— Катя, да ты куда едешь? — тревожно спросил Мещерский. — С кем? Где тебя искать?
— Нигде, — повторила Катя, осторожно повесила трубку и включила автоответчик: пусть себе кричит-разоряется.
В глубине души, там, где продолжал бдить милиционер, ее второе «я», сложившееся за годы работы в милиции, Катя отлично знала, что поступает неосмотрительно и глупо. Ехать на рандеву с оборотнем! Надо было по крайней мере хоть Сережке сказать, где искать, если… Но слушать снова его разглагольствования о «суперсамце», сказках и мистической чуши ей больше не хотелось. Она все тихонько повторяла, напевала про себя фразу, услышанную вчера от Лейлы: Цыганское счастье… Я еду на праздник Цыганского счастья. Какое оно, интересно? Ей воображалось, что это путешествие начнется как-то необычно. Пробьет полночь, в ее дверь позвонят и…
Но звонок раздался гораздо раньше. В пять часов вечера.
На пороге стояли горбун Георгий и его сын — тот самый шкет, которого они с Мещерским…
— Вечер добрый, — поздоровался Георгий. — Мы тебя быстро нашли. Поехали? — Он крепко держал мальчишку за руку.
— Здравствуй, тетя. Хатка у тебя ничего, сносная, — шкет так и зыркал по прихожей. — Теть, дай водички попить, а?
— Хочешь сока? — гостеприимно засуетилась Катя.
— Обойдется он, — Георгий тряхнул сына, как мешок с картошкой. Тот завизжал, затараторил непонятно. — Говори по-русски!
Катя все никак не могла свыкнуться с мыслью, что у такого юного инвалида и такой бойкий сынуля.
Она сняла с вешалки теплую кофту, заглянула в зеркало, старательно подкрасила губы и сообщила, что готова.
Машина, на которой приехали отец и сын, подкосила ее окончательно: белый облезлый «мере» времен Карибского кризиса. Длинный, точно корыто, неповоротливый, весь в заплатах и пятнах коррозии. Цыган пнул ногой покрышку, кивком указал сыну на переднее сиденье, а Катю усадил назад В салоне одуряюще пахло бензином и приторной туалетной водой. Катя заметила, что горбун принарядился: черные волосы тщательно разделены косым пробором, ядовито-красный пиджак из тех, которые лет пять назад даже в бане не снимали «новые русские», черные мятые брюки, пугающетропически-кричаший галстук «живанши». Мальчишка был облачен, как и в тот раз, в спортивные «адидасы», только не такие замызганные, как в прошлый раз.
По дороге Катя не закрывала рта: цыган оказался живым и словоохотливым собеседником, машину вел уверенно и на подъездах к постам ГАИ резко сбавлял скорость. Катю в цыгане интересовало все «Вот ведь народ, точно с Луны. Живет с нами рядом. Свои обычаи у них, традиции, обряды, праздники. А мы, кроме того, что они кочуют по вокзалам, продают наркотики и клянчат в метро, ничегошеньки про них и знать не хотим!» — с досадой думала Катя, жадно слушая своего собеседника.
Семья Лейлы, по всей видимости, принадлежала к цыганской элите. Горбун Георгий рассказал, что две родных сестры Лейлы играли в театре «Ромэн». Сам Георгий окончил восемь классов и тоже хотел петь.
— И что же ты? — поинтересовалась Катя.
— Голос пропал, — ответил он, поправляя очки. — А потом у меня… Сама же видишь, какой я.
Он усмехнулся печально и тут же шлепнул по руке сына: мальчишка украдкой лез в «бардачок» за сигаретами.
— И чем же ты сейчас занимаешься? — осторожно полюбопытствовала Катя.
— Так, всем помаленьку, — уклончиво ответил горбун. — А ты?
Катя тоже уклончиво представилась журналистом. Далее она узнала, что Цыганское счастье — что-то вроде нашей Красной горки, когда родственники-цыгане ездят в гости друг к другу, порой справляют свадьбы, порой организуют сговор, что-то типа помолвки для будущих жениха и невесты.
