Глава 5.
Зима в центральном секторе
Сегодня снова отправился на передовой рубеж. "Красная" теперь только половина НП. Поле боя выглядит неприглядно. Лента дороги к нашему бывшему посту оптического наблюдения вьется через поле воронок. Сам пост пережил сегодня прямое попадание. В нашей собственной землянке также видны следы разгрома.
Многие окружающие деревья расщеплены: все выглядит ободранным. Нигде не видать чистого снега, это пустошь. Ступеньки, ведущие в землянку, покорежены и покрыты льдом. В основном соскальзываешь по ним ногами вперед и ударяешься в дверь. Но даже если паша "нора" полна грязи и вшей, даже если кирпичи вываливаются из печки, а окошки уже не пропускают свет, это - убежище. Прямое попадание не повредило его, а только немного обсыпалась земля с потолка. Снаружи будет - тарарам! Но внутри мы чувствуем себя прекрасно и в безопасности.
Мы теперь старые друзья, пехота и мы. Мы знаем друг друга по имени, и, главное, мы прекрасно ладим. Мы живем одной жизнью: одно едим и пьем, переживаем один и тот же холод, вшей и артобстрелы. Мы все вместе во всем этом: мы целимся в одного врага.
Я сижу у самого окна, и писать трудно. Сейчас за полночь, два часа. Большинство из нас спят. Но поскольку на нарах не могут уместиться все, всегда кто-нибудь сидит. Как бы то пи было, мы не можем себе позволить, чтобы спали все. Ночь и день ненамного отличаются друг от друга. Ешь, спишь в любое подходящее для этого время (и не знаешь, как долго) и сразу же приступаешь к своим прямым обязанностям. Вот и все, что есть наши обязанности - с моментами жестоких удовольствий.
Вчера привезли несколько одеял, из тех, что были собраны на родине, дома. "Как трогательно, - говорили мы, - как они пахнут нафталинными шариками, как чисты!" Видишь гостиную с диваном или детской кроваткой или комнату молодой девушки, из которой они взяты. Мы подержали их на секунду в руках, улыбаясь. Как же далеко, казалось, все это было, как будто на другой планете.
Но не беспокойся, не так уж все плохо. Мы снова найдем дорогу домой.
Солнце светило день за днем так же, как всегда, и у входа в наше жилье, защищенное от ветра, оно растопило немного снега, оставив сырое пятно. Это уже предвкушение весны.
Дары были такими щедрыми, что мы оказались в состоянии передать довольно много шерстяной и меховой одежды для наших друзей в пехоте. Если пройдут наши лошади, мы это сделаем. Лошади - одна из самых больших наших проблем. Правда состоит в том, что двигатель внутреннего сгорания - чистый убыток в этой зимней войне. Все приходится перевозить на санях. Откуда берутся все эти сани - загадка. Но как выживают эти лошади - еще большая загадка. Сено находится в трех днях пути. Местные лошадки живут на воде, соломе и... битье. В это трудно поверить. Скирда соломы - фантастическая вещь: ее реквизируют, охраняют, ночью из скирды выдергивают клочки; это доходит до дивизии, а то даже корпуса. Но шесть тысяч лошадей приканчивают этот запас в несколько дней.
Мы живем на странной звезде; нас задевает, когда кто-нибудь прибывает из резерва. Сегодня прибыл маленький человек, весь в снегу, только что из дома. Вот он - в своей новенькой форме, чистенький и без вшей, держащийся с достоинством и полный невинных идей. Мы, старые окопные крысы, сидим вокруг него, наслаждаясь компанией новичка. Забавно видеть такого человека; по-своему трогательно. По сравнению с ним мы - грубая, сквернословящая масса дикарей. Но насколько мы здоровее, достаточно сильны, чтобы противостоять чему бы то ни было. Вероятно, самое худшее позади, но если он направлен на НП, он, может быть, еще что-нибудь увидит.
А что касается пополнения пехоты, которое прибыло сегодня...
...Табель, который возит фураж, смотрел вытаращенными глазами на них, впервые увидевших вспышки, поднимающиеся над безмолвным снежным пейзажем. Габель - отчаянный парень. Он каждую ночь гоняет своих лошадей на НП, стоя во весь рост в санях с ручными гранатами в карманах. Он дает новичкам прекрасное описание места действий в своей обычной сухой манере.
Их ждут кое-какие сюрпризы, но у них будут и хорошие учителя. Так что все пойдет как надо.
Я все еще довольно слаб, но уже два дня у меня нет температуры. Я щурюсь на солнце, как кот на свет. Солнце великолепно. Когда оно поднимается в утреннем тумане, снег так блистательно ярок, а свет, заполняющий воздух, настолько ослепителен, что приходится отворачиваться.
