась, что стоит на ногах, и побрела к деревянной лакированной двери своего подъезда.
На столике при входе лежала записка от Зоэ: «Мамочка, я в подвале с Полем, нашим соседом. Кажется, у меня появился друг».
Жозефина прошла в свою комнату, закрыла за собой дверь. Еле живая. Сняла пальто, бросила на кровать, сняла свитер, юбку, обнаружила, что рукав пальто испачкан кровью, а на левой поле — два длинных вертикальных разреза. Свернула его комом, нашла большой пакет для мусора, запихнула туда всю одежду и засунула в дальний угол шкафа. Потом она его выбросит. Внимательно осмотрела руки, ноги, плечи. Ни царапины. Отправилась в душ. Проходя мимо большого зеркала над раковиной, провела рукой по лбу и увидела себя. Бледную как смерть. Потную. С бегающими глазами. Она коснулась волос — а где же шапочка? Потеряла. Наверное, валяется где-то на земле. Слезы хлынули ручьем. Может, надо пойти и забрать шапку, чтобы не оставлять примет, по которым ее можно опознать? Нет, пока ей не хватит храбрости.
Он ударил ее. Прямо в грудь. Ножом. Тонким, острым лезвием. Она могла умереть. В какой-то газете она прочла, что в Европе ходит на свободе не менее сорока серийных убийц. Интересно, сколько их во Франции. Впрочем, из его брани было ясно, что он сводил какие-то счеты. «Доигралась, тварь, я тебе покажу, как выделываться, я тебе глотку поганую заткну». Его слова болью отдавались в мозгу. Он, наверное, с кем-то меня перепутал. Я получила за кого-то другого. Надо обязательно убедить себя в этом, иначе жизнь станет невыносимой. Она никому не сможет доверять. Будет всего бояться.
Она приняла душ, помыла голову, высушила феном, надела футболку, джинсы, на всякий случай накрасилась — вдруг выступят синяки, мазнула помадой по губам и попыталась улыбнуться своему отражению. Ничего не случилось, Зоэ не должна ни о чем догадаться, надо держаться весело, как будто все в порядке. Она не сможет никому об этом рассказать. Придется жить с этой тайной. Или рассказать Ширли? Я могу все рассказать Ширли. Эта мысль ее успокоила. Она шумно выдохнула, выталкивая из себя все напряжение, всю тревогу, разрывающую грудь. Надо принять арнику, чтобы не было синяков. Взяла в аптечке тубу, высыпала дозу гомеопатических шариков под язык, подождала, пока те рассосутся. Может, обратиться в полицию? Предупредить их, что в округе бродит убийца. Да, но… Тогда узнает Зоэ. Нельзя ничего говорить Зоэ. Она открыла люк под ванной и спрятала посылку от товарищей Антуана.
Она приняла душ, помыла голову, высушила феном, надела футболку, джинсы, на всякий случай накрасилась — вдруг выступят синяки, мазнула помадой по губам и попыталась улыбнуться своему отражению. Ничего не случилось, Зоэ не должна ни о чем догадаться, надо держаться весело, как будто все в порядке. Она не сможет никому об этом рассказать. Придется жить с этой тайной. Или рассказать Ширли? Я могу все рассказать Ширли. Эта мысль ее успокоила. Она шумно выдохнула, выталкивая из себя все напряжение, всю тревогу, разрывающую грудь. Надо принять арнику, чтобы не было синяков. Взяла в аптечке тубу, высыпала дозу гомеопатических шариков под язык, подождала, пока те рассосутся. Может, обратиться в полицию? Предупредить их, что в округе бродит убийца. Да, но… Тогда узнает Зоэ. Нельзя ничего говорить Зоэ. Она открыла люк под ванной и спрятала посылку от товарищей Антуана.
Туда уж точно никто не полезет.
В гостиной она налила себе большой стакан виски, выпила и пошла к Зоэ в подвал.
— Мама, познакомься, это Поль.
Мальчик, примерно одних лет с Зоэ, тощий, как цапля, с копной светлых курчавых волос, в черной майке в обтяжку, вежливо поклонился Жозефине. Зоэ не сводила глаз с матери, ища ее одобрения.
