Вчера я был занят с утра до позднего вечера. На рассвете вражеский дозор ворвался в нашу траншею. Это стоило нам одного человека убитым, но противник потерял трех человек, и еще один был взят в плен. Согласно сведениям, полученным от пленного, местом, куда наш патруль должен был идти этим утром, был район сбора. Поэтому патруль был подготовлен к контратаке.
Со своими старыми связистами я пробивался вперед сквозь сильный буран. При такой плохой погоде мы не могли контролировать команды по ведению огня, и мы пережили неприятные моменты, когда по нам выпустили две короткие очереди. Одна из них чуть было меня не сразила, другой были убиты двое в траншее. Но все равно патруль был на высоте и взорвал место сбора.
Из-за несчастного случая на меня свалилось много дел. Я сновал между ротой и батальоном и между полковником Зиквольфом и полковым командованием своего полка. Когда наконец я попал домой, то проспал тринадцать часов.
Сегодня я продиктовал полный доклад о патруле, внес последние события в свой дневник, а вечером без конца отвечал на телефонные звонки из-за обстрела. Теперь уже за полночь, но все полковые орудия все еще ведут огонь. Это уже третий такой обстрел. Я ужасно вымотался, в остальном же у меня все хорошо.
Когда только начало светать, буря все еще завывала, а иван опять сидел в траншее. Это было на позициях девятой роты, где прорвалось семь русских из двадцати пяти. Был короткий жестокий бой, рукопашная схватка. Не было времени стрелять, его хватало лишь на то, чтобы коротко взмахнуть винтовкой и приложить прикладом по ближайшему черепу. Через двадцать пять минут траншея снова была свободна. Враг потерял троих убитыми, один сдался в плен. Пленный сообщил, что сто человек остаются в резерве на позициях противника, которые мы называем Очаг Устрашения и Блиндажный Посад. Они прибыли прошлой ночью.
...Мы готовим контратаку. Сегодня во второй половине дня мы ринулись в атаку, в лицо нам дул ветер. Он дул с такой силой, что мы с трудом держались на узких обледенелых тропах. Через брустверы надувало тучи снежной пыли. Проволока, танки, воронки и развалины парка исчезли в белой метели. Неприятельские позиции в сорока метрах от нашей траншеи выглядели островом в снежной буре. Артиллеристы прикинули дистанцию, но даже снаряды самых тяжелых орудий бесследно исчезали под снежной пеленой. Мы слышали лишь грохот разрывов от упавших где-то снарядов.
В результате всего этого нам пришлось отказаться от обстрела Блиндажного Посада. Пехота должна обойтись без соответствующей артподготовки. В 8.30 тяжелые орудия будут вести огонь по этому району всего одну минуту. Все остальное на усмотрение личного состава 9-й. Как всегда. Последний, важнейший этап всегда достается пехоте, и никто не может ей помочь, когда она возьмется за дело.
8.00. Они готовятся. Они заряжают автоматы, закрепляют экипировку, хватают сумки с гранатами и сооружают в траншее ступеньки из пустых ящиков из-под боеприпасов. Все время наблюдатели при тяжелой артиллерии ползут в тридцати метрах в тылу, за развалинами дома, а их артиллерия перенесла свой огонь назад на двадцать пять метров за линию траншеи. Три сержанта и шестнадцать солдат прильнули к брустверу, готовые к прыжку.
8.25... 8.29... еще одна минута... тридцать секунд... стрелки сверенных часов двигаются к нулевой отметке... там пошли тяжелые и легкие гаубицы, пехотные орудия, минометы. Огонь приближается вплотную к траншее, черный дым стеной вырывается вверх, и пехота рванулась под последние разрывы своих собственных орудий. Этот неожиданный дикий порыв, похожий на кошачий прыжок сквозь предательский снег, секунда смертельного, с затаенным дыханием, напряжения, в котором глаза всех устремлены на тонкую линию цепи солдат, стремительно, большими прыжками двигавшихся по ничейной территории. С последним снарядом они - уже в траншее противника.