В этой стране все доведено до крайности. Можно ли будет когда-нибудь к этому привыкнуть? Снова и снова мы стараемся свыкнуться с этой мыслью. Вечер за вечером ведем оживленные дискуссии, пытаясь давать работу нашему уму и не давая освобождаться от иллюзий.
Мы продолжаем надеяться на то, что однажды нас отпустят. Мы говорим так друг другу и пытаемся убедить сами себя. Но мы ломимся в открытую дверь, потому что хотим одного и того же. Мы лишь принимаем желаемое за действительное, когда говорим: "Что, мы предпринимаем еще одно наступление? С этими лошадьми? С таким оборудованием? С этой пехотой? Разве вы не видите, что дивизии конец? Русские умрут от смеха, когда мы появимся!"
"Дивизия вытянулась по фронту на двадцать километров, - сказал кто-то на днях шутя. - Это как выступление театральной труппы маленького городка. Они ходят по сцене с торжественными лицами и снуют взад-вперед". Потом есть еще одна шутка: "Когда полковник однажды хотел проинспектировать лошадей, кто-то предложил добавить к ним слева двух коров, чтобы показалось, что их больше".
21 февраля 1942 года. Наш НП покрылся толстым слоем снега. Мы должны расчистить его в течение дня, потому что вручают штаб-сержанту Шаперу Железный крест первого класса. Ярко светит солнце. Крупинки снега слетают с деревьев, как стеклянная пыль. Мохнатая лошадка в своем огненно-красном зимнем одеянии трусит впереди легких саней. Мы комфортно разлеглись, щурясь от ослепительного великолепия, и наслаждаемся поездкой...
Говорят, русские установили противотанковую пушку выше, в пункте П. Я покрутил колесико оптической трубы и всматривался изо всех сил, но ничего не смог обнаружить. У меня было искушение. Я один на НП и могу немного попрактиковаться в орудийной стрельбе самостоятельно.
Во второй половине дня я пошел на передовую позицию пехоты, где, как говорили, произвели наблюдение. На мне - новая зимняя форма: белые как снег штаны и куртка. Я брел по санному следу по лесу и через залитую солнцем полосу открытого участка земли к "сапогу". "Сапог" - это узкий вырез в грунте, который тянется в сторону противника и заканчивается в низине между нами и П. Он соединяется с землянкой, соседней с нашей, ощетинился амбразурами и защищен проволокой, спиралью Бруно.
Справа на краю выступа находилось пулеметное гнездо, к которому я и шел. Я доложился штаб-сержанту Улу, который удерживал со своими людьми "сапог". По правде говоря, его подчиненные не слишком хороши в деле, но такой человек, как Ул, сам стоит ста.
Некоторое время я сидел в своей землянке. Как же он их вымуштровал! Можно судить о чрезвычайной уверенности в себе отважного старого солдата по каждому произносимому им слову. Ул не проявляет мягкости, подобно многим другим, он не общителен в том смысле, который был бы показателем слабости, но подчиненные его уважают. В нише его землянки оружие сложено аккуратно, винтовки в один ряд, ручные гранаты разложены так, что готовы к применению. На одной полке - книги и бумаги, а на другой - аккуратный ряд котелков для еды. Можете посмеяться над этим, но я теперь знаю, что подобного рода вещи больше чем просто показуха, они признак хорошей армейской службы. Спросите любого солдата, хотел бы он иметь такого начальника, как этот, или какого-нибудь другого. Он вам ответит без колебаний: всегда был бы рад получить такого начальника, как штаб-сержант!
Обыкновенный солдат знает достаточно хорошо, что в решительный момент его жизнь зависит от мужества и опыта его командира. Он знает это по опыту.
Меня провели через "сапог", и я поднялся на передовой пост. Была только стена снега, закрывавшая видимость. На расстоянии в четыреста метров можно было видеть пулеметные гнезда и снайперские укрытия противника. Но я не увидел противотанковой пушки. Жаль.
Позднее я обнаружил, что мне трудно сосредоточиться. Я очень устал устал и вымотан. Ощущаю полное опустошение. Мне не хочется писать. Написание письма домой требует ужасного напряжения. Разница между тем, о чем пишу и что чувствую, слишком велика. Музыка по радио уже больше не интересует меня; она не доставляет мне удовольствия и не приносит облегчения. Когда читаю о вещах, которые когда-то чрезвычайно интересовали меня, таких как последние французские политические эссе, мои мысли рассеиваются. Есть ли в этом какой-либо смысл? Если вернусь с этой войны, то вернусь больным: больным во всех отношениях, а излечить меня сможет только любовь. 427-й полк вернулся из боя подо Ржевом с 280 военнослужащими. Это с натяжкой составит всего один батальон.