В цыганский поселок съезжаются цыганские кланы не только со всего Подмосковья, но и из Владимира, Рязани, Тулы, Молдавии и Украины. У Лейлы, оказывается, была обширная родня А ее брат — «дядя Симеон», как называл его горбун, — был чем-то вроде цыганского барона или еще кем-то в этом роде.
«Будь наш, привыкни к нашей доле, бродячей бедности и воле. А завтра с раннею зарей в одной телеге мы поедем…» — вспомнила она Пушкина. Ей уже чудилось, что из этого путешествия к цыганам выйдет первоклассный репортаж! Одно только смущало: бдительный внутренний страж, второе «я».
Вот обмолвился Георгий о родственниках своей матери из Рязани, Владимира, и этот внутренний постовой тут же подсказал Кате, опий, маковая соломка — ведь оттуда, из этих самых мест, транзитом из Средней Азии подпольно завозились в Подмосковье эти наркотики. Молдавия ассоциировалась у нее с толом, пластитом и самодельной взрывчаткой, Тула — с небезопасной продукцией оружейных тульских заводов Катя не понаслышке знала, что ее коллеги интересуются цыганами Подмосковья исключительно по этим направлениям: торговля оружием, опием, кокаином… Вот бы о чем этого юного очкарика поспрашивать! Если он, конечно, окажется дурачком и станет отвечать журналисту на такие провокационные вопросы. Но она только вздохнула: бог с ней, с этой криминальной тематикой. Едешь к людям в гости, на праздник. Да еще оборотня собираешься смотреть. Так и трудись в этом направлении, не отвлекайся. На ее вопрос насчет перевертышей горбун только рукой махнул:
— А, чокнутый он.
— Сам-ма-шет-ший, — по слогам старательно выговорил мальчишка. — Я его раз обзывал, так он мне чуть глаз не выбил. Орал, что сердце вырвет. Потом бабка его заговорила, отошел. Сейчас тихий, только слюни пускает.
Мистико-романтическое Катино настроение как-то разом померкло. Вот тебе на — слюни, не слишком романтично.
В цыганском поселке жизнь била ключом. Столько цыган сразу Кате видеть еще не приходилось. Особенно ее поразили мужчины — самого разного возраста, от безусых подростков, до седых стариков, разодетые в яркие турецкие рубашки, некоторые щеголяли даже в гипюровых кружевных самых легкомысленных расцветок от розового до апельсинового. Ворота всех домов были настежь распахнуты. Улица забита машинами. Среди взрослых с гиканьем, свистом и хохотом носились ватаги цыганят. Совсем крохотные карапузы ездили на мини-карах. Катю уже не удивляло наличие у детей таких дорогих игрушек. Цыгане, хоть и рядятся порой в лохмотья и клянчат милостыню, люди далеко не бедные. Насчет милостыни и «мы люди неместные» она все же не удержалась, спросила Георгия.
— А, это купленные работают, — ответил он равнодушно.
— Как это купленные?
— Ну, если семья большая, кого-то из детей могут продать в работу, в артель. Артель покупает подаяние просить. Вот они и шуруют в поездах.
— Но это же как работорговля, Георгий! — заметила Катя.
— А так с голода помрут. У иной матери десять-тринадцать детей. Куда их девать? — Он повел Катю в дом показать матери, доставил, дескать.
В доме было натуральное столпотворение. Кстати, среди снующих туда-сюда цыган Катя увидела нескольких девиц и мальчишек совершенно славянского типа — русых, белолицых. Георгий пояснил, что это гулевые: дети, «нагуленные» матерями-цыганками от русских, украинских и других самых разных отцов. «Тоже наши цыгане, только белые», — пояснил он.
