— Я плохо выгляжу?
— Без слез не взглянешь.
— А ты, как всегда, в форме: свежа, язвительна и… В общем, ладно, чушь несу, понял. — Он прислонился к стене. — Ни хрена не клеится, Кать, у меня. Ничего не контачит, а ведь думали, что…
— Утро вечера все равно мудренее. Ты же мне сказал: знаешь по этому делу ровно столько же, сколько и я. Так вот: я тоже пока ничего не понимаю, — утешила она его. — Ты не расстраивайся. Все образуется. И… съезди в Уваровку. Очень тебя прошу.
Свет в окне его кабинета — это было последнее, что она видела из окна старой «Волги» отдела специальных исследований. Километра через четыре у Мебельного Новогорский сдался на ее мольбы и свернул на проселок к платформе. Его коллега Ласкина — усталая, убаюканная таблетками — спала на заднем сиденье.
— Живо набирайся впечатлений и айда отсюда, — шепнул Новогорский. — Мне это место уже вот где. Девять часов уже, меня жена заждалась!
«Какая по счету?» — подумала Катя, вышла из машины.
Свет фар выхватил из сумерек утоптанную тропу, уводившую в лес. Пройдя по ней метров пятьдесят. Катя увидела впереди что-то темное: высокий березовый пень, почти в половину человеческого роста, с надломами, а под углом к нему — ствол рухнувшей березы.
— Значит, труп Яковенко Листовы нашли здесь. — Она оглянулась: Новогорский плелся следом.
— Говорят, лежал поперек ствола. Возможно, экспертиза микрочастиц с его одежды это подтвердит. А могила его вон там, в овраге, была, внизу, — он ткнул в плотную чащу кустов справа от тропы.
Катя прошла еще немного вперед: сквозь деревья ярко светились огни какого-то дома. Помнится, участковый говорил, что там живет какой-то путейщик, жена его работает на станции в билетной кассе.
— Что же получается? — Она вернулась к березе. — Мальчишки нашли труп днем, двенадцати ведь еще не было, молочная лавка в полдень приезжает на Мебельный, обобрали Яковенко, оттащили в овраг, закопали… А ведь он тут действительно как будто напоказ был выставлен. Тут ведь станция.
Отчего пассажиры, дачники его раньше Листовых не обнаружили?
— Тут с одиннадцати до половины первого перерыв, — нехотя буркнул Новогорский. — Если бы недоумки не подсуетились, парня бы нашли в час дня или чуть позже, когда народ бы с электричек на Мебельный пошел. Или дачники, или жильцы вон той халупы, когда бы с работы домой возвращались.
Катя молча кивнула: ее поразила эта деталь — труп скоро должны были найти, если бы не…
— А точное время смерти Яковенко теперь уже нельзя установить? — робко спросила она.
— Я не судебный медик. Там же вскрытие будет, Кать. Что ты какая-то странная сегодня, словно первый раз на свет родилась? Труп месячной давности, процесс распада пошел уже, черви, нечисть прочая из мира насекомых… Поехали, а?
И что тебя к этому проклятому месту тянет?
Катя медленно оглянулась: черная безмолвная стена леса окружала их со всех сторон. Словно находились они не в двух шагах от человеческого жилья на дачной подмосковной станции, а где-нибудь в глухой непролазной тайге. Высоко над елями плыла в небе тусклая луна. Катя прикинула: родился месяц, скатился месяц. Впереди хрустнула ветка. Новогорский вернулся к машине. Тихо пятясь, Катя обогнула поваленную березу и тоже заторопилась прочь. Ночью в лесу, в котором убивают людей, она чувствовала себя очень неуютно.
Глава 13 ТАЙМ-АУТ НА РЕКЕ
Она чувствовала: пора взять тайм-аут. Устроить себе краткую передышку. Все эти лихорадочные поездки в Раздольск, эти странные приключения, беседы и впечатления пора на время прекратить. Надо сесть и спокойненько все переварить. Что? А вот это самое. И, возможно, поразмыслить над самым основным: что же все-таки в этом деле «не так»?
