— И правильно! По-моему, она чокнутая. Удрала в Китай, как крыса с тонущего корабля, и оттуда разыгрывает мадам де Севинье[125]. Выдумывает дурацкие истории. Она чувствует себя одинокой, время идет, детей нет, вот и вообразила, будто мы ее дочки. Я позвоню Марселю.
— Так что, папа взаправду умер? — спросила Зоэ дрожащим голосом.
— Нельзя умереть наполовину, Зоэ. Человек либо умер, либо нет. Я думаю, он умер, и уже давно! — отозвалась Гортензия.
Зоэ посмотрела на сестру так, словно она только что на ее глазах убила отца, и разрыдалась. Жозефина обняла ее. Дю Геклен принялся подвывать, качая головой, как древние плакальщицы в черных накидках. Гортензия наконец от чистого сердца пнула его ногой.
Вечером она попыталась дозвониться Марселю. Номер был глухо занят.
— Ну где он там? Держу пари, кувыркается с Жозианой, парит в небесах и отключил телефон! В их возрасте не трахаться надо, а герани поливать и телик смотреть.
Гортензия была и права, и неправа. Марсель действительно отключил телефон, но он вовсе не кувыркался с Жозианой и не парил в небесах. Наоборот, он старался удержать ее на Земле.
В гостиной сидели мадам Сюзанна и Рене. Младший в детском стульчике грыз сырную корку, обливаясь слюной и демонстрируя набухшие красные десны. Жозиана полулежала в кресле, закутанная в мохеровую шаль. Она дрожала мелкой дрожью. Почему все на меня так смотрят? У меня отросли волосы и видны черные корни? И почему я в ночной рубашке в семь часов вечера? Некоторое время назад я перестала за собой следить, но могла же хоть чуть-чуть постараться. И отчего я дрожу? Разгар июля. Я что-то не в себе. Болтаюсь, как сопля.
Мадам Сюзанна присела у нее в ногах и принялась массировать правую щиколотку. Она обволакивала ей стопу мягкими, но настойчивыми движениями и сильно нажимала на определенные точки. Она смежила веки, как створки раковины, и тяжело дышала.
— Я твердо уверена, что она одержима, но пока ничего не вижу… — сказала она через несколько минут.
Рене и Марсель склонились к ней, стараясь поддержать. Жозиана узнала запах своего мужчины, такой знакомый запах. Вспомнила бурные ночи, жаркие схватки и огорченно вздохнула: уже целую вечность они не куролесили в постели. Ничто ее больше не радовало, она потеряла вкус к жизни. Мадам Сюзанна начала сеанс, она говорила медленно, тихо, чтобы не испугать пациентку:
— Жозиана, слушайте меня внимательно, у вас есть враги?
Жозиана слабо покачала головой.
— Не могли вы случайно или осознанно обидеть кого-то, кто так сильно воспылал жаждой мести, что пожелал вашей смерти?
Жозиана поразмыслила и не обнаружила ни одного человека, который бы мог желать ее смерти. В ее семье многие завидовали ее связи с Марселем, порой просили денег, а она отказывала… но из-за этого выкидывать ее из окна — вряд ли. Она вспомнила тот день, когда едва не прыгнула с балкона, вспомнила стул, перила, зов пустоты, желание покончить со смертельной сосущей тоской, отравляющей кровь. Забыть. Все забыть. Встать на стул и спрыгнуть.
— Я бываю порой бестактна, привыкла правду в глаза говорить, но никогда никому не причиняла зла умышленно… А почему вы спрашиваете?
— Просто отвечайте на вопросы…
Мадам Сюзанна мяла ей стопу, затем щиколотку, то закрывала глаза, то вновь открывала. Марсель и Рене следили за ее движениями, кивая в такт.
— Она точно не больна, ты уверен? — спросил Рене, которому показалась, что Жозиана белее мела.
Теплая шаль в середине июля, дрожит всем телом — тут что-то неладно.
— Мы сделали все возможные анализы и обследования. Ничего не нашли… — ответил Марсель.
