А как же Славка… они найдут картины… все останется безнаказанным… Вита… ма-ма… Костя… тетя Лина… мир… нет… я не хочу, не хочу…
… удар.
Вита, которая в этот момент подбежала к оградке, несмотря на ужас сумела в полной степени оценить мастерство водителя мятого вишневого «рекорда». Наташа бросилась точно ему под колеса, не оставляя времени для какого-нибудь маневра, но водитель, обладавший великолепной реакцией, все же как-то ухитрился упредить неожиданное препятствие еще в начале его движения, успеть вывернуть руль и нажать на тормоз, погасив часть скорости. «Рекорд» слегка развернулся и ударил Наташу не бампером, а крылом, и она, вскрикнув, отлетела вперед и к обочине и распростерлась на асфальте. Ехавшая за «рекордом» машина истошно и зло визгнув шинами и клаксоном, притормозила в нескольких сантиметрах от него.
Вита перепрыгнула через оградку и склонилась над Наташей, которая, приоткрыв рот, вяло ворочалась на асфальте, словно перевернутый сонный жук, и отчаянно кашляла. Ее плащ разметался в разные стороны, узкая юбка сбилась к талии, светлая дорожная пыль под затылком потемнела от крови.
— Лежи тихо! — сказала Вита. — Не дергайся, пока «скорая» не приедет! — она полезла было в сумку, но тут же чертыхнулась, вспомнив, что оба мобильника — и ее, и Наташин остались дома. — Вызовите кто-нибудь… — обратилась она к небольшой кучке людей, уже собравшихся вокруг.
— Уже звонят, — ободряюще ответил кто-то. К ним протолкался в усмерть перепуганный водитель «рекорда» — тощий мужчина в спортивном костюме и с ежиком светлых волос — и наклонился, ухватив себя за колени.
— Живая?!
— Да вроде бы.
— Мать вашу! — сказал водитель плачущим голосом. — Ну что ж опять за хрень такая!.. народ вообще по сторонам смотреть разучился… да ведь светофор в двух шагах! Нет, все скорей! бегом! Лень два шага пройти! И так машина в хлам… — слова слились в малоразборчивую жалобную воркотню.
— Я еще живая, а? — хрипло пробормотала Наташа запылившимися губами и блеснула глазами в полуоткрытые щелочки век. — Или нет?
— Разве я тяну на архангела Гавриила?! — Вита фыркнула, придерживая ее за плечо, но Наташа больше не пыталась дергаться.
— Это хорошо, — сказала она и попробовала кивнуть Вите, отчего ее глаза тут же закатились под веки, и несколько минут она ни на что не реагировала.
— Так и знал, что что-то да будет, — сообщил водитель «рекорда» остальным — ему казалось, что они недостаточно прониклись происшедшим. — Гаража нет… на прошлой неделе какие-то уроды драку во дворе затеяли, так бошками своими тупыми все левое крыло помяли… пока добежал… А теперь и правое крыло на фиг! Я нормально ехал! Вы видели — я правильно ехал!
Когда прибыла «скорая» и Наташу начали загружать в кузов, она так крепко вцепилась в руку Виты, что той пришлось залезть в «скорую» почти одновременно с ней — разжать пальцы Наташи не было никакой возможности. Чернявая медсестра с длинной узкой косой сказала, что вряд ли с Наташей так уж плохо, как может показаться, а после этого устроила обеим словесную выволочку за переход дороги в неположенном месте, во время которой обе покаянно молчали, правда, плохо слушая и плавая в собственных мыслях, которых хватало.
— Вита, — прошептала Наташа, когда медсестра отвернулась, и еще крепче стиснула пальцы на запястье подруги, — Вита, не бросай меня, пожалуйста… не бросай…
— Не надо драм, Наташ. Не брошу — ты ж знаешь.
— Не знаю… меня осталось так мало… Мне страшно.
— Всем страшно. Чем ты лучше остальных? Счастье, что не убилась! Это ж надо было додуматься!..