Вторник, 29 мая, запомнился Кате по многим причинам.
Видимо, жажда покоя и тишины была чисто инстинктивной, потому что в этот день, точнее, в ночь на среду события приняли такой оборот, которого никто не ожидал. Этот день, рабочий, обыкновенный, Катя провела в пресс-центре, занимаясь своей рутинной работой: просматривала сводки происшествий, созванивалась с редакциями газет, делала наброски будущих статей, консультировалась в службах, добывала комментарии к уже написанному. И вот день — в меру солнечный, в меру пасмурный, в меру ветреный, в меру влажный, как это бывает в конце весны после смены погоды, сменил вечер. В шесть Катя закончила свои труды, вышла из здания ГУВД и медленно зашагала по Тверской.
Домой на Фрунзенскую возвращаться не хотелось: что ее там ждет? Пустая квартира. Вадькин бодрый голос на автоответчике: соизволил-таки драгоценный В. А, объявиться из своего «Сен-Готарда». Катя чувствовала себя совершенно одинокой. Все заняты, никому до нее нет дела — и друзьям, и приятельницам. Даже Мещерский стал куда-то исчезать по вечерам. Что ж, не вечно же он будет пришпилен к ее юбке. У него своя жизнь. Друг семьи — это ведь не рабство, не ярмо, а просто такое печальное хобби…
Колосов угнездился в своем Раздольске. Как же — ответственный от руководства, возглавляет оперативно-следственный штаб по раскрытию убийств! Пусть себе возглавляет.
Мужчин хлебом не корми — дай только поруководить. Конечно, спору нет Никита вымотан до предела. К коньяку вон даже потянуло. Катя вздохнула: жалей его, жалей. А чего, собственно? У него не клеится дело. Не раскрывается быстро и сразу. И он уже психует.
Она остановилась перед витринами «Кристобаль». Смотрела не столько на манекены, сколько на свое отражение.
А вон и бутик дома Живанши. Странно, что ноги сами привели ее сюда. Помнится, Лиза о платье говорила, из-за которого у нее начались ссоры с этим… этим… Лицо Степана Базарова, словно мираж, соткалось из смога, окутывающего вечернюю Тверскую, из огней казино, из гула нескончаемого потока машин, автомобильных гудков, разговоров прохожих, смеха и криков подростков, лавирующих в толпе на новеньких роликах… «Я же не хочу о нем думать! Не желаю!»
Но… та, полузабытая уже в суете будней крошечная заноза снова ужалила сердце. Словно вот гвоздь на эмблеме, что ОН прикалывал на грудь своих учеников… Катя смотрела на манекены в витрине, манекены смотрели на нее и словно спрашивали: что с тобой? Чего тебе не хватает в этой жизни?
Зачем тебе тот, кому ты совершенно не нужна? Зачем думать о нем? Зачем думать о нем вот так? Но кто же властен в своих мыслях? Никто. От недруга можно скрыться, от войн, катастроф и неурядиц — убежать, уехать, а от дури своей куда скроешься? Она коснулась витрины рукой, стекло было холодным, как лед. В феврале он привозил сюда Лизу, они смотрели вот на это самое сияющее колье, на эти браслеты, бижутерию. Он собирался купить ей дорогое платье к свадьбе и… Лизу ошарашил его выбор. И она не придумала ничего лучше, как нажаловаться будущему свекру! Разве ябед можно одевать как принцесс? Разве они достойны такого внимания?
Катя открыла зеркальную дверь и зашла в бутик. Разглядывала стенды, витрины, вешалки. Дорого, красиво, вычурно, модно, изысканно. Ничего пугающего, эпатирующего.
