Но Опэ благодаря такому подарку рассчитывал на особенное положение. Он даже надеялся уговорить Элизабет оставить сцену и посвятить себя ему одному. Но он плохо ее знал. Актриса оставила не сцену, а Опэ и полетела к новым завоеваниям, последним из которых стал мнимый Борегар, завоевание не самое худшее, в особенности с точки зрения финансов.
При этом нужно признать, что неожиданно возникшая пара Ланж – Борегар парижан немало изумила. Актриса хоть и продавала свои милости, но была культурной, утонченной, элегантной женщиной. Зато Льётро-Борегар был, что называется, «невозможным», несмотря на все свои миллионы. В провинциальной цирюльне не обучишься хорошим манерам, а у самого Льётро не хватило способностей, чтобы подхватывать нужное на лету. Постепенно, несмотря на деньги и титул, он растерял иллюзии, которые поначалу питал относительно самого себя. Хотя поначалу они, безусловно, присутствовали, и он с присущей ему напористостью стал свататься к мадемуазель де Монтолон, юной дворянке знатного рода. Ее мать, хоть и была стеснена в средствах, отказала вежливо, но решительно, она не желала иметь в качестве зятя чурбан, пусть даже раззолоченный.
Элизабет Ланж тоже очень скоро поняла это и подумала, что десять тысяч ливров в день не такая высокая плата за то, чтобы навязывать свою грубость и вульгарность такой блестящей женщине, как она. Однако Льётро-Борегар имел одно качество, к которому тщеславная и кокетливая актриса не могла остаться равнодушной: у него был вкус и любовь к роскоши, свидетельством чему стали подаренные ей лошади графа де Пуа.
На протяжении года, который мадемуазель Ланж посвятила Борегару, она подавляла Париж и своих соперниц немыслимой роскошью. Повсюду говорили о ее платьях, драгоценностях, мебели, приемах. Особенно долго ходили слухи о празднестве, которое задал новоиспеченный приближенный красавицы-актрисы по случаю новоселья, а поселился он со своей прелестницей в особняке принца де Сальм. Во время праздника была устроена беспроигрышная лотерея, и каждый гость получил драгоценное украшение. До зари в парке на берегу Сены горели тысячи венецианских фонарей, и увеселения, на которые было потрачено бессчетное количество денег, развлекали приглашенных. Мадемуазель Ланж, охмелев от гордости, чувствовала себя триумфаторшей.
– Вы довольны? – осведомился финансист у своей любовницы, когда последний гость удалился, пошатываясь, из этого приюта радостей и наслаждений. – В эту ночь у ваших ног было все, что Париж считает самым желанным и блестящим. Надеюсь, за мои труды вы наконец полюбите меня.
– Я люблю жизнь, которой вы, мой друг, меня радуете, и это уже немало. Не требуйте слишком многого. Вы станете чувствительным, а чувства противопоказаны денежному воротиле. Довольствуйтесь вашим богатством. Зачем вам любовь? Разве я требую любви? Я трезво смотрю на вещи и знаю, что нельзя иметь все сразу. Я же рядом с вами.
Это признание не порадовало финансиста, но, немного поразмыслив, он признал, что любовь и в самом деле мало что значит. Главное – что самая красивая женщина Парижа принадлежит ему и все в Париже об этом знают. Господин Борегар не любил скромных любовных связей.
Однако мадемуазель Ланж выдержала только год такой жизни и разорвала контракт, который заключила с дельцом. Она вернулась в театр, который волей-неволей несколько забросила. Финансист ей претил своей грубостью, вульгарностью и немыслимым весом. Она вновь захотела испить хмель подмостков, услышать рукоплескания зрителей и оказаться в объятиях молодого красивого любовника.
Следует еще добавить, что, покинув богатея и особняк Сальм, мадемуазель Ланж проявила удивительное чутье. (Или, может быть, Баррас, оставшийся ее другом, шепнул ей что-то на ушко?) В общем, дни роскошной жизни псведо-Борегара были сочтены. Генерал Бонапарт, согнувшись под тяжестью лавров, которые охапками собирал в Италии, вернулся во Францию и, будучи по своему обыкновению весьма любопытным, очень заинтересовался делами успешного мошенника, поскольку большая часть денег поступала этому воротиле от армии. Льётро-Борегар был арестован в июне 1798 года и отправлен на четыре года на каторгу. Больше никто ничего о нем не слышал.
Ланж, так ловко вытянувшая свою иголочку из роскошного вышивания, не испытала по поводу набоба ни малейшего огорчения. Ее ждали новые любовные приключения, и она слишком любила жизнь, чтобы загромождать ее неуместными сожалениями.
Балы в Опере устраивались тогда вовсе не один раз в год, и танцевали на них обычно страстные любители танцев и завсегдатаи подобных развлечений. Веселились до упаду. А вот в этот вечер на балу было много случайных лиц.