— Я хотела…
— Давай потом, ладно? Когда приедем. Может, тебе и разговаривать-то нельзя.
— У меня уже давно нет тех денег… что я тебе обещала тогда, давно уже нет… очень мало осталось…
Вита сощурилась добродушно, покачиваясь в такт движения машины.
— Занятный вариант абсолютного доверия. И что же мы молчали?
— Я боялась, что ты…
— Чудненько. Впрочем, не удивительно, — сказала Вита, помрачнев. — Как ты хоть себя ощущаешь?
— Голова болит… глаза… Тошнит как-то… как… ох!..
— Поздравляю с сотрясением мозга. Что ж, если ты и не убила своих поселенцев, то, по крайней мере, думаю, им сейчас тоже несладко.
— Это были не галлюцинации, Вита. Я тебе объясню, и ты поймешь… В больницу?! — Наташа вдруг широко раскрыла глаза и сделала попытку приподняться, но Вита с неожиданной прытью дернулась вперед и прижала ее, не дав пошевелиться. — Только не в больницу, Вит, я не хочу в больницу… пожалуйста… Надя там… оттуда…
— Тише вы там! — сердито прикрикнула на них обладательница черной косы. — Сколько народу с ДТП возили, все тихо ехали! На базаре что ли?! С пробитой головой, а туда же… в больницу она не хочет!
Час спустя Вита сидела возле Наташиной больничной кровати и, наклонясь, вслушивалась в ее тихий голос, рассказывавший, что же все-таки произошло. Время посещений уже закончилось, но Вита ухитрилась вымолить себе полчасика и теперь с тревогой думала, как быть дальше. Наташа получила среднее сотрясение мозга, и ей предстояло не меньше двух недель провести в больнице, где Вита присматривать за ней никак не сможет. В палате, помимо Наташи, находилось еще четыре женщины, и их присутствие, равно как и полное отсутствие, несло в себе опасность — в первом случае Наташа не удержится и начнет их исследовать, во втором — снова займется собой. Что же делать — держать ее на снотворном?
— Я постараюсь, — твердила Наташа, — я им не позволю…
— Ты рассказала, как накрыла… как будто накрыла их волной. Ты можешь так делать в следующий раз, когда они появятся, — предложила Вита. «Если они еще вообще существуют, — подумала она про себя, — господи, до чего же я запуталась в ней, а у меня еще и себя хватает!» — Может, это снова сработает.
— Да, но при этом мне ведь приходится быть внутри себя.
— Тьфу ты, черт! — Вита сжала виски ладонями — не столько, впрочем, от отчаяния, сколько для того, чтобы украдкой проверить — есть ли температура. Температура была. — Ну… постарайся их как-нибудь глушить. Будут говорить — не отвечай. Не слушай, — в радиоприемнике одной из больных Витас испустил особенно душераздирающий вопль, и та поспешно прикрутила звук. — Вот, кстати, завтра принесу тебе твой приемник и наушники. Слушай побольше российской эстрады — никакие келет не выдержат.
— Так ты завтра придешь?
— Ну естественно. Я постараюсь приходить каждый день, а если в какой-то и не смогу, то позвоню — я уже договорилась, тебя предупредят. И будь любезна не делать больше никаких глупостей!
— Я… — Наташа слегка передвинула голову на серой подушке и поморщилась. — Я не буду… но все же… может, тебе лучше уехать, а? Сколько можно? У тебя ведь своя жизнь… и вообще опасно тебе… со мной.
— Равно как и тебе со мной, — устало заметила Вита и посмотрела на часы. Ей не хотелось спорить, не хотелось убеждать в чем-то Наташу и в чем-то убеждать себя, утешать, решать какие-то вопросы. Ей хотелось попасть наконец домой, крепко заснуть и хотя бы несколько часов ни за что не отвечать.