В доме пахло жареным мясом, перцем, луком, мятой и еще какими-то терпкими пряностями. Катя широко раскрытыми глазами смотрела на эту праздничную суету. И порой ловила на себе любопытные оценивающие взгляды: все в доме Лейлы видели, что ее привез горбун, и наверняка строили самые разные догадки.
Этот вечер запомнился ей надолго: огромный стол, накрытый во дворе, груды жареного мяса, кур, сосисок на фаянсовых блюдах, музыка, вырывавшаяся из выставленных из окон динамиков, говор на непонятном языке, смех… На празднике, как объяснил сидевший с ней рядом Георгий, сговорили несколько пар. Женихи клали прямо на стол перед родителями невест пачки денег — выкуп, подобный восточному калыму.
За все застолье Кате один раз только и удалось переговорить с Лейлой. Потная, раскрасневшаяся, она обмахивалась концами красивой кружевной шали, опрокидывала стопку за стопкой, потчевала гостей, распоряжалась на кухне.
— Уморилась, милая, — только и сказала она. — Никак дух не переведу. Угощайся, водочки со мной выпьешь? Не грех сегодня, — она налила Кате полную рюмку. — Ну, чтоб все хвори нас враз покинули! Черт, черт, черт, чтоб не сглазить!
Катя впервые в жизни залпом выпила целую рюмку водки.
Раз пришла в гости — отказываться неприлично. Закашлялась, засмеялась. И ей тут же стало море по колено.
— Где оборотень? — спросила она у Георгия.
— Позже пойдем. Ешь пока, закусывай. Яхнию с перцем любишь? А жареный лук?
Уже стемнело, когда он повел ее к Клязьме. Поселок полого спускался прямо к ее поросшим ивняком и осинами берегам. Там тоже шла стройка, размечались участки. Тут в прибрежных кустах на природе табором расположились те цыгане, которых в силу каких-то причин не позвали в дома. Горело несколько костров. Вот тут-то Катя и узрела традиционные полосатые перины, пропахшие детской мочой. В траве валялись пустые бутылки, а также пьяные «мужеска и женска» пола.
Под березой у потухающего костра на корточках сидел худой костистый парень. Длинные черные спутанные волосы падали ему на плечи. Скорчившись, обхватив острые колени, он смотрел на огонь, часто облизывая сухие растрескавшиеся губы. Когда он вскинул голову, услышав их шаги. Катя увидела, как на его тощей грязной шее заходил кадык. Тут же у костра сидела девчонка лет двенадцати в мохеровой кофте с чужого плеча. На коленях ее покоилась длинная хворостина.
Внезапно из кустов с визгом выскочила орава мальчишек.
Они заплясали вокруг парня, крича что-то резкими гортанными голосами. Девчонка поднялась и больно хлестнула хворостиной одного по плечу, другого по ногам.
— Чтоб не дразнили его, — объяснил горбун, прикрикнул на детей и, когда те умчались к реке, приблизился к парню. — Он разговаривает, когда хочет, все понимает. Только плачет иногда. Есть тебе давали, Рака?
Парень и ухом не повел. Девчонка кивнула.
Кате показалось, что хваленый оборотень — просто местный дурачок. Такие юродивые есть почти в каждом городе, на каждой подмосковной станции. Их вся округа знает, кто жалеет, подкармливает, кто дразнит, обижает… Видно, и у цыган в их таборе то же самое. Обыкновенный душевнобольной: отсутствующий взгляд, выражение застылой тупости на лице, плохая координация движений. Цыган-параноик, наверное, или олигофрен. А она-то думала… что ж, с сумасшедшими надо разговаривать мягко и ни в чем им не противоречить.
Раз считает он себя вервольдом, то и пускай его.
— Про тебя говорят, что у тебя шерсть внутри, — сказала она доброжелательно и кротко — Это правда?
Георгий насмешливо фыркнул, а парень словно очнулся, вышел из своего оцепенения и медленно кивнул.
— И кто же ты — не человек? Зверь? А какой? Какой породы?