— Здравствуй, Поль. Ты живешь в нашем доме? — спросила Жозефина бесцветным голосом.
— На четвертом этаже. Моя фамилия Мерсон. Поль Мерсон. Я на год старше Зоэ.
Ему казалось важным уточнить, что он старше этой девчонки, глядевшей на него преданными восхищенными глазами.
— А как вы познакомились?
Она изо всех сил старалась говорить спокойно, не обращать внимания на резкие, отрывистые удары сердца.
— Я услышала шум в подвале — бум-бум, спустилась и увидела Поля, он играл на барабанах. Смотри, мам, он устроил в своем отсеке подвала музыкальную студию.
Зоэ потащила мать взглянуть на студию Поля. Он поставил там акустическую ударную установку — бас-барабан, малый барабан, три тома, джазовые тарелки и пару цимбал; картину дополнял черный вертящийся стул. На малом барабане лежали палочки, на стуле — ноты. Под потолком болталась лампочка, распространяя тусклый неверный свет.
— Здорово, — похвалила Жозефина, еле сдерживаясь, чтобы не чихнуть: от пыли щекотало в носу. — Отличные инструменты. Профессиональные.
Она городила первое, что придет в голову. Она ничего не понимала в барабанах.
— Нормальные. «Tama Swingstar». Мне их подарили на прошлое Рождество, а на следующее я получу тарелки от Paiste, «Ride Giant Beat».
Она слушала, поражаясь точности его ответов.
— А ты сделал звукоизоляцию в подвале?
— Ну да… Пришлось, ведь когда я играю, грохот получается тот еще. Я тут репетирую, а играем мы у приятеля, у него свой дом в Коломб. Там можно спокойно играть и никого не беспокоить. А тут народ напрягается… Особенно этот тип за стенкой.
Он показал подбородком на соседний отсек подвала.
— Может, звукоизоляция плохая? — предположила Зоэ, оглядывая стены подвала, покрытые толстой белой пленкой.
— Ну сколько ж можно! Это все-таки подвал. В подвале люди не живут. Папа сказал, что сделал все по максимуму, а тот дядька — профессиональный скандалист. Вечно всем недоволен. И на каждом собрании жильцов, кстати, обязательно с кем-нибудь собачится.
— Может, у него есть причины…
— Папа говорит, нет. Просто склочник. Бузит по любому поводу. Если кто-то поставит машину на пешеходном переходе, он закатывает дикую истерику! Мы-то его знаем как облупленного, мы здесь уже лет десять, так что сами понимаете…
Поль покачал головой — этакий умудренный жизнью взрослый. Он был выше и больше Зоэ, но лицо его пока оставалось детским, а плечи — по-мальчишески узкими.
— Черт! Легок на помине! Прячемся!
Он захлопнул дверь за собой и Зоэ. Жозефина увидела высокого, прекрасно одетого мужчину; он шел с таким хозяйским видом, словно весь подвал был его собственностью.
— Добрый вечер, — выдавила она, вжавшись в стену.
— Добрый вечер, — бросил мужчина и прошел мимо, не удостоив ее взглядом.
Он был в темно-сером деловом костюме и белой рубашке. Костюм подчеркивал каждый мускул мощного торса, широкий виндзорский узел галстука выглядел безупречно, из белоснежных манжет выглядывали две серые жемчужные запонки. Он достал из кармана ключи, открыл дверь в свой отсек и запер за собой.
Поль появился не сразу: сперва убедился, что мужчина ушел.
— Он ничего не сказал?
— Нет, — ответила Жозефина. — По-моему, он меня даже не заметил.
— Да уж, хорош гусь, времени на болтовню не тратит.
— Это твой папа так говорит? — спросила Жозефина; ее забавлял серьезный тон мальчика.
— Нет. Это мама говорит. Она всех в нашем доме знает. У него вроде как шикарный подвал. С мастерской и всякими инструментами. А дома у него аквариум. Огромный, с гротами, водорослями, флуоресцентной подсветкой, искусственными островами. А рыбок в нем нет!
— Твоя мама немало выяснила, я смотрю, — сказала Жозефина, убеждаясь, что из разговоров с Полем можно многое узнать про обитателей дома.