— Вы мне очень поможете, если назовете имя одного или нескольких человек, которые могут желать вам зла. Это выведет меня на верный путь… Назовите мне несколько имен подряд, Жозиана.
Жозиана сосредоточилась, но не произнесла ни слова.
— Не пытайтесь думать. Просто называйте имена, какие на ум приходят.
— Марсель, Рене, Жинетт…
— О, нет, никто из нас не мог! — воскликнул Марсель.
— А может, это кто-то с вашей стороны. Конкурент? Уволенный служащий?
Они удивленно переглянулись, Марсель вытер лоб, Рене достал новую зубочистку. Марсель Младший скакал в своем стульчике и безудержно вопил.
— Веди себя прилично, Младший, тут дело серьезное, — отругал его Марсель.
— Нет… Оставьте его. Он пытается нам что-то сказать. Давай, ангел мой. Говори…
Младший заелозил в стуле, производя странные телодвижения: он крутил рукой вокруг головы, при этом пуская ртом пузыри.
— У него живот подвело, потому что он проголодался, и вообще достало парня, что им никто не занимается, — перевел Марсель. — Дети — такие эгоисты, когда речь заходит о жрачке, их больше ничего не интересует.
Мадам Сюзанна жестом велела ему замолчать и вперилась взглядом прямо в глаза Младшему.
— Ребенок что-то хочет нам сказать…
— Но он не разговаривает, ему всего-то год и три месяца! — воскликнул Рене.
— Он пытается общаться доступным ему способом.
Младший тут же успокоился и улыбнулся. Он поднял вверх большой палец, чтобы показать: «Отлично, старушка, вы на правильном пути», — и вновь стал изображать взлетающий вертолет.
— Словно мы в ассоциации играем, — сказал пораженный Рене. — Этот мелкий точно что-то хочет нам сказать.
— Были ли у вас отношения с пилотом самолета? — спросила у Жозианы мадам Сюзанна, не спуская глаз с ребенка.
— Нет, — сказала Жозиана. — Ни с пилотом, ни с моряком, ни с военным. Не люблю людей в форме. Я выбирала себе попроще мужиков…
— Очень мило с твоей стороны, — заржал Рене.
— Молчи, волну собьешь, — оборвал его Марсель.
— Может, у него нимб или просто большая шляпа? — спросила мадам Сюзанна, пытаясь расшифровать настойчивые жесты Младшего.
— Пастух? — предположил Рене.
Младший отрицательно мотнул головой.
— Ковбой? — спросил Марсель.
Младший закатил глаза от отчаяния.
— Мексиканец в сомбреро? — спросил Рене, изобразив, что тренькает на гитаре.
Младший испепелил его взглядом.
— Мадам де Фонтене?[126] — Марсель попытался сосредоточиться и припомнить всех известных деятелей, знаменитых своими шляпами.
Младший застыл на мгновение, потом жестом показал: теплее, теплее… И поскольку они не понимали, он показал, что все стирает и начинает заново. Они не сводили с него глаз. Жозиана испугалась, не начались ли у сына судороги.
Теперь Младший, сжимая руками воображаемые поводья, изобразил вялое покачивание в седле. Мадам Сюзанна напряженно думала.
— Ну не лошадь же в конце концов…
Младший настаивал. Он ткнул в нее пальцем, подтверждая, что она на верном пути.
— Мерин? Кобыла? Кляча? — спросила мадам Сюзанна.
«Тепло, тепло, почти горячо», — казалось, говорил Марсель Младший, дергая пухлыми ножками. Потом он сжал лицо ручками, сморщил его изо всех сил.
— Старая кляча…
Он оглушительно захлопал в ладоши. И продолжил тему, снова изобразив круг над головой.
— Старая кляча с кругом над головой или в огромной шляпе?
Младший радостно завопил и обессиленно плюхнулся в стульчик.
— Анриетта! — озарило Рене. — Это Анриетта! Старая кляча в огромной шляпе, что твоя летающая тарелка.