— Нет, я не об этом… они… одно время… я даже не могу понять, как мне такое пришло в голову… наверное, это были их мысли… был момент, когда я… или не я… хотела, чтобы ты умерла… ты придешь домой — там, в моем пакете, среди листов… снотворное…
— Все, хватит, — Вита выпрямилась, потирая затылок, — больше я ничего слушать не хочу. Я больше не могу здесь находиться. А тебе советую подумать… не копаться в себе, а просто подумать. То, что ты сегодня сотворила, — это чертов эгоизм, ясно?! Может, тебе действительно казалось, что ты совершаешь что-то толковое, но это чертов эгоизм!
Наташа съежилась, точно Вита занесла над ней руку для удара.
— Это…
— Что — жестоко? Больно? Да. И, наверное, это хорошо, ты знаешь. Я не изменила своего отношения к тебе, но теперь я довольно часто буду разговаривать с тобой именно так. Потому что, к сожалению, по-моему, только язык боли на тебя действительно действует. Не смотри так на меня — ты взрослый человек, учись воспринимать все конструктивно, а не дуть губы и заливаться слезами. Если ты не будешь мне помогать, я ничего сделать для тебя не смогу.
Дверь палаты отворилась, и в нее заглянула кудрявая рыжеволосая головка молоденькой медсестры, с которой Вита уже успела мило познакомиться.
— Все, Катюша, прощайтесь, уже без десять девять, а договаривались до без двадцать!
— Да, ухожу, ухожу! — Вита просительно улыбнулась ей, снова повернулась к Наташе и зашептала: — Смотри, не забывай, что я здесь по паспорту Катерина Михайлова. Все, до завтра справляйся сама — я тут уж ничем помочь тебе не могу. Воюй сама и запомни — что бы не случилось — никаких больше картин, твоих картин, понимаешь? Ни при каких обстоятельствах! Приучи себя к мысли, что так рисовать ты больше не будешь никогда. Потому что еще одна-две картины — и тебе конец, понимаешь?! Ну, все. Да пребудет с тобой сила!
Боль и печаль вдруг слетели с лица Наташи, и она тонко хихикнула.
— Я тоже в детстве любила «Звездные войны»!
— Вот и думай о детстве. Пока.
Из больницы Вита поехала прямо домой, никуда не заглядывая и ни о чем не думая. Анализировать происшедшее не хотелось. И думать о том, что будет дальше, не хотелось. Не хотелось ничего. Кое-как добравшись до квартиры, она наглоталась антибиотиков и забралась в постель, даже не поев — сама мысль о еде вызывала тошноту. Ее колотило, она чувствовала себя совершенно разбитой, и, натянув одеяло до подбородка, Вита вдруг ощутила животный страх. Заболевать настолько серьезно ей доводилось лишь пару раз, и всегда рядом кто-то был, но сейчас рассчитывать приходилось только на себя. Она закрыла глаза, потом снова открыла и посмотрела на выключатель. Следовало погасить свет сразу, и теперь придется вылезать из-под одеяла и идти на другой конец комнаты — страшно далеко. Стуча зубами, она откинула одеяло и встала, сделала несколько шагов к двери, но тут же повернулась и подошла к креслу, рядом с которым белел Наташин пакет с рисовальными принадлежностями. Вита засунула в него руку, но пакет тотчас же податливо повалился набок, и тогда она ухватила его за нижние уголки и вывалила все содержимое на пол. Долго искать не пришлось, и вскоре она, болезненно сощурившись, пристально разглядывала упаковки снотворного, чувствуя боль, обиду и странную жалость. Потом подняла голову и посмотрела на шкаф, где любовно пристроенный Наташей, стоял ее, Витин, портрет, даже с такого расстояния светившийся неземной чистотой и нежностью.
Ты мой друг.
Почему ты меня не убила?! Ты ведь на самом деле хотела меня пристрелить…
— Нет, — сказала она с неожиданной безадресной досадой, — нет. Только не ты.
