Тася купила пять номеров газеты со своей заметкой и разбросала их по комнате. Миша натолкнулся на одну из них, раскрыл, быстро нашел Тасину заметку, хотя она была без подписи, и удивленно посмотрел на жену:
– Тася, ты же не куришь?!
– Да! Ангелы не курят! – с сожалением вымолвила она. – Но тоже умеют писать, как видишь. Не совсем бесталанны. Что у тебя новенького?
– Ничего особенного, – вздохнул Миша. – Вокс разразился рецензией по поводу «Парижских коммунаров» и впервые не разнес в пух и прах. Даже похвалил актрису, играющую Жака Шоннара. Но пьеса слишком громоздка для сцены нашего театра. Отыграем еще два-три спектакля, и все. Ларину пригласил Пятигорский театр. Она с мужем уезжает туда через месяц.
– А ты?
– Что я?! – вздрогнул Михаил. – Я остаюсь со своим ангелом.
Он подошел к Тасе, обнял ее за плечи и грустно посмотрел ей в глаза, словно искал у нее сочувствия. Тася едва не разревелась, но сдержалась. Свою судьбу она выбрала сама… Завтра она понесет ювелиру последнее кольцо из свадебных подарков.
Михаил знает об этом и на днях начинает писать пьесу из жизни ингушей с бывшим присяжным поверенным Пензуллаевым. Добрый, полноватый мужчина, детство провел в ауле. Миша придумает сюжет, а Пензуллаев насытит его местным колоритом. В пьесе будет говориться о старых обычаях, от которых надо отрешаться, о таких, как кровная месть, калым… Значит, Тася не зря собирала национальные обычаи для Миши. Она могла бы быть ему более полезной в работе, если бы он захотел…
Тася знает, что Миша пишет революционную пьесу под названием «Сыновья муллы», но уверяет ее, что развязка будет отнюдь не революционная.
Шуму в городе наделали выборы меньшевика Васильева в Совдеп. На собрании профессиональных союзов он в своей речи назвал большевиков лгунами и политическими мошенниками. Говоря о предположительном мирном соглашении с Эстонией, Васильев подчеркнул, что оно обойдется русскому народу в 15 миллионов золотых плюс эксплуатация дорог плюс бесплатная концессия леса в Олонецком крае. При невероятном гвалте и шуме он рассказал о том, что снятие английской блокады тоже будет недешево стоить русскому народу, а именно пяти концессий на разработку леса в Архангельском крае. Обстановка накалилась настолько, что большевикам пришлось сорвать собрание при помощи вызванной военной силы. Но все-таки большинство поверило Васильеву, и его выбрали в Совдеп. Михаил внутренне торжествовал:
– В этой стране остались умные и честные люди. Их будут уничтожать, но всех не пересажать в лагеря и тюрьмы. Когда-нибудь рассеется страх, и эти люди вернут страну на цивилизованный демократический путь. «Жаль только, жить в эту пору прекрасную…» Впрочем, ты можешь дождаться ее, Тася. Ты – ангел. А сколько живут ангелы? Один Бог знает.
– Но не забудь, Миша, что я земной ангел… Что, помимо своих ангельских дел, живу и страдаю, как и другие люди… Иди к Пензуллаеву. Он ждет тебя. Присяжные поверенные любят точность. Для них это признак надежности человека и мера его уважения к ним. Впрочем, это свойственно не только присяжным поверенным…
– …но и ангелам, – добавил Михаил полушутливо и полугрустно.
Конец мая 1921 года. По-летнему теплый вечер. Со всех сторон к зданию 1-го Советского театра Владикавказа направляются потоки людей. На небольшой площади перед зданием театра установлен трехметровый цветной плакат. На нем горец в черкеске и папахе в поднятой руке сжимает маузер. Афиша возвещает: «Смотрите новую пьесу в 3 актах из жизни ингушей «Сыновья муллы». Авторы на афише не указаны, но, как потом писал Булгаков, ее создавали трое: он, кумык Пензуллаев и голодуха. Потом Михаил Афанасьевич просил сестру уничтожить его первые пьесы как слабые, несовершенные, хотя шли они, по его выражению, «с треском успеха».
Тася была на премьере каждой из них, бешено аплодировала артистам и автору, когда они выходили на поклон к зрителям, спорила с Михаилом о достоинствах пьес, доказывала ему, что они не так плохи, как он считает, и пусть публика приходит на них не та, о которой он мечтал, просто другой в этом городе нет, и декорации примитивны, и артисты полусамодеятельны и играют на уровне коллег не из лучших провинциальных театров, но зрителям они нравятся. В пьесах нет ни пошлости, ни дешевки, что обычно привлекает непритязательную публику, и главенствует гуманная мысль, доброе настроение, и не случайно его злейший враг М. Вокс разразился ругательнейшей рецензией на пьесу «Братья Турбины».