— С когтями, клыками. Был. Теперь — откуда мне знать? — Парень потянулся, почесал голову пятерней. — В лесу нораберлога… Была… Теперь нету.
Голос у него был скрипучим. Он медленно тянул гласные, но по-русски говорил правильно и почти без акцента.
— И что же ты в полнолуние в такого вот… в какое-нибудь чудовище превращался? И что делал? По ночам бродил? — спросила Катя.
Парень как-то странно тряхнул головой и откинул ладонью свои космы. Катя с внезапным содроганием увидела, что все щеки, шея, подбородок покрыты оспинами, зажившими шрамами от фурункулов и ссадин. Полузажившие ссадины были и на руках, и на икрах, ветхие спортивные штаны парня были закатаны до колен. Внезапно он начал раскачиваться из стороны в сторону, все быстрее и быстрее. Потом замер, вытянувшись в струну. Кате показалось — вот сейчас на Луну завоет! Но парень тут же сник, обмяк.
— Уходите, — выдавил он, словно его горло сводила судорога. — Это нельзя… Я уже забыл это. Мне велели забыть, беса из меня выгнали — одного, второго… Помогай бог. Про шерсть иди у других спрашивай.
— У кого других? — Катя заглянула ему в лицо. — У других оборотней, что ли, таких, как ты? И много вас?
— Можешь и не искать. Сами, сами найдем, — парень тихо затрясся от смеха. И от его безумного взгляда, которым он царапнул по лицу Кати, она невольно попятилась. — Сами учуем, по следу пойдем. Не последний я кодлак. Есть еще, я знаю, чувствую. Близко. Лес кругом. В лесу его место, в чаще… не здесь, но близко. Я чую, чую…
— Идем, а то он мне что-то не нравится. Нехорошо глядит. — Горбун потянул Катю за рукав. — Ну ты. Рака, заглохни! Не то воды не принесу!
Эта угроза подействовала на удивление быстро. Безумный всхлипнул жалостливо, снова ударил себя в грудь, что-то залопотал по-своему. Девчонка опрометью бросилась к соседнему костру и вернулась с китайским термосом. Парень пил жадными глотками речную сырую воду, как подозревала Катя. Его, наверное, мучила сильная жажда, а то и лихорадка.
— Его бы в больницу надо, — шепнула. — Он действительно ненорма…
Она не договорила. Ее поразил взгляд безумного, устремленный в темные заросли кустарника: дикий, полный страха и тревоги И в тот же самый миг пьяный смех, шум, музыку, доносившиеся из поселка, перекрыл истошный женский визг. Так кричат или смертельно напуганные или смертельно раненные. Душераздирающий вопль вспорол летнюю ночь, все нарастая, ввинчиваясь в барабанные перепонки. Мимо пробежала цыганка с окровавленным лицом, за ее юбку цеплялась девочка лет двух. Потом послышался визг тормозов останавливающейся на полной скорости машины, Катю ослепил свет фар, вырвавшихся из мрака, и…
— Сами найдут! — дико закричал безумный, пятясь в кусты по-звериному на четвереньках, тыча пальцем в слепящие огни. — Я говорил! Вот они и пришли за нами! За тобой, девка! За всеми!
Глава 22 СУПЕРСАМЕЦ
Когда обрывается музыка, с грохотом опрокидывается праздничный стол и посуда летит на землю, разбиваясь вдребезги, когда ночь освещают багровые сполохи пожара, когда плачут женщины, визжат дети, как поступить, что делать человеку — спасать свою жизнь бегством? Защищаться? Или пытаться осмыслить, что все же произошло — орда ли налетела, печенеги-половцы из закаспийских степей, тевтонские варвары, дикари северных лесов, марсиане?