10 марта 1942 года. Последние несколько дней мы подбирали трупы русских, погибших в боях в конце января - начале февраля. Это делалось не из соображений пиетета, а гигиены. Груда образовалась внушительная. Только в одном нашем "сапоге" набралось более шестидесяти убитых. Это жертвы огня нашей батареи. Я бродил среди груды тел, чтобы проверить свою реакцию на подобное зрелище. У меня не было ощущения жути или отвращения, у меня абсолютно не проявилось никаких особо сильных эмоций. Изувеченные тела брошены в кучи, задубели на морозе в самых немыслимых позах. Конец. Для них все кончено, они будут сожжены. Но прежде их освободят от одежды свои же, русские, - старики и дети. Это ужасно. При наблюдении за этим процессом проглядывает аспект русского менталитета, который просто недоступен пониманию. Они курят и шутят; они улыбаются. Трудно поверить в то, что кто-нибудь из европейцев может быть настолько бесчувствен.
Сани с телами тянут десяти-двенадцатилетние дети. У некоторых тел отсутствуют головы, другие изрублены осколками. Они лежат скрюченные, один на другом, обнаженные, зеленые и коричневые от мороза. Только теперь начинаешь постепенно осознавать, что довелось вынести этим людям и на что они были способны.
Серое небо низко нависло над сельскими просторами; ветер завывал среди деревьев, захватывая снег и тонкими струями гоняя его над холмами. Но в лесу спокойно, и кажется, что маленькие еловые синицы и коноплянки принадлежат другому миру. Иван сбросил листовки, в которых делал особый комплимент нашей дивизии. Он называет нас "кровожадными псами" и "поджигателями Калинина" и заверяет, что никто из нас больше никогда не увидит родного дома.
Нам это доставляет определенное жестокое удовольствие. Пусть приходят. Сегодня вечером нам всем объявили боевую тревогу, но пока до сих пор, как всегда, спокойно. Пожалуй, пулеметчики несколько более нервозны... Наш друг из пехоты лежит, уронив голову на стол. Я в полном одиночестве.
На смену дням с лучезарным голубым небом приходят серые, пасмурные. Но одно всегда неизменно: тишина в нашем секторе. Вчера на заре одно из наших противотанковых орудий нанесло пару молниеносных ударов по двум пулеметным гнездам русских. Все было кончено, прежде чем они успели узнать, откуда стреляют. Но помимо этого ничего не происходит. Время от времени я без пальто и перчаток бегу к оптической трубе лишь для того, чтобы убедиться, что на стороне иванов нет признаков жизни. Они, должно быть, сосредоточили силы на другом секторе. На некотором отдалении слева этим утром была слышна довольно сильная канонада.
Мы сидим у огня, выбирая хлебные крошки из остатков чая. Немного снега положили в котелок, чтобы его растопить, а на печке подсушивается кусок хлеба. Сидим молча, опустив руки между колен.
Мы часто тут молчим, потому что все, что можно было сказать, уже сказано. Огромные пространства этой страны действуют так, что уходишь в себя и временами, когда ничего особенного не происходит, мысли начинают блуждать. Мы проделали большой путь после тех недель, когда с жадностью впитывали все происходящее. Теперь наш взгляд на вещи более зрелый и мы видим все в более широком ракурсе.
Одно кажется справедливым почти в отношении всех: на Востоке солдаты приобретают способность к более глубокому проникновению в чистоту прочных уз привязанности. Они стали глубоко осознавать, насколько сильно привязаны к своим женам и детям, до того, что их тоска ощущается как преданность, а за грубыми словами скрывается чувство, перерастающее в нечто священное. Они постепенно вновь становятся благочестивыми.
Снаружи - метель, и наш "дом" больше, чем прежде, стал походить на остров. Я вернулся с НП. Одной ночи нахождения там, наверху, вполне достаточно. Облегчая тяготы жизни, полевая почта приносила мне удовлетворение письмами и посылками с сигаретами, бисквитами, конфетами, орехами и парой муфт для согревания рук. Я был так тронут, когда надел их. Я думал обо всей той любви и заботе, обо всех маленьких личных жертвах, стоящих за этими дарами. Я прекрасно представляю, что это значит. Я благодарен.
Маленький антракт: командир батареи, показывая новому офицеру хозяйство: "Между прочим, там внизу на артиллерийских позициях несколько сержантов, которые хоть и не стопроцентные солдаты, но довольно славные ребята. Некоторые артиллеристы тоже; бойцы Восточного фронта, но очень полезны. Не разочаровывайте их; старайтесь им не досаждать, это не пойдет вам на пользу. Я сам сначала пытался это делать, но пришел к заключению, что лучше оставлять все как есть. Сейчас не такое время".