Может быть, коллекцию уже успели сменить? Лиза, помнится, что-то о дохлой саранче, прикрепленной к тканям, упоминала… Одно из вечерних платьев украшали разноцветные яркие кусочки кожи, меха. Что ж, стильно. И даже эти волосы тут уместны, на воротнике, манжетах и…
Шерсть… «Что? Что вы говорите? Нет, нет, благодарю вас…» Она отрицательно покачала головой — этот менеджер в красной водолазке уже минут пять как торчит рядом, спрашивает: не желает ли она примерить это платье. Нет, нет…
И даже на цену не стоит смотреть… Шерсть… Шерсть на платье коллекции Александера Мак-Куина. Шерсть на трупе наемного убийцы, шерсть (или что там?) во рту сотрудника спецподразделения МВД. Вырванные клоки шерсти… вырванные во время борьбы, драки? Но ведь никакой борьбы вроде и не было. Эксперты в один голос твердят: нападение в обоих случаях было совершенно внезапно. Или все-таки они боролись, сражались, бились за свою жизнь как… «Пуля легче лихорадки…» «Сбросив доспехи, как боги неистовые бились, сильные как медведи…» С кем? Кто с кем бился там? Кто нападал, кто защищался? Кого увидел Грант во дворе той старой дачи в Половцеве? Кто встретил Яковенко на лесной дороге у поваленной березы?
Катя направилась к выходу из магазина. Странные у тебя фантазии, милочка, невероятные аллегории, чепуховые сравнения. Этот парень, этот близнец, этот учитель (чего интересно?) задел тебя своим пренебрежением. Глубоко задел, и ты никак не хочешь себе в этом признаться. А ты признайся, взгляни правде в глаза. А то ведь диапазон грез широк необычно: от убийств до наворотов модного кутюрье, от крови до… Этот забор в Половцеве, залитый кровью, черт… Она там, помнится, разыгрывала из себя великого следопыта, снова дурью маялась! Что, интересно, Никита тогда подумал о ней? Ясно, что-то этакое. У мужчин все на лице написано.
Но Никита, несмотря на всю свою грозную стать, на весь антураж сыщика-профи, катастрофически застенчив с женщинами. Чуть что — краснеет, как девица, как кровь краснеет…
Кровь… а ведь тот забор легче всего было испачкать в тех самых местах, только опустившись на четвереньки… Звериная поза, шерсть… Животное должно было находиться на месте происшествия в момент, когда… когда кровь хлестала из разорванного горла Гранта, когда Яковенко испускал дух на березе, словно выставленный напоказ всему свету, как этот вон манекен… Катя машинально прибавила шагу: к остановке подходил троллейбус первый номер. Можно на нем доехать до Каменного моста, до самой Москвы-реки, выйти и… Господи, отчего это мысли, которые ты сама себе запрещаешь, так настойчиво и неотступно тебя преследуют? Глупые мысли, терзающие бедную головенку. Мало ума, мало трезвости, мало опыта, знания жизни — зато бездна фантазии, болезненная впечатлительность и потрясающее легкомыслие. Это ее точный интеллектуальный портрет — Катя. вздохнула. Вадька — человек прямой сорок раз ей это повторял: одни книжки на уме. Мещерский — человек деликатный и вежливый — и тот триста раз просил ее не торопиться с выводами, не фантазировать, не забивать себе голову различной ерундой, глупыми сказками про…
Катя поморщилась: все, баста. Троллейбус еле полз в потоке машин. На набережной у Театра эстрады Катя вышла.
К пристани причаливал прогулочный теплоходик. Если сесть на такой, то минут через сорок уже будешь дома на пристани напротив Парка культуры. Она часто так делала — все лучше, чем в метро-душегубке. Плыла по реке, дышала воздухом, бездумно глазела на воду, на берега…
Теплоход оказался полупустым: билеты кусаются, да и будний день. Катя устроилась на верхней, открытой палубе.
Порылась в сумочке, извлекла плеер, надела наушники, нашарила кассету. Снова попались эти самые «блюблокерсы».
Она так и не вернула их ЕГО брату. Он, этот близнец Дима…
Неподалеку уселся паренек в клетчатой американской ковбойке, тоже вздел наушники, порылся в потрепанном рюкзаке, извлек сигаретку, прикурил, и через три минуты его уже окутывало облако сладковатого тошнотворного дыма.
Катя вздохнула: «травка». Ну что ты будешь с ними делать!