Слова прозвучали пугающе в пустой комнате, словно их произнес кто-то чужой. Вита поспешно встала, выключила свет и снова залезла под одеяло. От собственного бессилия ей хотелось выть. Схимник тогда сказал ей, что она совершенно бесполезна… хоть он и имел в виду совсем другое, но она и вправду была совершенно бесполезна. Вот уже несколько месяцев, как она стала совершенно бесполезна — толку от нее было не больше, чем от сгустка дыма, чем от сна, глупого и лживого видения. Бег от химер к химерам — вот и все, что получалось.
В следующие восемь дней ее самочувствие то улучшалось, то ухудшалось, но все же она исправно навещала Наташу, стараясь при этом поменьше смотреть в ее потерянные беспомощные глаза, приносила еду и лекарства и весело болтала, каждый раз с трудом сдерживаясь, чтобы не уйти сразу же, ругая себя в душе и надеясь, что Наташа ничего не замечает. А возвращаясь домой, сидела над письмами, и все чаще на ее губах начала появляться довольная улыбка исследователя, приближающегося к долгожданной разгадке.
На девятый день Вита чувствовала себя вполне неплохо, поэтому перед посещением больницы решила немного прогуляться, а заодно зайти в парикмахерскую, поскольку ее прическа уже давно оставляла желать лучшего.
Но в парикмахерской, пока толстая веселая парикмахерша занималась ее волосами, Вита неожиданно для себя крепко заснула, а проснувшись, снова почувствовала себя совершенно больной. Пока толстуха обметала с ее плеч срезанные волосы, шумно восхищаясь собственной работой, Вита, кое-как разлепив веки, критически посмотрела на себя в зеркало, откуда на нее вместо неряшливо крашеной шатенки снова глянула свежая, коротко стриженая блондинка. Только вот взгляд у блондинки был воспаленным и каким-то пыльным. Вита встала, расплатилась, сделала несколько шагов к выходу, пошатнулась, вернулась обратно и шелестящим несчастным голосом испросила разрешения позвонить. Парикмахерша сжалилась и кивнула на заклеенный изолентой старенький телефон. С трудом попадая дрожащим пальцем в отверстия наборного диска, Вита все же набрала номер и попросила предупредить Чистову из второй палаты, что сегодня к ней прийти не смогут. Старательно выговаривая слова, она тускло разглядывала старый «Фотон» в углу. На антенне висела большая упреждающая записка: «Этот ус не трогать и не шевелить».
Домой Вита шла очень медленно, то и дело останавливаясь, чтобы отдохнуть. Перед глазами все плыло, голову пронзал назойливый, зудящий звук, похожий на жужжание бормашины, горло изнутри распухло и высохло и даже те крошечные порции воздуха, которым удавалось протолкнуться к легким, раздирали его, словно каждая молекула обросла шипами. Мысли начали путаться, и в эту путаницу почему-то упорно лезла дурацкая детская песенка:
Сама того не замечая, Вита постепенно начала бормотать песенку вслух, в такт шагам. Прохожие удивленно оглядывались на девушку в расстегнутом плаще, которая шла, пошатываясь, болтая руками и тускло глядя себе под ноги, и глухо выговаривала: «За рулем… сидел безрукий… а безногий жал… на тормоза… а слепой указывал до… дорогу… а немой… сигналы подавал…» Некоторые осуждающе поджимали губы — девушка, судя по всему, была вдребезги пьяна.