Подобно грозе, патруль бросился на них, разделившись и разбежавшись в обе стороны траншеи. Первые блиндажи взрываются, пулеметные огневые точки взлетают на воздух, вверх вздымаются уродливые грибообразные клубы черного дыма, гранаты завершают уничтожение живой силы противника, а мелкие, более слабые взрывы волной распространяются вперед. По хлюпающей грязи и через падающие коричневые фигуры разведотряд пробивает себе путь. Один снаряд влетает в блиндаж, не разорвавшись. Вражеские солдаты выскакивают и падают один на другого под огнем автоматов. Граната завершает остальное.
У людей почерневшие лица. Некоторые поцарапаны. Тяжелая артиллерия подтягивается к краю леса. Она прикрывает траншею снабжения, но не может остановить просачивание сил подкрепления. Противник собирает силы для контратаки. Три из них отбиты, затем разведотряд выходит из боя. Огонь тяжелой артиллерии вновь переносится на траншею...
Последним влезает фельдфебель Якобе. Они все вернулись. Почерневшие, с запекшейся грязью, измученные. Красный след тянется вверх от траншеи к медицинскому пункту. Но там, на стороне противника, на фронте в двести метров, взорваны десять блиндажей и двадцать огневых пулеметных точек, уничтожены одиннадцать тяжелых пулеметов и одно 45-миллиметровое противотанковое орудие. От семидесяти до девяноста тел убитыми лежат в траншее. Разведчики проникли прямо в самое сердце сбора.
* * *
Сегодня было так тепло, что мы вытянулись на солнце, как коты, счастливо жмурясь от его лучей. Я встал на лыжи и пересек Волгу, дважды падая на крутом склоне. Вернулся таким румяным и зарядившимся энергией солнца, что жизнь вновь заиграла в моей крови.
Снег на южном склоне уже растаял. Вода стекает потоками через ряды ступенек, ведущих в землянки. Та, в которой мы теперь живем, просто произведение искусства. Это большой прямоугольник с отгороженными спальными помещениями. Нижняя половина стен облицована ровными досками, верхняя часть покрыта легкой деревянной плиткой. Потолок покрыт белой бумагой, фрамуги сверху обшиты досками с гладкими краями. Есть сидячее место в углу, полочка, круглый стол; все это очень удобно.
Со вчерашнего дня я на артиллерийском пункте связи и выполняю обязанности артиллерийского разведчика вместе с арьергардом. В секторе полка остался один батальон. Сегодня до двенадцати часов было довольно спокойно. Затем последовал интенсивный огонь по сектору 9-й роты, мосту через Волгу и южной части города. Его вели артиллерия, минометы, противотанковые орудия. Двести человек наступали из Блиндажного Посада. Разыгралась дуэль. Я наблюдал все это с крыши большого каменного здания. Противник прорвался в нашу траншею. Я перенес заградительный огонь еще на сто пятьдесят метров назад, так что он был почти на наших позициях. Противник отброшен назад, оставив от двадцати пяти до тридцати человек убитыми и одного попавшего в плен.
14.30. В зоне 18 иван в окопах. Его уже больше не отбросишь. Нас окружают. У нас остались четыре легких и одно 100-миллиметровое орудие из всей батареи сектора дивизии. Наблюдательные пункты разбросаны на большом расстоянии друг от друга. Пункты, которые больше всего доставляют нам беспокойство, находятся по флангам и в центре, в зоне 15, Блиндажного Посада. Противник пытается вновь и вновь атаковать здесь, но небольшими силами. Телефон все время не умолкает; я таскаю его с собой между блиндажом и наблюдательным пунктом, вверх по неимоверно широкой лестнице, которая стоит снаружи, приставленная к стене дома, и далее через доски между рядом дымовых труб до точки на конце северной стены. Там я стою на второй, более узкой лестнице и смотрю через парапет.