Марихуанит, отрывается на природе. Эх, дети кока-колы, словно другое поколение вы, другой век, другая эра. Никакого контакта — ничего. Яркий пример — близнецы и их братец Иван. Между ними — пропасть, которую они даже не желают скрывать от посторонних. А отчего, почему так случилось?
Интересно, чем этот Иван занимается? Учится где-нибудь?
Надо будет при случае спросить. Он ровесник этого вот самого Листова, Костика-дауна. И тоже между ними — две огромные разницы. Но Листов хоть больной, умственно отсталый, семья у него нищая… Надо же, Полторыизвилины похоронили Яковенко! Она вспомнила, как несколько раз видела мертвецов на улице: в переходе у «Националя», на ВДНХ. Шел человек, стало ему плохо, мементо мори и… Так ведь все проходили мимо! Брезгливо, испуганно обходили мертвое тело.
Никто не остановился, никому словно бы дела не было до трупа. И вот два недоразвитых подростка, оказавшись в сходной ситуации, проявили инициативу: фактически поступили, как и подобает поступать человеку разумному, — предали мертвое тело земле, выполнили долг. Правда, предварительно обобрав мертвеца… Интересно, а как бы развивались события, если бы труп Яковенко нашли сразу после убийства?
Ведь его непременно должны были найти, если бы не этот случай…
— Ты чего одна? Скучаешь? — Сосед, резко улучшив настроение, нуждался теперь в компании. — Паршиво, да?
С парнем не ладится? Брось, не переживай. Ты девчонка ничего, другого найдешь. Хочешь «травки»? Я не жадный, у меня на двоих хватит.
Катя покачала головой: господи, ну что ты скажешь?
Предлагает ведь, свиненок такой, от чистого сердца! Яд предлагает. Щедрый мальчик. Читать такому мораль о вреде наркотиков? Напрасный труд. От детей кока-колы любые нравоучения отскакивают как от стенки горох.
— Не надо, спасибо, оставь себе. — Она усмехнулась; видели бы сейчас ее коллеги с Никитского! — Впрочем, и тебе, по-моему, достаточно. Ты зеленый совсем, как листья той липы, мальчик.
— Все равно мы все сдохнем… девочка. — Он сплюнул за борт. — Все. И ты, и я, и твой парень… Раньше, позже — какая разница?
Теплоход причалил к Фрунзенской набережной, они заторопились по сходням вниз. Наркоман в ковбойке, покачиваясь и вихляя на ходу бедрами, заковылял к Садовому кольцу.
Катя вошла через арку в свой двор. Окна пустой квартиры на пятом этаже — заходящее солнце отражается в стеклах. Вот и еще один день долой. Кроме фантазий, рассуждений пустых, сердечных заноз и смутных подозрений, он не принес ничего конкретного. Бог с ними, со всеми. Может быть, Никита прав, и ей не стоит путаться у него под ногами во всей этой неразберихе?
Не разумнее ли бросить все это, заняться чем-то другим?
Мало, что ли, уголовных дел по области — только успевай репортажи пиши. Редакторы газет рвут горячие материалы с руками.
Она вошла в подъезд, проверила почтовый ящик Делала все чисто автоматически, хотя особой усталости не чувствовала. Прогулка по реке взбодрила, проветрила мозги. Нет, милочка, что проку себя обманывать? Теперь бросить все это уже не удастся. Катя внезапно поняла: ни одно дело не интересует ее так, как происшествия в Раздольске. И как себя ни заставляй, все равно не перестанешь соваться туда до тех пор, пока… Но она еще точно не знала, что значит это самое «пока». Однако у нее появилось предчувствие: скоро, очень скоро происходящее каким-то образом коснется и ее самой, лично. И ничего хорошего из всего этого не выйдет, потому что…
— Катя, на одну минуту, — сверху спускалась соседка. — Сегодня в восемь вечера собрание жильцов, абонентную плату за домофон будут собирать. Вы придете или сейчас деньги сдадите?