У подъезда Вита остановилась и привалилась к косяку, чтобы отдышаться. Она жадно хватала ртом горячий воздух, в то время, как ее пальцы рылись в раскрытой сумке, отыскивая ключ. Но ключ не находился, под руку все время попадалось что-то другое, и она с трудом сдержалась, чтобы не высыпать содержимое сумки прямо на асфальт. «Где, где?!..» — она судорожно трясла сумку. Добраться до постели и кроме того… кроме того… Вита резко обернулась и воспаленно оглядела двор, но он был пуст, только на скамейке какая-то женщина вычесывала болонку, да двое мальчишек гоняли мяч. «Это уж навечно…» — пробормотала она. Ее пальцы наконец нашарили ключ и торжествующе выдернули из сумки. Вита прижала его ко лбу. Ключ был таким приятно холодным… Она оттолкнула себя от косяка и вошла в подъезд. Цепляясь за перила, Вита кое-как преодолела две лестницы, но на середине третьей перед глазами вдруг все поплыло. Она качнулась, на мгновение отпустив перила. Ее рука тут же метнулась обратно, но перила тем временем куда-то пропали. Вита попыталась повернуть голову, чтобы посмотреть, куда же они подевались, ее нога соскользнула со ступеньки, и она, потеряв равновесие, полетела спиной вперед. Крик не получился, и Вита только и успела, что зажмуриться в ожидании удара, но в самый последний момент ее неожиданно подхватили чьи-то руки. Сумка брякнула о ступеньки где-то внизу — страшно далеко, как показалось Вите. Сама же она смутно почувствовала, как ее подняли и как ее голова откинулась на чье-то плечо. Открывать глаза не хотелось — лежать так, на руках, с закрытыми глазами было много приятней. Вроде бы за ней никто не шел, значит, она поднималась гораздо дольше, чем ей показалось… может быть, час. Облизнув губы, она пробормотала:
— Спасибо… вы не могли бы… двадцать шестая… мне плохо…
Ей ничего не ответили, но Вита ощутила легкое покачивание и поняла, что ее несут наверх. Какой замечательный, отзывчивый человек! Надо будет не забыть как следует его отблагодарить… потом… угостить чем-то… только чем?.. ничего же нет… или есть? Хорошо бы сейчас холодной воды… холодное полотенце… как сегодня жарко… может уже лето… сколько временито прошло? Хорошо так… бережно несут, как дорогую куклу… когда она работала в «Парфеноне», ее почему-то прозвали «Барби», хотя в ее внешности не было решительно ничего кукольного… может, из-за роста… аккуратненького внешнего вида, выработанной манеры поведения, которая давала ей возможность занимать нужное место…кличка дурацкая… но улыбалась, отзывалась… так было надо… Женька долго смеялся, когда узнал… но Женька умер… кто же тогда ее несет?.. хорошо хоть, что не прозвали «Пупсик» или «Ангелочек»… Машинально Вита пробормотала это вслух, смутно почувствовала, как ключ вынули из ее податливо разогнувшихся пальцев, и услышала далекий смешок. Человек, наверное, думает, что она пьяная. Вите вдруг показалось очень важным сообщить ему, что она вовсе не пьяная.
— … не пьяная!.. — сказала она сердито. Дверь ее квартиры открылась, тут же снова закрылась, и где-то за веками вспыхнул тусклый свет.
— Вот это плохо. Была пьяная — было бы проще!
Голос она узнала мгновенно, хотя слышала его всего несколько раз — в последний больше месяца назад — а узнав, хотела закричать, но тут же снова рухнула куда-то, в душную темноту, и в этот раз ее никто не подхватил.
IV
Вита ощутила, что лежит в постели, под прохладным одеялом, и, еще не открывая глаз, подумала: «Какой жуткий сон!» Потом она шевельнула рукой, вытащила ее из-под одеяла и провела ладонью по голове — волосы подстрижены, значит парикмахерская все же была… и улица была, и звонок Наташе, и подъезд… а потом уже начался какой-то бред. Она попыталась вспомнить, как на самом деле попала в квартиру, и не смогла. Ну, конечно, наверное добралась до постели уже ничего не соображая и залезла под одеяло, а все прочее — горячечный кошмар, не более. Вита приоткрыла веки, посмотрела на потрескавшуюся штукатурку на потолке, чуть подвинулась на постели, потом нахмурилась. Странно, что ничего не соображая, она еще как-то умудрилась снять с себя всю одежду. Во всяком случае, теперь она чувствовала себя намного лучше — жар исчез, было прохладно и приятно, горло почти не болело, только ныл сгиб левой руки и легко ломило в висках. Было светло, но на потолке уже не шевелились тени, значит, время перевалило за двенадцать. А во сколько же она ушла из парикмахерской? Кажется, в десять.