17.30. Две легкие батареи выдвигаются; две другие остаются за первой новой позицией арьергарда и открывают огонь, произведя еще тысячу выстрелов до 21.00. Арьергардные роты выходят из боя с противником. Сворачиваются последние линии телефонной связи. На короткое время мы переходим на радиосвязь. На левом фланге противник использует свой прорыв, но выход из боя проводится по плану. Вилла "Вид на Волгу" взорвана.
Капитан Гросс и лейтенант Шуберт все еще стоят одни на дороге. Мы упаковываемся и тоже отходим назад. Под мостом на дороге, ведущей с фронта, небольшая группа из штаба батальона стоит в ожидании, когда последние роты покинут траншеи. В небе в северной части города "катюши" выпускают свои ракеты. На этой территории уже царит обстановка ничейной земли, это странная атмосфера возбуждения и опасности, в которой есть только смутные силуэты ведущих бой людей, рыщущих как волки в поисках добычи. Мы в последний раз переходим Волгу по мосту.
Глава 12.
Отход через Днепр
В штабе полка офицеры, бледные и напряженные, сгрудились вокруг полковника Зиквольфа. Будет ли все как надо? Шипящая карбидная лампа отбрасывает холодный свет, тускло освещая голый блиндаж. Моя задача выполнена. Когда я вышел наружу, маленькая группа была готова к маршу. И мы пошли прочь. Конь Федор тронулся, повозка покатилась. Мы повернулись спиной к Волге. На дороге зияли черные ямы, передовые посты стояли у самых минных полей. Пламя вырывалось из каменного здания, красным заревом полыхало в провалах окон, с яростным ревом пробивалось через крышу. Ландшафт за последние несколько дней превратился в пустынный. Наши примечательные объекты на местности, дома и водонапорные башни уже больше не существовали. Взрывчатка была готова для закладки под оставшиеся объекты.
Вскоре мы были на открытой дороге. Впереди себя мы все еще видели, как ведут огонь арьергардные батареи; потом они остались позади, орудия и передки орудий наготове, тени людей и лошадей с опущенными головами. Дорогу обрамлял ледяной барьер. Мы спотыкались и скользили, шли через круглые, грязные, замерзшие лужи, в которых лед трескался и вода выплескивалась, в то время как Федор напрягался изо всех сил в своих оглоблях. Мы догнали темные колонны. Уходили быстрым маршем.
На юге взметнулся в небо столб света гигантского пожарища, как направленный резко вниз луч прожектора, а снег был окрашен в теплый мягкий красный цвет. Наши шеи обжигало холодом северо-восточного ветра, задувавшего мелкий снег и разрывавшего перед нами в клочья облака, открывая ясную звездную ночь. В 20.30 позади нас полосой сверкнула молния, от горизонта до горизонта заполняя собой ландшафт. Это было незабываемое зрелище. Мосты через Волгу, последние водонапорные башни: теперь их уже больше не существует... Скоро последний из наших людей будет возвращаться, переправляясь через реку прямиком по льду.
Мы двинулись дальше. Все время шли маршем. Иногда вспоминали о нашей землянке. Мы пели, потому что нужно как-то поддерживать душевный настрой. После двухчасового отдыха в переполненном помещении для постоя мы продолжили путь, пока подтягивался арьергардный батальон. Они вышли из боя в соответствии с планом. Вполне соответствовало истинному положению вещей то, что дела как будто шли не совсем гладко. Вспышки уходили вверх: противник атаковал. Но штурмовые орудия уже собирались обратно на фронт: грохочущие монстры в белой от снежных вихрей ночи.
Добравшись до части в шесть часов утра, я ничего не мог делать, кроме как полчаса отогревать руки, зажав между ладонями кружку с горячим кофе. Я был слишком уставшим для того, чтобы есть. Потом стало лучше. Снял ботинки и заметил, что носки и портянки были пропитаны кровью. Я заснул. Доброе утро, доброй ночи!