Одного из случайных посетителей звали Мишель Симон. Молодой человек был брюссельцем из богатой буржуазной семьи, но брак у него был несчастливым и завершился разводом, несмотря на маленькую дочку.
Собственно, он приехал в Париж, надеясь позабыть о своих бедах и немного развлечься. Но не только. Дела были для него всегда на первом месте, и он хотел получить в Париже заказы для армии по части шорных изделий и повозок. Дела были улажены, но Мишель не повеселел, и на балу в Опере, куда его привел приятель, сидел в сторонке и грустно наблюдал за танцующими.
Народу было много, все танцевали и веселились, а брюсселец чувствовал себя чужаком и сожалел, что согласился прийти. Сожалел до такой степени, что собрался уже уходить, но его нагнал приятель, решив во что бы то ни стало развеять грусть Мишеля, такую неуместную среди всеобщей радости.
– Да здесь собрались главные красавицы Парижа! И уверяю вас, они вовсе не жестоки! Выбор за вами! Посмотрите, вот прекрасная госпожа Тальен, которую прозвали Божья Матерь термидора! Не правда ли, она соблазнительна?
По залу шествовала великолепная женщина, покачивая страусовыми перьями, в струящемся и весьма откровенном наряде султанши, который она надела в честь турецкого посла, еще одного неожиданного гостя бала.
Симон отрицательно помотал головой:
– Нет, она мне не нравится. В ней слишком много дерзости, она слишком самоуверенна. Она не умеет любить.
– Ну, тогда посмотри в другую сторону и увидишь чудо из чудес!
Молодой человек перевел взгляд и буквально остолбенел, пожирая глазами только что вошедшую молодую женщину. Это была Элизабет Ланж, и в этот вечер красота ее ослепляла.
Она пренебрегла обычаем рядиться в маскарадные костюмы, в которых щеголяли все остальные женщины, и была в простом платье из белого муслина, настолько прозрачном, что оно не скрывало ее прелести. Простоту платья подчеркивал сияющий каскад бриллиантов, наследие Борегара, взглянув на которые госпожа Тальен скрипнула зубами. Изящная, уверенная в себе мадемуазель Ланж шла по освещенному залу. Все мужчины с восхищением смотрели ей вслед. Все женщины мысленно убивали ее.
Турецкий посол Эфенди Паша, большой любитель женщин, был восхищен не меньше других. Взяв за рукав Барраса, который стоял возле него, он спросил:
– Кто такая?
– Кто именно? Ах, эта? – небрежно отозвался Баррас. – Это Ланж.
– Какой красавец! – воскликнул турок, отдавая дань восхищения женщине, но не грамматике.
И, не теряя ни минуты, прытко кинулся вслед за очаровательной дамой, вынудив Барраса последовать за собой.
Мишель Симон тоже приготовился выразить свое восхищение прелестному видению, но, увидев Эффенди Пашу возле мадемуазель Ланж, вздохнул так, что едва не обрушил стены.
– Слишком поздно, – произнес он с искренним отчаянием. – Турок опередил меня. А мне так хотелось с ней познакомиться. Она так хороша! Смотрите-ка, – прибавил он, снова беря приятеля под руку. – Смотрите, она ему улыбается… Она ему поклонилась… Приняла его руку. Она идет рядом с ним! Но она же с ним не уедет? Нет, нет! Он же не увезет ее!
Приятель пожал плечами и улыбнулся.
– Симон, голубчик, не стоит так огорчаться! Спору нет, мадемуазель Ланж прекрасна, но она похожа на блуждающую комету. Сегодня турок удостоился ее милости – сыграло роль обаяние экзотики или просто женское любопытство, – а завтра кто-то еще. И что для вас не случилось сегодня, может случиться завтра. Не спорю, сегодня турок перебежал вам дорогу, но у вас вся жизнь впереди. И если будете умницей, я завтра вас с ней познакомлю.
– Неужели?! Так вы ее знаете?
– Я знаю всех. Но должен предупредить: если вы хотите завоевать красавицу Ланж, не жалейте денег.
– С такими глазами, как у нее, невозможно быть продажной, – с жаром запротестовал молодой человек.
– Так говорили все, кого она разорила, – отвечал приятель. – Вы готовы рискнуть?
– Я готов! Я богат, и мое состояние в ее распоряжении, если она того захочет.