Младший захлопал и чуть не проглотил на радостях свою сырную корку, но Марсель зорко следил за ним и вовремя вмешался.
— Анриетта! — вместе вскричали Марсель и Рене. — Это она сглазила Конфетку!
Мадам Сюзанна, стоя на коленях, наконец сумела войти в душу Жозианы и увидеть ее судьбу. Она потребовала внимания и сосредоточенности, и в столовой стало тихо, как в соборе. Мужчины, стоя плечом к плечу, ждали, когда прозвучит приговор мадам Сюзанны. Младший тоже. Он держал пухлые стопы ручками и время от времени энергично их встряхивал, словно говоря: «Скорее, скорее, нужно действовать…»
— Это и впрямь вышеупомянутая Анриетта… — прошептала мадам Сюзанна, склонившись над стопой Жозианы.
— Как это возможно? — спросил Марсель, бледный, словно увидел привидение.
— Ревность и жажда наживы… — продолжала мадам Сюзанна. — Она встречалась с женщиной, очень толстой женщиной, у той дома все в розовых сердечках, та женщина якшается со злыми силами, она-то и навела порчу на Жозиану. Я вижу их вместе. Толстая женщина потеет и молится гипсовой Деве. Дама в большой шляпе дает ей деньги, много денег. Она дает толстой женщине фотографию Жозианы, та начинает с ней работать, работает… Я вижу иголки! Это будет трудно, очень непросто, но у меня получится!
Она сосредоточилась на стопах и лодыжках Жозианы, взяла ее за руки и начала произносить невнятные фразы, какие-то формулы, похоже, что на народной латыни. Марсель и Рене в ужасе наблюдали. Младший кивал, явно понимая, что происходит. Они разобрали слова «повелеваю демонам выйти». Жозиана икнула, и ее немного вырвало желчью. Мадам Сюзанна утерла ей лицо, поддерживая затылок. Жозиана качала головой, взгляд ее блуждал, слюнка стекала из угла рта. Младший улыбался. Потом мадам Сюзанна принялась делать пассы вокруг тела Жозианы. Так продолжалось минут десять. Потом она гневно приказала злым духам сдаться и освободить территорию.
Марсель и Рене в ужасе отпрянули.
— Мне больше нравится твоя история с вороном. Она как-то романтичней.
— И не говори, — прошептал Рене, не веря своим глазам.
Младший взглядом велел им замолчать. Они пристыженно потупились.
Наконец мадам Сюзанна выпрямилась, потерла поясницу и объявила:
— Она выкарабкается. Только сил у нее пока мало…
— Аллилуйя! — воскликнул Младший, подняв руки к небу.
— Аллилуйя! — подхватили Рене и Марсель, которые вообще перестали понимать, что вокруг происходит.
Жозиана, кутаясь в мохеровую шаль, внезапно задрожала всем телом, скользнула на пол и застыла неподвижно.
— Готово. Она освободилась, — подвела итог мадам Сюзанна. — Ей нужно будет поспать, и во время сна я ее вычищу с головы до ног. Молитесь за меня, враг упорен, мне нужно будет много сил.
— Я и забыл, как молиться! — сказал Рене.
— Говоришь все, что хочешь, а начинаешь каждую фразу со слова «спасибо»… — посоветовал Марсель. — Слова не имеют значения, говорит твое сердце.
Рене заворчал. Он не для того пришел, чтобы ханжеские разговоры разговаривать.
— Сколько я вам должен? — спросил Марсель.
— Ничего. Этот дар я получила просто так и не должна пачкать его и брать деньги за работу. Иначе я его быстро потеряю. Если вы хотите дать, сделайте это сами.
Она сложила масла и кремы, ароматические палочки и большую белую свечу и удалилась, оставив за собой двух обалдевших мужчин, довольного Младшего и уснувшую Жозиану.
И по-прежнему отключенный телефон.
— Что такое с мамой, а? — воскликнула Гортензия, завтракая на кухне с Зоэ. — Она и впрямь не в своей тарелке!