В три часа следующего утра мы возобновили движение. Огонь подкрашивал бирюзовое небо. Как может варварское представление быть таким очаровательным, таким неописуемо прекрасным?
В семь часов мы были готовы действовать, и я поймал себя на том, что исполняю обязанности артиллерийского связного гренадерского ударного полка. Я стоял за снежным бруствером и смотрел на идущие колонны русских, выдвигающиеся из-за небольшой речки. Я наблюдал, как они формируются в роты и двигаются вперед на мотосанях. Затем наша артиллерия накрыла их.
В 13.50 мы продолжили марш. Из окна женщина, которая осталась по каким-то своим соображениям, в последний раз показала своему ребенку немецких солдат. В ее глазах было отчаяние. Мы шли маршем. Наступила ночь. Мы отдыхали два часа в переполненных домах, потом продолжили марш. Дул ветер со снегом. Вспышки вспарывали небо.
Когда колонны остановились, мы попытались найти убежище от ветра. Всадники лежали перед своими лошадьми, распластавшись лицом к земле, обхватив руками свои винтовки, мохнатые и бесформенные в своих тулупах, выглядящие как медведи или тибетцы. Мы шли вместе с батареей. Из-за выстрелов снег приобретал фиолетовый оттенок.
Полдень. Мы отдыхали три часа, проспав два из них. Затем опять продолжили марш. Солнце жгло наши лица. Снег блестел. Наши губы начинали трескаться.
Когда солнце ушло за холмы на другой стороне большой реки, мы следовали в пункт А. Это было как на параде - люди, лошади и повозки, идущие, чеканя шаг. Вечером, когда мы расселись вокруг стола, на наших лицах были глубокие борозды морщин - эти характерные линии от уголков глаз и носа.
Утром орудия были готовы действовать.
С позавчерашнего дня мы на новой арьергардной позиции. Несмотря на напряжение, я в полном порядке. Ярко светит солнце, а немного позднее я поеду дальше с Францем Вольфом в нашем маленьком радиофургоне. Мы не ожидаем боевого контакта с противником до завтра.
Как раз когда я в спешке завершал свой доклад, атаковал русский истребитель. От него на мою бумагу попала грязь, а выбитые ударной волной окопные стекла ударили мне в спину. Лейтенант К. был ранен.
Во второй половине дня я пошел с Францем Вольфом и Йеном Брауном в качестве артиллерийских связных батальона Ула. У нас опять была наша маленькая повозка с конем Федором в качестве тягловой силы. Йен был возницей и оператором одновременно.
Мы перевалили через холмы под ослепительно яркими лучами солнца. Приближались шесть русских бомбардировщиков с четырьмя нашими истребителями на хвосте. Они прижимали их книзу. Прежде чем яростная погоня исчезла за деревьями, два больших русских самолета завалились на бок и рухнули, оставив за собой шлейфы дыма.
Мы переправились через Днепр, который тут не шире Кинцига. В Н. пехота вышла на позицию, окапываясь и двигаясь маленькими группами на ровной полосе земли перед лесной полосой, где появится противник. Удар нанесен по левому флангу полка. Силы противника прорвались и уже удерживают территорию. Фланг укрепляется. Мы выдвигаем постоянно действующие дозоры и готовимся к атаке.
8 марта 1943 года. Неприятель подходит силами в пять тысяч человек на левом фланге дивизии. Наши корректировщики огня докладывают об их передвижениях. Наша собственная атака уже встречает сильное сопротивление. Но к вечеру все снова успокаивается. Солнце заходит в необыкновенно живописных красках, распространяя дымчато-золотистое сияние, контрастирующее с ясными голубыми тенями зимней ночи, которые медленно двигались к востоку.