Приятель ограничился безмолвным вздохом. Он уже сожалел, что показал этому молодому и славному человеку опасную пожирательницу сердец. Но отступать было поздно. Мишель Симон не допустил бы этого. В конце концов, и Мишель очень хорош собой. Будет забавно, если Ланж полюбит его просто так…
Смех императора
На следующий день после бала в Опере верный своим обещаниям друг ввел Мишеля Симона, бледного от волнения, в гостиную той, что не дала ему уснуть после бала до утра. Он успел забыть все, что говорил ему друг о возможности купить ласки прекрасной Ланж за деньги, о его осторожных предупреждениях относительно корыстности прекрасной Ланж и даже ее поведение с Эфенди Пашой, турецким послом, которое говорило само за себя. Скромный наивный Мишель мечтал лишь о том, чтобы обожать богиню, о ее благосклонном взгляде, о возможности находиться рядом с ней, созерцая сияние ее несказанной красоты.
И надо сказать, что искренние сердца обладают своим особым оружием, о котором не подозревают сами. Обладают, быть может, волшебной палочкой, способной творить чудеса преображения. Прекрасная Ланж, женщина, которая разорила стольких мужчин, беззастенчивая куртизанка, чье сердце всегда было холодно как лед, полюбила застенчивого голубоглазого брюссельца, смотревшего на нее с неподдельным обожанием. Когда он поцеловал кончики ее пальцев, его била такая дрожь, что мадемуазель Ланж не удержалась и сказала ему:
– Неужели вы так меня боитесь? А ведь, глядя на вас, не скажешь, что вы не отличаетесь смелостью.
– Я и в самом деле никогда ничего и никого не боялся, мадемуазель. Но перед вами… Перед вами я беззащитен, даже если вы захотите заставить меня страдать.
– Заставить вас страдать? Что за странная мысль!
– Это не ваша вина, вы даже не подозреваете, что ваша несказанная красота опасна. Она способна ранить и причинять боль.
– Если я вас правильно поняла, то вам пойдет на благо, если я смогу умерить воздействие на вас моей опасной красоты, – улыбнулась Ланж.
И, взяв его за руку, провела по обширной зале, представляя своим гостям. В конце вечера она пригласила его навещать ее дом.
Мишель Симон, конечно же, стал бывать у мадемуазель Ланж, и чем дальше, тем все чаще и чаще. Он сидел в ложе во время спектаклей, водил ее ужинать в «Роше де Канкаль», «Вери» или в «Три брата провансальца». Он нес ее шаль, ее букеты, засыпал цветами и нежными записочками, исполнял ее поручения – словом, вел себя как безупречный верный рыцарь.
Париж поначалу посмеивался над такой невинной идиллией, но потом заинтересовался ею. Трудно было поверить, что молодой бельгиец, став любовником продажной комедиантки, может быть так простодушно ей предан и так в нее влюблен. Стали поговаривать, что они еще не стали любовниками. И это было правдой. Мишель не осмеливался попросить у своего божества той милости, которой она готова была его одарить. Но его скромность была не единственной причиной. Стремительная Элизабет впервые в жизни влюбилась, как молоденькая гризетка. До сих пор она распоряжалась своим телом как выгодным товаром, но теперь перед этим искренним мужчиной, который ее полюбил, она стала стыдливой девушкой. Впервые ее испугало собственное прошлое. И теперь она не знала, как дать понять любимому, до какой степени она его любит и как хочет принадлежать ему целиком и полностью.
На эту волнующую тему Элизабет и говорила январским утром 1797 года с верной Жанетт, горничной и наперсницей. Всему Парижу Жанетт была известна как цербер, ревниво охраняющий двери Ланж. Этого цербера можно было умилостивить только золотом, и в этом смысле она была требовательнее своего античного собрата, который соглашался на мед. О Жанетт говорили, что «ей нужна не жизнь, а только кошелек» и что она весьма разборчива по части претендентов на альков хозяйки, не допускает прощелыг с тощим бумажником. Неоспоримо было и другое: Жанетт любила Элизабет как родную дочь. Но сейчас она никак не могла взять в толк, что ей говорит хозяйка.
– Он попросил меня выйти за него замуж, Жанетт, понимаешь? – повторила актриса. – Он хочет на мне жениться.
Жанетт пожала плечами и проворчала:
– Глупость какая-то, да и только! Согласна, он молодой, красивый. И богатый, с этим тоже согласна. Но это еще не причина, чтобы вам выходить за него замуж. Замужество – дело серьезное, у вас может быть масса неприятностей. Поговорите-ка об этом с гражданкой Бонапарт.
– Нет, ты не права. Я не понимаю, почему бы мне не выйти за него замуж. Мне уже двадцать пять, и в театре я долго не продержусь. Так почему бы не расстаться с ним сейчас?
– С театром? Да у вас впереди еще лет десять, не меньше! Или вы думаете, что он согласен иметь жену-актрису?
– Конечно нет. Он сказал, что достаточно богат, чтобы содержать меня в качестве хозяйки нашего дома. И я все-таки думаю оставить театр. Я люблю его, Жанетт, – добавила актриса с необычной для нее серьезностью. – И клянусь, что, став его женой, я буду безупречна. Я стану для него идеальной женой!