Этот эпизод - хорошая иллюстрация. Шеф совершенно прав.
Возвращаясь к письмам из дома. Очень трогательно чувствовать заботу и любовь, которые переносятся на нас: это делает нас счастливыми, и все же это до боли наглядно показывает, какое все мы испытываем давление в своей жизни. Как много пылких мыслей и желаний изливается каждый час на этот фронт; они воздвигли настоящий мост через огромное расстояние. Сила всей этой любви, преданность матерей делают все громкие фразы ничтожными и бледными.
Что значат слова в сравнении со всем этим страданием? Как бы то ни было, но оно может помочь быть честным. И хотя мне нельзя говорить все, я никогда не оставляю в стороне ничего важного, помимо цифр и названий мест, о которых, как солдат, я не должен упоминать. Признаю, что цифры нешуточные; и во всяком случае, вы пишете в своих письмах, что все поезда с ранеными и обмороженными говорят сами за себя. Верно, что наша судьба какое-то время висела на волоске. Когда наша пехота была на открытом воздухе, случаев обморожения бывало больше всего, и день ото дня нас становилось все меньше. Но положение никогда не было отчаянным. Приступ парализующего отчаяния длился всего долю секунды, затем к нам возвращалось мужество, а с ним и уверенность в том, что мы "проскочим".
Мы также увидели, что русские тоже вовсе не супермены, и мы многое узнали. За наш опыт нам приходилось платить, это верно. Тем, кто выжил из "старой бригады", теперь нечего особенно бояться, что с ними что-то случится. Опасность существует только для новичков из пополнения. Самое большое число жертв - среди них. У них нет опыта, они не различают таких признаков, как побеление кончика носа; они не знают, как уберечь себя от неприятностей. Нередко через несколько дней их приходится отправлять обратно, и, когда я вижу их на передовой, безобидных и неосмотрительных в своей детской невинности, мне хочется плакать.
Так что вам не стоит слишком обо мне беспокоиться. Спору нет, если зацепит пуля... Но можно избежать пуль, если знать как. И поверьте, у меня уже нюх на летящий металл. Опасности другого рода, по крайней мере, меня не заботят или, во всяком случае, те из них, что связаны с холодом. А эта опасность день ото дня уменьшается. Возвращаются мужество и стойкость. Постепенно к нам возвращаются инициативность и уверенность.
Я провел еще одну ночь на новом наблюдательном пункте. Была довольно сильная метель, в результате чего на нашем подъездном пути и на траншее коммуникации образовались заносы. Я три раза очищал траншею лопаткой, но к утру нас вновь заметало снегом. В другом отношении от него было довольно уютно. Мы протянули трубу дымохода в траншею; после этого возникла фантастическая тяга в печи, труба раскалилась докрасна, и котелки со снегом начинали шипеть сразу, как только их ставили на горячую плиту. Этим сказано все; тепло - это все.
Днем мы чистили дорогу. Это довольно тяжелая работа, солнце светило ярко, и я скоро работал в одной рубашке с короткими рукавами. Но сегодня ночью снова была метель, снег покалывает вас, как тонкие иглы, а назавтра мы, наверное, обнаружим, что вся наша работа была напрасной. Есть люди, которые приходят в бешенство от такого рода вещей. Но я уже решил для себя не обращать больше на это внимания. Мои мускулы натружены, меня обдувало ветром и обжигало солнцем. И мне это нравится. Счастлив? Да, а почему бы и нет?
Вчера была метель, которая пришла с северо-востока и побила все рекорды предыдущих. Видимость была четыреста метров. На НП ни зги не видать.
В ранние утренние часы противник опять пытался атаковать Р. Пункт Р. расположен на высоте за рекой Десна, которая образует между нами настоящую границу. Но как видно отсюда, по всему нашему главному огневому рубежу мы удерживаем занятую позицию. Мы установили четыре батареи вокруг нее полукругом, собрав тут весь полк. Как только неприятель атакует, раздается грохот всех орудий. Непредсказуемая погода заставила выдвинуть вперед еще одного наблюдателя, чтобы смотреть за правым флангом Р.
Встречный ветер был так силен, что, несмотря на специальные расчеты расстояния помимо карты, одна батарея стреляла с недолетом в сто метров; но такие условия - исключение. Я был с Будде, который хоть по-настоящему и не был солдатом, но был подходящим для такой работы человеком. Три с половиной часа мы шли на лыжах под углом к ветру, по колено в рыхлом снегу, ослепляемые кристалликами снега. Наши повязанные поверх шапок шарфы затвердели от мороза, и на каком-то этапе я беспокоился по поводу кончиков своих пальцев. Но мы туда дошли, даже при том, что приходилось пересекать отрезок открытой местности в конце.