— А между прочим, он ее никогда к себе не приглашал! Она туда заходила один раз, вместе с консьержкой, когда никого не было дома, а у них сработала сигнализация и надо было ее выключить. Он был в дикой ярости, когда узнал. К ним никто не ходит. Я знаю их детей, но они меня никогда к себе не приглашают. Родители не дают. И их никогда не пускают гулять во двор. Выходят, только если родителей нет, а иначе торчат дома! А на третий этаж, к Ван ден Брокам, нас всегда приглашают, и у них здоровенная плазменная панель во всю стену гостиной, с двумя колонками и системой «Долби стерео». Когда у них чей-нибудь день рождения, мадам Ван ден Брок приглашает весь дом и печет пироги. Я дружу с Флер и Себастьяном, могу познакомить их с Зоэ, если она захочет.
— И что, они симпатичные? — спросила Жозефина.
— Да, просто супер! Он врач. А жена — хористка в Гранд-Опера. У нее шикарный голос! Когда она репетирует, слышно на лестнице. Она меня всегда спрашивает, как там моя музыка. Предлагала мне заходить поиграть на рояле, если я хочу. Флер играет на скрипке, Себастьян на саксе…
— Я тоже хочу научиться на чем-нибудь играть… — сказала Зоэ, которая явно почувствовала себя не у дел.
Она подняла на Поля покорное личико: словно ребенок, расстроенный, что взрослые не смотрят на него. Золотистые глаза под шапкой каштановых волос молили о помощи.
— Ты что, никогда ни на чем не играла? — с удивлением спросил Поль.
— Нет… — ответила Зоэ в полном замешательстве.
— Я-то начал с пианино, сольфеджио и прочей мутоты, потом меня это достало, и я стал заниматься на ударных, для группы это гораздо круче.
— У тебя группа? А как называется?
— «Бродяги». Это я придумал название. Здорово, да?
Жозефина слушала разговор ребят и чувствовала, как к ней постепенно возвращается спокойствие. Поль, такой уверенный в себе, имеющий собственное мнение обо всем на свете, — и Зоэ, на грани отчаяния, оттого что не удается привлечь его внимание: личико напряженное, брови нахмурены, губы сжаты. Жозефина буквально слышала, как она копается у себя в голове, выискивая по сусекам, чем бы набить себе цену в глазах мальчика. Зоэ очень выросла за лето, но ее тело пока не успело развиться, было по-детски мягким и пухлым.
— А ты не поиграешь нам немножечко? — попросила Зоэ, видимо, не находя других способов заинтересовать Поля.
— Боюсь, сейчас для этого не лучшее время, — вмешалась Жозефина, показывая глазами на соседний отсек подвала. — Быть может, в другой раз…
— А-а, — раздосадованно протянула Зоэ.
Она совсем сникла и понуро чертила на полу круги носком ботинка.
— Уже пора ужинать, — сказала Жозефина, — Поль наверняка тоже скоро поднимется к себе…
— Я уже ужинал. — Он закатал рукава, взял палочки, взъерошил волосы и принялся расставлять инструменты. — Вы бы не могли закрыть за собой дверь, если не затруднит?
— Пока, Поль! — крикнула Зоэ. — До скорого!
Она помахала рукой — одновременно робко и храбро, что означало: мне бы хотелось снова увидеться с тобой, если ты, конечно, не против.
Он не дал себе труда ответить. Ему было всего пятнадцать, в этом возрасте не ведутся на застенчивых, неоформившихся девочек. В этом сложном возрасте подростки обживают свои новые, непривычные тела и, чтобы придать себе значительности, могут вести себя жестоко, сами того не желая. Своим пренебрежительным обращением он ясно показал Зоэ, кто тут главный; если что, в роли жертвы будет выступать она, а не он.
Элегантный мужчина в сером костюме ждал у лифта. Он посторонился, пропуская их вперед, спросил, какой им этаж, нажал кнопку шестого; потом нажал еще пятый.
— Так это вы новые жильцы…
Жозефина кивнула.
— Добро пожаловать в наш дом. Разрешите представиться: Эрве Лефлок-Пиньель. Я живу на пятом.