– Я сохранила вырезку из газеты, – однажды сказала Тася.
– Зачем? – нервно заметил Михаил. – Злобная рецензия.
– Но она о тебе, Миша, понимаешь? Сегодня кому-то кажется злобной, а потом станет бедой рецензента, проявившего свой злобный антикультурный характер. Времена меняются…
– Но очень медленно, – возразил Миша, – сегодня эта рецензия – поток грязи, вылитый на меня.
Тася дальше не стала спорить с Мишей, тем более он собирался переделать эту пьесу в большую драму.
Начал писать роман о Белой гвардии, но на вопрос Таси, о чем будет роман, сказал резко и кратко:
– О людях. Даже тебе известных. Напишу о том, какими они были.
Тася сохранила вырезку из газеты, хотя даже тон, в котором она была написана, раздражал ее: «Мы не знаем, какие мотивы и что заставило поставить на сцене пьесу Булгакова. Но мы прекрасно знаем, что никакие оправдания, никакая талантливая защита, никакие звонкие фразы о «чистом» искусстве не смогли бы нам доказать ценности для пролетарского искусства и художественной значительности слабого драматургического произведения «Братья Турбины». Мимо такой поверхностной обрисовки бытовых эпизодов из революционной весны 1905 года, мимо такой шаблонной мишуры фраз и психологически тусклых, словно манекены, уродливых революционеров мы прошли бы молча. Слишком плоски эти потуги домашней драматургии. Автор устами резонера в первом акте, в сценах у Алексея Турбина с усмешкой говорит о «черни», о «черномазых», о том, что царит искусство для толпы «разъяренных Митек и Ванек». Мы решительно и резко отмечаем, что таких фраз никогда и ни за какими хитрыми масками не должно быть. И мы заявляем больше – что если встретим такую подлую усмешку к «чумазым» и «черни» в самых гениальных страницах мирового творчества, мы их с яростью вырвем и искромсаем на клочья. И потому, что эти «разъяренные Митьки и Ваньки» вершат величайшее дело в истории человечества. И потому, что к ним тянутся с такой любовной надеждой все трудовые, задавленные банкирами люди. Как тянется к недавно посланной сторожевке на Памир, на крышу мира, из этих «разъяренных Митек и Ванек» вся трехсотмиллионная Индия. Тянется с воплями проклятия и гнева на «джентльмена в кепи» и с радостными призывами, когда эти же северные «пришельцы» принесут вместе с песнями освобождения к ним в джунгли кумачовые зори».
Примерно через месяц эта вырезка попадется на глаза Михаилу, и он обнимет Тасю:
– Спасибо, милая, что сохранила эту белиберду, это сплошное передергивание фактов, поток физиологической злобы к автору. Раньше эта рецензия взбесила бы меня, а сейчас вызывает желание написать объемную многоплановую пьесу, наверное, с тем же названием. Я постараюсь забыть об авторе этой рецензии и писать пьесу днями и ночами, вкладывая в нее всю душу, а если и вспомню автора, то с благодарностью, что он подвиг меня на сотворение, быть может, лучшей моей пьесы.
Тем не менее все до одной первые пьесы Михаила Булгакова по его воле были уничтожены. Чудом сохранился напечатанный на папиросной бумаге суфлерский вариант пьесы «Сыновья муллы». С ингушского на осетинский язык его перевел основатель осетинского национального театра, режиссер и актер Беса Тотров, а мне с осетинского на русский бегло, в основных деталях содержание пьесы перевел один из сотрудников Института истории Северной Осетии.
Действующие лица: мулла Хассбот, Магомед – офицер, Индрис – студент, Фати – жена муллы, Ялберт – сосед, Аминад – возлюбленная Магомеда, Юсуп – друг Индриса, сельчане, пристав, староста. Между первым и вторым действием проходит три дня, между вторым и третьим – один день.
Вернулся с фронта старший сын муллы Хассбота. В кунацкой комнате накрыт стол. Гости пируют, хвалят хорошо приготовленное мясо. За столом мулла, староста, Аминад… Гости желают благоденствия хозяину. Позвали Магомеда. Он говорит о том, что ему нравится Аминад. Неожиданно появляется Индрис. Все удивляются его приезду, до каникул еще далеко.