На часах половина первого, а девочки только встали. Жозефина готовила им завтрак, плавая по кухне, как рассеянный призрак. Она налила кофе в чайник, мед положила в микроволновку и, забыв хлеб в тостере, сожгла его до угольков.
— Убийства, одно за другим… Это, знаешь ли, давит на психику, — предположила Зоэ. — Ее к тому же вызывали в участок из-за смерти той полицейской тетки. Всех из дома допрашивали, вообще всех….
— Да я же недавно видела ее в Лондоне, она была нормальная. Даже очень живенькая.
— Когда ты ее видела? — вскрикнула Зоэ.
— Пару недель назад. Она встречалась с английским издателем.
— Она ездила в Лондон? А нам сказала, что у нее конференция в Лионе. Подробно так ее расписывала… Мне показалось, даже слишком подробно. Ну это понятно. Она всегда на коне, когда речь заходит про Средние века…
— Нет! Она была в Лондоне, и я ее видела, как вижу сейчас тебя…
— Видишь, ты не держишь меня в курсе событий, вот я ничего и не знаю.
— Ненавижу сообщать новости! Это как-то пошло, и вообще обычно нечего сказать. Но зачем она солгала? На нее это непохоже.
Зоэ и Гортензия переглянулись, заинтригованные.
— Пожалуй, я понимаю зачем, — таинственно заявила Зоэ.
Она на мгновение замолкла, вроде бы собираясь с мыслями.
— Ну, рожай! — приказала Гортензия.
— Я думаю, она ездила повидаться с Филиппом, но ничего не сказала из-за Ирис.
— С Филиппом? А зачем ей врать, чтобы с ним увидеться?
— Потому что она влюбилась…
— В Филиппа?! — воскликнула Гортензия.
— Я застала их под Рождество на кухне, они обжимались.
— Мама с Филиппом? Ты что, с дуба рухнула?
— Нет, я не сошла с ума, и теперь все ясно! Она соврала Ирис, сказала, что едет в Лион на семинар, и уехала в Лондон, чтобы с ним встретиться. Я знаю, я попыталась ей позвонить, и у нее автоответчик говорил по-английски! Теперь я понимаю почему!
— Она тебе ничего не рассказала?
— Наверное, боялась, что я проговорюсь Ирис. Она только обещала перезвонить. А впрочем, она же знала, что я у Эммы. Не слишком, видимо, волновалась.
— Да уж! Личная жизнь нашей мамы меня потрясает. Я-то думала, она встречается с Лукой, тем красавчиком из библиотеки.
— Она его бросила. Прямо так резко, раз — и все. Кстати, надо ей сказать, я же видела, что он слонялся тут по округе, этот красавчик Лука. Кто его знает, как они расстались…
— Бросила Луку! — поразилась Гортензия. — Почему же ты мне ничего не сказала?
— Ты была далеко, разговаривать об этом мне не хотелось, и вообще я злилась на мать…
— Злилась? Филипп — супер!
— Она предала папу…
— Не сочиняй! Это он ее бросил ради Милены!
— Ну и что…
— Она вообще его не предавала! У тебя короткая память, Зоэ.
— Ну, короче, я обиделась. Все-таки, согласись, это изрядный шок, когда твоя собственная мать тискается с твоим собственным дядей.
Гортензия отмела аргумент небрежным движением руки и спросила:
— А Ирис ни о чем не подозревает?
— Да вряд ли… Мама же ей сказала, что едет на семинар в Лион. И потом, Ирис в последнее время не до того. Она совсем потеряла голову. Клеит Лефлок-Пиньеля. Сегодня пошла с ним обедать…
— Это кто такой, Лефлок-Пиньель?
— Сосед наш. Я его недолюбливаю, но он правда видный мужчина.
— Красивый чел, которого я видела на Рождество и хотела свести с мамой?
— Точно. Не люблю его, не люблю. Он отец Гаэтана…
— Ну да, того, с кем ты в подвале тусуешься.