Праздник окончился так внезапно, дико и страшно, что…
Катя в первые секунды не поняла ничего — кто эти люди в камуфляже, выскакивающие из кустов, эти оскаленные собачьи морды, к чему весь этот остервенелый гвалт, лай, звуки ударов, крики и мольбы о помощи, треск рвущейся ткани, грохот железа, визг тормозов, слепящие глаза огни фар?! На ее глазах сына Лейлы сбили с ног двое выскочивших из кустов парней и молча, страшно, но очень деловито и споро начали избивать ногами. Точно играли в футбол на лужайке у реки…
Один из нападавших догнал девочку с хворостиной, схватил за волосы, наотмашь хлестнул по лицу, бросил на землю как сломанную куклу. Из поселка неслись истошный визг цыганок, детский плач. Запахло паленым. В небо поднялись клубы дыма. ОРДА НАЛЕТЕЛА…
Катя лукавила перед самой собой, что НЕ ПОНЯЛА. Нет, не сразу, не в первую секунду, но потом она узнала их. И эмблем никаких не надо было разглядывать на камуфляже и собак-бультерьеров — да, тех самых…
Групповые драки воочию ей видеть не доводилось. Однажды, правда, в Химках, делая репортаж о дежурных сутках местного отдела, она едва не стала свидетелем разборки, когда на тренировочную базу «Динамо» делала наезд солнечногорская группировка Но мрачных солнечногорских качков с цепями и железными прутами на спорт-базу не допустили. ОМОН блокировал машины на дороге, положил вниз лицом всех разборщиков. Солнечногорскую кодлу тогда задержали, возбудили уголовное дело, разбирались долго и детально.
Тут все было иначе. Даже не наезд, не разборка, а побоище, разгром, первобытная битва. И бесчинствовали здесь те самые молодцы, которых всего неделю назад Катя встречала на территории школы в Отрадном. Там представлявшиеся тихими, сосредоточенными, незаметными и старательными, самыми обычными молодыми парнями, тут они напомнила и орду, и боевиков, и диких животных одновременно.
— Прекратите Немедленно отпустите его! Не бейте! Это хулиганство! Я милицию сейчас… — Катя вышла из своего ступора и завизжала истошно. Но этот протест против насилия скорее походил на комариный писк, а не на угрозу. И что им были ее угрозы? Разве таких воплем «Милиция!» напугаешь?
Нападавшие двигались стремительно, не тратя лишних движений, словно каждый из них отлично знал, что ему надо делать. Бросили сына Лейлы — он хрипло что-то кричал, плевался кровью. Один из камуфляжников нагнулся, вытащил из костра горящую головню и швырнул туда, где на траве валялись цыганские перины. Потом кивок, едва заметный жест — и вот они уже скрылись во мраке, рванув в сторону поселка.
Тени из тьмы. Орда.
Катя ринулась к Георгию. Горбун стонал, что-то пытался сказать, скулил, как побитая собака. Очки его валялись на траве — их раздавили каблуком, он шарил рукой, пытаясь их найти. Видимо, ему сломали челюсть, а возможно, и ребра.
Цепляясь за Катю, он кое-как поднялся. Говорить он не мог, только мычал, указывая в сторону дома Лейлы. Катя, спотыкаясь, чуть не волоком потащила его туда. Горбун был легонький, как кузнечик, и ей все время приходилось нагибаться, чтобы он мог держаться за ее шею.
В поселке пылали две машины и один из недостроенных домов. Истошно крича, метались цыганки, вытаскивая на улицу какие-то узлы, тюки. Камуфляжников вроде нигде не было видно, но. Вот один, затем второй черной молнией метнулись из темноты. Наотмашь ударили по голове цыгана, пытавшегося отогнать одну из машин подальше от объятого пламенем дома. Завязалась новая драка, точнее, избиение.
И тут Катя увидела Лейлу. Гадалка стояла, прислонившись жирной спиной к створке распахнутых настежь ворот. Судорожно держалась за сердце. Видимо, ее все бросили — домочадцы, гости, родственники. Лейла увидела сына, повисшего на руках Кати, попыталась приблизиться и едва не упала.