– Господи! Спаси и помилуй! – вскричала Жанетт, вздевая руки к небу. – Да вас будто подменили! Вы что, забыли, что никогда нельзя говорить: «Колодец, я никогда не буду пить твоей водицы!»?
Элизабет улыбнулась своему чарующему отражению в большом зеркале над туалетным столиком, сделанным из красного дерева с позолоченной бронзой.
– Я не забыла, Жанетт, но сейчас готова произнести эти слова. Я его люблю, и в этом все дело. Ради него, ради его любви я готова идти на любые жертвы.
– Ну, что ж… Пусть вам помогут Небеса!
Женская интуиция подсказала Элизабет, что может глубже всего тронуть сердце любимого, и она попросила его привезти в Париж дочку, маленькую Элизу, потому что теперь хочет сама заботиться о ней. Она не ошиблась. Мишель побледнел от радости.
– Неужели вы это сделаете? Неужели вы согласитесь заниматься моим ребенком?
– Почему же нет? В Париже она будет чувствовать себя лучше, вы ведь сказали, что ее здоровье требует пристального внимания. Я люблю детей, и, привезя ее сюда, вы порадуете меня, мой друг.
– Элизабет! Ах, Элизабет! Мне кажется, любовь к вам будет расти с каждым днем! Чем же я заслужил такое счастье?
Смущенная благодарностью Мишеля, Элизабет отвернулась и заговорила о другом. А Мишель Симон, как только простился с ней, поспешил купить для своей прекрасной подруги и маленькой Элизы небольшой, но очаровательный замок Монтале на холмах Медона.
Влюбленные строили сладкие планы на будущее, делали вместе с маленькой Элизой первые шаги в семейной жизни, как вдруг на их безоблачном горизонте появилась грозовая туча. Отец Мишеля, Симон-старший, шорник, занимающийся каретным делом, человек положительный и серьезный, слышать не хотел, чтобы сын женился на актрисе, чтобы его честно заработанные экю попали в руки потаскухи. Он так бушевал, обличая сына, что сестра Мишеля, тихая Каролина, застенчивая и прекрасно воспитанная девушка, предпочла покинуть отцовский кров, соединив судьбу с красивым офицером армии Самбрэ-Мёз без гроша в кармане. Такой поворот судьбы трудно пережить порядочному отцу семейства, и, погоревав, он отписал сыну, что пока не отлучает его от семьи. Потом погоревал еще немного, пожевал свой ус, собрал чемодан и сел в карету, направляющуюся в Париж, решив разыграть как по нотам сцену из «Дамы с камелиями» для этой особы.
Но жизнь горазда на сюрпризы даже для отцов Дювалей, и нашему брюссельцу вскоре предстоит об этом узнать.
Мадемуазель Ланж очень нервничала. Господин Симон-старший сообщил, что придет с визитом в четыре часа, часы уже показывали половину четвертого, и, не в силах сдержать волнение, молодая женщина ходила взад и вперед по просторной террасе Монтале. Она прекрасно знала, что ее ждет через полчаса, и ей было страшно.
Жюли Кандей, ее лучшая и, вполне возможно, единственная подруга, наблюдала, как развевается на ходу платье Элизабет, на этот раз самое скромное, из белого индийского муслина с вышивкой, и, казалось, слегка посмеивалась.
– Ты напрасно так нервничаешь, Лиза! – сказала она. – Сколько можно тебе повторять: вот увидишь, все обойдется.
– Откуда у тебя такая уверенность – не понимаю! И еще меньше понимаю, с чего вдруг ты так настаивала, что должна присутствовать при этой крайне неприятной встрече. Хотя с тобой мне, конечно, немного спокойнее.
Прекрасная Кандей, не менее яркая театральная звезда, улыбнулась, показав прелестные белые зубки, и тряхнула пышными золотыми волосами.
– Да с чего ты взяла, что она неприятная? Клянусь тебе, это будет чудесная встреча!
– Чудесная встреча со старым медведем, который потребует вернуть своего сына, грозя мне судом и всяческими ужасами? Ты что-то путаешь, моя дорогая!
– Ничего я не путаю, вот увидишь, что я права! Не случайно же я совсем недавно воплощала богиню Разума! Поверь мне, и все пойдет как нельзя лучше!
– Будем надеяться!
Молодая женщина уселась в шезлонг, но тут же вскочила с пылающими щеками. Лакей объявил о приезде ожидаемого гостя.
Жан Симон вошел, и лицо его говорило о решимости мгновенно покончить с неприятным делом. Он вовсе не был стариком, как думала Элизабет. Это был сильный высокий мужчина лет пятидесяти-шестидесяти, с лицом довольно симпатичным, если бы гнев и раздражение не искажали его черты. По всему было видно, что зловещий и мрачный взгляд был вовсе ему не свойственен.