Зоэ так и распирало сказать Гортензии: «А я влюбилась в Гаэтана», но она сдерживалась. Гортензия презирала сантименты, и Зоэ боялась, как бы она не зарубила ее любовь краткой точной формулировкой. Если я расскажу ей, что в моем сердце раздувается огромный шар счастья, она поднимет меня на смех.
— Смотри-ка, а мама изменилась! Целовалась, говоришь, с Филиппом? Прелесть какая!
— Да, но она сейчас что-то грустная…
— Думаешь, не выгорело с Филиппом?
— Кабы выгорело, не была бы грустной!
Она хотела добавить: «Уж я-то знаю, потому что я влюблена и мне постоянно хочется танцевать». Но сдержалась. Иногда он говорит мне, что я его Николь Кидман. Идиотизм полный, но мне ужасно нравится. Во-первых, я не платиновая блондинка двухметрового роста, во-вторых, у меня веснушки и оттопыренные уши. Ну и ладно, мне нравится, когда он мне это говорит, я считаю себя гораздо красивее. Благодаря всей этой красоте, которую он во мне обнаружил, я получила лучшую оценку за доклад в конце года! В августе он уезжает на каникулы, и я боюсь, что он меня забудет. Он клянется, что нет, но я все равно побаиваюсь.
Гортензия о чем-то думала, хмуря брови. Сейчас не лучший момент для откровенности. Вся проблема в том, что с Гортензией трудно найти подходящий момент.
— Погладь меня по голове… — тихо попросила Зоэ.
— Думаю, не стоит. Я не сильна в телячьих нежностях, но если хочешь, могу дать тебе подзатыльник!
Зоэ расхохоталась. Гортензия не просто классная во всех отношениях, у нее еще обалденное чувство юмора!
— У тебя на сегодня встреча назначена?
— С Жан-Полем Готье? Нет. Он перенес на завтра.
— Может, посмотрим «Тельму и Луизу»?[127]
— Да мы уже видели сто раз!
— Я так его люблю! Когда Брэд Питт раздевается, и потом еще, когда взрывается грузовик! И в конце, когда они обе улетают!
Гортензия колебалась.
— Ну пожалуйста! Скажи «да»! Мы так давно его вместе не смотрели.
— О’кей, Заинька. Но не два раза подряд, ладно?
Зоэ издала победный крик, и они свернулись клубочком на диване в гостиной перед телевизором.
— А мама-то где? — спросила Гортензия перед тем, как нажать на «Пуск».
— В своей комнате, вкалывает. Вкалывает как заведенная. Это, видимо, чтобы не думать…
— Ни один мужчина не стоит нашего разбитого сердца, — объявила Гортензия. — Запомни это на всю жизнь, Зоэ.
Они посмотрели фильм два раза. Несколько раз прокрутили момент, когда Брэд Питт снимает майку. Гортензия подумала о Гэри и обругала себя за эти мысли. Зоэ опять захотела рассказать про Гаэтана — и опять сдержалась. Они поаплодировали, когда взорвался грузовик, а в конце, когда обе женщины улетели в пустоту, завопили, держась за руки. Зоэ думала, что счастье ей дарит не только Гаэтан, но и сестра. Это было немного другое счастье, но с той самой теплотой внутри. Она больше не могла хранить секрет. Надо рассказать Гортензии. Если будет смеяться — ну что ж…
— Я хочу открыть тебе секрет, — прошептала она. — Рассказать о самом удивительном в мире чуде, которое…
Она не успела закончить фразу. Ирис вошла в гостиную и упала в кресло, бросив сумки, из которых высыпалась одежда.
— Где ваша мать?
— Там, в комнате, — хором ответили девочки.
— Она целыми днями сидит в комнате. Это невыносимо.
— Она вкалывает над диссером. Это же святое, ты знаешь, — ответила Зоэ.
— Сколько ее помню, все вкалывает! Нельзя же все время проводить над книжками, это ненормально.
— Ну да, ты предпочитаешь проводить время в магазинах, — съязвила Гортензия.
Ирис не обратила внимания на подначку и потрясла сумками.