Катя полезла в сумочку. Дар предвидения, если это был он, спугнула грубая реальность с ее вечными жилищно-коммунальными проблемами.
Минут пять Катя толковала с соседкой о предстоящем ремонте крыши в их доме и покраске лестничных площадок, на все это тоже требовались деньги, затем вызвала лифт. Впереди ее ждал теплый душ, жареная рыба, фруктовый салат в холодильнике и одинокая, но мягкая кроватка. Утро вечера мудренее так ей действительно казалось.
Глава 14 МУЖСКИЕ СЛЕЗЫ
Что это? Катя с трудом приоткрыла глаза. Телефон? Электронный будильник показывал чудовищную цифру: 4.17.
Такая рань! За окном черно-синяя мгла Но телефон упорно звонит. Господи ты боже мой! Она дотянулась до трубки. Уверена была: Вадька в своем «Сен-Готарде» колобродничает «Личник» — личный телохранитель — несет при особе босса круглосуточное дежурство, и, пока тот почивает в своей персональной санаторной палате, личник мается от скуки и безделья. А тут еще ностальгия по Родине, по молодой подруге жизни…
— Алло! Вадька, это просто безбожно с твоей стороны! — забормотала Катя в трубку — глаза ее слипались. — Ты что, не знаешь, который у нас час?!
В трубке молчание. Потом чей-то хриплый вздох.
— Это не Вадим. Это я, Катя.
— Кто это я, простите?!
— Дима.
Этого еще не хватало! Катя через силу приподнялась на локте: близнец держит свое обещание позвонить и делает это в четыре утра. Ну и наглость! Голос у него какой-то странный, опять пьян, наверное.
— Дима, ночь — не время для бесед, — сказала она как можно тверже, насколько позволяло полусонное состояние. — Извините, всего хорошего. Если хотите, мы поговорим за…
— Катя, пожалуйста, не вешайте трубку… Я прошу вас…
Катя, у меня умер отец.
— Что? Дима, господи… Димочка… Владимир Кириллович? Когда?
— Вечером. Его увезли в ЦКБ, — Базаров говорил с трудом, точно выталкивая из себя слова. Речь его и вправду напоминала речь пьяного. — Я из машины звоню. Я еду… Катя, я не могу быть один Я хочу вас сейчас видеть… Пожалуйста…
— Димочка, конечно, я… примите мои соболезнования…
Боже, надо же, так неожиданно. Приезжайте, я сейчас скажу вам адрес. А где Степан, Ваня, Лиза, где ваш дядя?
— Скажите адрес, пожалуйста. — Он, кажется, не слышал ее вопросов. И это «пожалуйста» звучало словно просьба робота.
Катя сбивчиво пробормотала, где живет.
— Дима, только не гоните, бога ради. Будьте осторожны за рулем.
Она повесила трубку. Выскочила из кровати как ошпаренная, ринулась в ванну. Теплый душ — утренний дождь. Метнулась на кухню, высыпала в кофеварку чуть не полпачки кофе Базарову в таком состоянии это не помешает. Нацепила первое, что попало под руку, — джинсы, футболку, свитер.
Однако в зеркало даже в такой ситуации заглянуть не забыла.
О том, правильно ли она поступает, разрешив ему приехать ночью, Катя совсем не думала. А как же прикажете поступить в такой ситуации, когда у человека такое горе? Печальный опыт у Кати имелся. В университете за ней ухаживал сокурсник. Он тоже однажды позвонил вот так ночью. Бог знает, что она ему тогда молола. Влюбленные — воск в наших руках, делай с ними что хочешь, так ей тогда казалось. Студентик слушал ее молча, потом повесил трубку. Позже выяснилось, что он звонил Кате из больницы, мать его умирала в палате, умерла в ту ночь. Он был единственный сын, ни родственников, ни близких знакомых — никого не оказалось рядом в ту минуту. Но жаловаться он не хотел. Сколько времени прошло с тех пор, а воспоминание о своей нечуткости, о своем преступном бессердечии жгло Катю. Это был, по ее мнению, один из самых гадких поступков в ее жизни. И повторять его она не желала.