Сосед Ялберт приглашает гостей к себе, где можно посидеть в более свободной обстановке, так как мулла не разрешает пить спиртное. С отцом остается Индрис. Мулла спрашивает у него, почему он приехал не в каникулы, как делал раньше. Индрис отвечает, что будет работать учителем, но без зарплаты. Мулла не понимает такое решение сына, ведь он затратил деньги на его образование. Индрис мнется и боится сказать отцу, что стал революционером. Мать обнимает, ласкает сына, а отец считает, что он болен, советует ему обратиться к врачам.
Сосед Ялберт приглашает гостей к себе, где можно посидеть в более свободной обстановке, так как мулла не разрешает пить спиртное. С отцом остается Индрис. Мулла спрашивает у него, почему он приехал не в каникулы, как делал раньше. Индрис отвечает, что будет работать учителем, но без зарплаты. Мулла не понимает такое решение сына, ведь он затратил деньги на его образование. Индрис мнется и боится сказать отцу, что стал революционером. Мать обнимает, ласкает сына, а отец считает, что он болен, советует ему обратиться к врачам.
Индрис просит отца и других гостей, чтобы они никому не говорили о его прибытии. Тем более что к нему приехал его соратник Юсуп. Центральный комитет партии, в котором состоят Индрис и Юсуп, арестован. Поэтому Юсуп, опасаясь ареста, сбежал домой. Индрис дает ему поручение – съездить в город и привезти оттуда листовки. Затем наедине остаются Магомед и Аминад. Они любят друг друга, но Аминад убегает, когда в комнату входит Индрис. Он упрекает Магомеда, напоминая ему, что в юности они мечтали вместе помогать народу, посвятить ему свои жизни, а теперь старший брат стал офицером и забыл о прошлых разговорах.
Вскоре мулла узнает, что Магомед хочет жениться на Аминад, требует большой калым от ее семьи, говорит об этом Индрису, но тот не соглашается с отцом. Тогда Магомед решает украсть невесту. Индрис обещает помочь ему. Вдруг появляется пристав со стражниками. Они собираются арестовать Индриса, который обращается к залу: «Когда же настанет время, что мы уничтожим кровную месть, калым, всю эту тьму невежества и предрассудков?! Когда ингуши поймут, что им нужна новая власть?» Староста и стражники пытаются арестовать Индриса, но ему на помощь спешат Юсуп и односельчане. Они очищают сцену от стражников. И в этот момент сидящая в зале Тася вздрагивает, так как слышит выстрел, за ним второй, третий… Падает штукатурка с потолка. В зале царит невероятный шум – зрители выражают свою радость криками и даже выстрелами в потолок. Юсуп перекрывает шум в зале громким голосом:
– Ингуши! Вы теперь свободны! Как и весь народ!
Магомед срывает с себя погоны и обнимает брата. Они снова вместе, как и в юные годы.
На поклон выходят артисты, авторы пьесы. Булгаков смущен. Он рад успеху, но чувствует, что смазана концовка, что зрители не поняли его мысли о том, что между братьями и вообще народом не должно быть гражданской войны. Но зал продолжает неистовствовать.
За кулисами артисты устраивают банкет за счет авторов – туземный отдел наробраза отвалил им за эту пьесу громадную сумму – двести тысяч рублей. Тася смотрит на возбужденных артистов, вспоминает мечту Миши о больших залах в крупных городах, и ей представляется такой зал в Москве, наполненный самой утонченной публикой… Она не может только установить время, когда это будет, какая пьеса будет играться, напрягает все ангельские силы и догадывается, что это будет не скоро, и вместо автора на сцене появятся его портреты, и она, уже не как земной, а обычный ангел, будет невидимо витать над ними.
Глава шестая Памятный Владикавказ
Город замер в ожидании неодолимых перемен. Шумно было только у машин и конных повозок, направляющихся по Военно-Грузинской дороге в Тифлис. Закрылись многие лавки и магазины. Только в одной лавке, хозяин которой закупил большую партию балыка, торговали рыбой за старые деньги, называемые «ленточными» – узкими и длинными, как лента. Общее уныние охватило город, и даже казалось, что поник бронзовый Александр I, красовавшийся у входа на Александровский проспект. И лошадь под ним выглядела обреченной и служащей большой мишенью для вражеской пули. Клемансо писал о царе, что этот «человек становится сильным, когда борется за существование своей Родины».
Но царь, освободивший Россию от наполеоновского нашествия, еще в 1875 году почил в городе Таганроге и ничем не мог помочь своим сородичам, ни гордым видом, ни своими подвигами, за которые, кстати, отказывался принять награды, не принял титул Благословенного. И запретил возводить ему памятник в Санкт-Петербурге с надписью: «Александру Благословенному, Императору всей России, великодушному восстановителю Европейских держав, благодарная Россия», словно предчувствовал, что через сотню лет изменится Россия и люди новых поколений снесут его памятник на свалку, что и произошло в 1923 году. Дальновидным был Александр I и даже издал указ: «Да соорудится мне памятник в чувствах ваших, как оный сооружен в чувствах моих к вам!» И до сих пор в народе центральный проспект города, официально именуемый Ленинским, люди зовут Александровским, видимо, многие по привычке, а иные и потому, что он напоминает им давние, более добрые, чем теперь, времена.