Двое из нас шли через поля с затвердевшим снегом, в то время как Франц сел в повозку, чтобы окольным путем ехать через мост. Удаляясь, они становились все меньше и меньше на фоне пустынного пейзажа - Федор, повозка и Франц на месте кучера. Затем они снова приблизились к нам через пологие холмы.
Мы нашли батарею готовой тронуться в путь. Дома были пусты со всеми этими признаками окончательного бегства, которые делают человеческое жилье столь унылым. Мы присоединились к колонне и шли маршем в сторону заходящего солнца. Наступил вечер. Путь становился труднее, дул колючий ветер. Больше он уже не был нежным и игривым, а был голубым и твердым, как сталь. Он хватал за лицо и пронизывал насквозь все тело. Мне было холодно в своей тонкой шинели, без рубашки под нею. Я просил тулуп, но он тяжким грузом лег на мои усталые плечи. Что-то было не в порядке с моим левым коленом; мы уже прошли десять километров, а предстояло пройти еще тридцать. Усталость сжимала голову отупляющим, оглушающим обручем. В конце концов путь продолжали только мои ноги, шаг за шагом, неуклюже спотыкаясь на ветру. Последние два километра дорога пролегала по глубокому снегу, в стороне от главной дороги. Я шел медленно, как очень старый человек. Из оврага позади меня, где застряли машины, в ледяной ночи раздавались проклятия водителей, подобно крикам проклятых душ.
Было уже за полночь. Помещения для постоя переполнены, так же как и жалкие, грязные лачуги. Мы тяжело опустились на скамьи так, будто были нагружены свинцом. Отяжелевшими от усталости глазами смотрели, как подрумянивался хлеб на железной печке, и слушали, как гудит самовар. Несмотря на все это, мы пели. Мы устроились в одном помещении с несколькими украинскими истребителями партизан{10}. Через некоторое время они оставили комнату за нами и ушли в ночь за своей добычей.
Когда рассвело, мы увидели груду невероятно грязного тряпья, лежавшего на печке. В углах были горы вонючей грязи. Но это - Россия. И так же типично для России, что из всего этого дерьма вдруг вылезает маленькая девочка с милым, ангельски красивым личиком. У нее были большие глаза и белокурые локоны, и все же ее красоте было предназначено так быстро поблекнуть, и она станет такой же, как ее бабушка, такой же безобразной и грязной, как ведьма, что не захочешь до нее дотронуться даже в перчатке.
Ну, мы вычистили свинарник. Украинцы нам помогали, усмехаясь. Они выносили грязь лопатами и досками. После этого помещение стало пригодным для жилья.
День быстро прошел. Она начался рано, после трехчасового сна. Это было потому, что прежде нужно было подумать о лошадях (а найти укрытие как для лошадей, так и для людей было нелегко). Но вечером мы опять пели, чувствуя удовлетворение от хорошо выполненной днем работы для того, чтобы хорошо отдохнуть ночью. Когда я повесил гитару и сел на свое одеяло, как всегда последним из бодрствующих, наслаждаясь моментом одиночества, прибыл гонец с приказом: "Вам надлежит быть в... самое позднее к шести часам". Я посмотрел на карту - ага, так... Подъем в 3.00, отправление в 4.00. Сейчас 22.00. "Спи быстрее, товарищ".
Франц и Йон хотели что-то сказать, когда я стянул с них одеяла в 3.00. Йон уцепился за свое, как ребенок за материнскую грудь; он проспал ровно полтора часа, после того как отстоял на часах.
Одинокая повозка скрипела, двигаясь вдоль реки ранним утром по узким тропам, через деревни, где бодрствовали только часовые, мимо безмолвных соломенных хат, над которыми из труб все еще не поднимался дым. Когда нам приходилось форсировать Днепр, мы с подозрением смотрели на лед. Повозка помчалась по нему на полном ходу, но лед треснул под задними колесами. Нам едва удалось достичь твердой поверхности. Ободренный нашими криками Федор выбрался на берег. Затем мы взобрались на холм, с которого открылся вид на долину реки.