Георгий Евангулов в рассказе «Суфлер из будки» дает впечатляющую картину Владикавказа перед приходом красных: «Город был похож на издыхающее животное. Оно не умерло, а вороны клевали глаза, стаи мух жужжали над зияющими ранами. По вечерам улицы уже не были освещены, погасли витрины магазинов, и на затихших улицах одиноко выглядывали на театральной площади огни театра и цирка. Какая бы опасность ни угрожала городу – зрелища уходят последними. Зрелища – это воздух, без которого можно задохнуться в сгущающейся атмосфере опасности. Зрелища как бы подхлестывают тот остаток воли, который еще скоплен у этого сдыхающего животного-города. И чтобы облегчить его страдание, еще не хватало выстрела. И выстрел раздался. Двенадцать четких взрывов один за другим сотрясли город в одно прекрасное утро. То взрывались пороховые склады… Белые врывались в дома, в уцелевшие магазины и, взламывая, уносили то, что даже не могло пригодиться. В руке одного – ведро с халвой, у другого вместо фуражки цилиндр, у третьего в руках пакеты с медикаментами».
Люди теряли голову. На грани помешательства находилась и Тася, но держала себя в руках как могла. У нее была одна цель – сейчас спасти от смерти больного мужа и потом, если он выздоровеет, спасти от рук красных. Белый офицер, даже в мундире военного врача, все равно для них буржуй.
Случилось непредвиденное, но вполне возможное. Сыпной тиф косил людей. Юрий Львович Слезкин в своем дневнике писал: «С Мишей Булгаковым я знаком с зимы 1920 г. Когда я заболел сыпным тифом, его привели ко мне в качестве доктора. Он долго не мог определить моего заболевания, а когда узнал, что у меня тиф, – испугался до того, что боялся подойти близко, и сказал, что не уверен в себе… Позвали другого…»
Зная сложнейшие, особенно потом, уже при советской власти, взаимоотношения этих двух незаурядных писателей, вполне можно усомниться в том, что Булгаков «испугался до того, что боялся подходить близко», а отказаться лечить мог, но не из-за опасности болезни, а не будучи специалистом по ее лечению. Это выяснилось очень скоро, когда он заболел сам. Начались головные боли. Поднялась высокая температура. Жар был – хоть выжимай рубашку. Никаких поручений Тасе он не давал, она сама обратилась к местному очень хорошему врачу, потом приходил начальник госпиталя. Их диагнозы совпали – у Михаила возвратный тиф. Эта болезнь обычно возникает тогда, когда на ранке, сделанной вошью, саму ее раздавливают. Врач сказал, что это очень заразная болезнь, вызываемая спирохетами Обермайера. Лучше больного изолировать.
– Куда? – изумилась Тася. – Кто будет ухаживать за Мишей? Я у него – одна!
Военный врач хотел поместить больного у себя в госпитале, но предупредил, что госпиталь может покинуть город в любое время, возможно, даже сегодня вечером или завтра утром.
– Если будем отступать, ему ехать нельзя. Вы не довезете его до подножия Казбека.
– Пусть остается дома, – решила Тася.
– Тогда знайте, – сказали врачи, – что у больного возможно чередование лихорадочных приступов. Инкубационный период закончился. Об этом говорит внезапное начало болезни, с ознобом, с температурой свыше сорока градусов. Появляются сильная головная боль в затылке, в икрах ног, крестце, тошнота, рвота, сонливость, бред, менингизм… Тяжелейшее заболевание, – вздохнул местный врач, – смерть может наступить от коллапса…
Тася пошатнулась, даже присела на стул, чтобы не упасть.
– Смерть…
– Не обязательно, – неожиданно приободрился местный врач, доброжелательный человек и лучший специалист по тифу во Владикавказе, – смертность от возвратного тифа не превышает в среднем пяти процентов, ваш муж – молодой мужчина, и я думаю, он пересилит болезнь. Но как врач должен вам сообщить все варианты болезни. Способствует ей ослабление иммунитета от сильного переутомления, голода во время безработицы, войны… Одно или два из этих явлений мы сейчас наблюдаем. Мой совет – лечить тяжелобольного дома. Я дам лекарства, скажу, как вести себя и ухаживать за ним…
Начальник военного госпиталя посуровел: