Логики Касьянов придерживался при этом примерно следующей: Базаров психбольной, а с такими любые следственные игры в кошки-мышки бессмысленны. Возможно, вскоре случится так, что он в силу своего болезненного состояния вообще перестанет понимать смысл происходящего и реагировать на вопросы следователя. А поэтому надо торопиться. Тактика лобового допроса, конкретизация тем, интересующих прокуратуру, приемы беседы с психически больными в моменты их «просветления» известны любому следователю. Изощряться в дедукции, устраивать тактические ловушки, пускать в ход многозначительные намеки и недомолвки во время беседы с ненормальным — пустая трата времени и сил. Надо стремиться получить побыстрее хоть какую-то информацию, пока подозреваемый «в себе», и закрепить его показания косвенными доказательствами по делу. Может, конечно, случиться неприятность: подозреваемый сразу же замкнется, откажется отвечать, и тогда…
Так и получилось. Монолог Касьянова Базаров выслушал внимательно и молча. Ему показали кадры задержания, фотоснимки с мест происшествий. Он сидел перед следователем и Колосовым в наручниках, перебирать фото ему было не слишком удобно. Колосов ему помог. Шевелиться начальнику отдела убийств тоже было не слишком сподручно: рентген в главковской медсанчасти выявил трещину в одном из ребер — результат базаровского удара ногой. Дышать Колосову было трудно, ходить еще труднее — врачиха туго перебинтовала ему грудь. Но не присутствовать самолично при всех перипетиях этого чертова дела Колосов уже просто не мог. Бог с ней, с трещиной, — потерпит! Адаму вон все ребро удалили, чтоб подругу жизни создать, — ничего, мужик терпел.
Выслушав настойчивые советы следователя «облегчить душу и признаться в убийствах», Базаров только плечами пожал: он не понимает, о чем речь. И почему его спрашивают о Лизке Гинерозовой? Где она? Он не только не понимает, но и мало что помнит… Может быть, ему напомнят кое-какие детали?
Это и была, по мнению Колосова, главная ошибка Касьянова: он пошел навстречу Базарову, А надо было сразу же прекратить допрос. Но Касьянов человек упрямый — не терпел, когда им командуют. Кое-какие детали происшедшего с Антиповым, Яковенко и Соленым он Базарову «напомнил». Тот слушал словно бы даже с интересом. Но когда речь вновь зашла о гражданке Гинерозовой, Степан совершенно спокойно заявил, что он закон знает, ему, мол, с момента задержания полагается защитник, и без его участия на допросах он не собирается выслушивать их «лживые, провокационные и клеветнические обвинения». Короче, ОН ЗАМОЛЧАЛ. И снова в его поведении вроде бы не было ничего из ряда вон выходящего. Отказывается отвечать на вопросы, не признает вину, адвоката требует — что ж удивительного?
Каждый второй зек так себя ведет. Признаются-то только совсем пропащие недоумки.
Вел он себя тихо, глаз прямо не поднимал, словно от скромности. Словно это и не он рвался из рук оперативников всего сутки назад, хрипел, выл, кусался и крыл всех матом как одержимый. На ночь Базарова оставили в камере тоже без соседей. Колосов ожидал Халилова, тот был пока занят по другим делам — октябрьским. Только ему он мог доверить работу с таким опасным фигурантом. Наутро начальник ИВС доложил, что с «подследственным из пятой камеры» что-то не так. Они пошли взглянуть. Базаров абсолютно голый (его одежда была разорвана, располосована — пришлось звонить адвокату, чтоб передал родственникам принести смену), сидел в углу камеры в позе лотоса. Отрешенный, спокойный, бесстрастный. Но… все руки его были в крови искусаны.
Когда приехала «Скорая» и врач попытался оказать ему первую помощь, он вел себя покорно, хотя по-прежнему взгляд его был отсутствующим.
Прошла неделя. И все снова вроде бы вошло в норму.
Приступы с членовредительством более не повторялись. Однако молчанка на допросах продолжалась. За это время следствие кое-что получило в свое распоряжение — и весьма существенное, по мнению Касьянова. В Отрадном, на даче в Уваровке, на квартире близнецов на проспекте Мира и на «съемной» квартире Степана в Строгине были проведены тщательные обыски. На даче и в Отрадном была найдена его одежда: два рваных хлопчатобумажных спортивных костюма.
Первичный экспресс-анализ выявил на них обильные следы крови.
Биологическую экспертизу крови в МОНИКИ[6] назначили на восемнадцатое июня — раньше очередь не позволяла. Но для Касьянова, казалось, эта улика стала решающей. В виновности Базарова он практически не сомневался. Даже если группы крови на одежде Базарова не совпадут с группами крови Яковенко, Антипова, Соленого, то… А кто сказал, что у психа были только эти три жертвы? А не пять, не десять?
Люди сейчас пропадают каждый день.
Колосов за эту неделю тоже постарался узнать кое-что новое. Он общался с родственниками задержанного — с его братьями, Дмитрием и Иваном. Дядя Валерий Кириллович, как оказалось, сразу же после похорон брата вылетел вместе с женой за границу, а маразматическая девяностолетняя бабка и старая домработница в счет не шли — заливались слезами и лепетали: «Степочка наш… мальчик дорогой…» — и все в таком роде.
Обе беседы с Базаровыми Колосов помнил чуть ли не наизусть. И обеими остался недоволен. Дмитрий добивался встречи с правоохранительными органами сам. Вообще у Колосова, наблюдавшего чувствительного хлыща — для себя он звал этого парня только так, хотя особой антипатии к нему не испытывал, создалось впечатление, что Дмитрий давно уже готов к тому, что события с его братом-близнецом сложатся именно так.
Известие об аресте Степана он воспринял внешне спокойно. Колосов приехал в офис нефтяной компании, что в Гнездниковском переулке, и вызвал Дмитрия в вестибюль по внутреннему телефону охраны. Дмитрий спросил, при каких обстоятельствах задержан Степан. Колосов не стал скрывать.
Ответил и на вопрос, в чем тот подозревается: в убийствах, а также «ну, скажем, в исчезновении гражданки Гинерозовой».
Дмитрий тут же заявил, что адвокатом у брата будет некий Альфред Маркович. Фамилия и известность этого адвоката были таковы, что Колосов понял: либо клан Базаровых давно уже пользуется услугами этого светила защиты в качестве семейного адвоката, либо… либо Дмитрий сам давно уже подготовил для брата этот запасной аэродром, подозревая, что рано или поздно возникнет потребность в квалифицированном и именитом защитнике.
Проблемы насчет недуга, которым страдал Степан, Дмитрий предложил Колосову обсудить, и как можно скорее, и даже обещал сразу привезти все медицинские документы и пригласить врача, наблюдавшего Степана после перенесенного трихинеллеза во время лечения в НИИ мозга.
Складывалось впечатление, что Дмитрий охотно идет навстречу следствию и может ответить на любой вопрос, интересующий Колосова и его коллег. Но Никита помнил предупреждение Кати насчет особых отношений между близнецами.
И вскоре ему пришлось на личном опыте убедиться, что помощи в изобличении Степана от его брата ждать не приходится. Правда, и это было вполне обычным явлением. Кто из близких родственников даже таких чудовищ, как Чикатило, Головкин или Сливко, хоть чем-то добровольно помог следствию? Даже таких монстров родственники старались выгородить, обелить, представив не волками, а овцами, заблудившимися в трех соснах своих болезней, инстинктов и страстей.
Не очень-то доверяя искренности хлыща, Колосов отложил беседу с ним до детального изучения истории болезни Степана Базарова и консультаций по этому вопросу у специалистов Института им. Сербского, где в самом ближайшем будущем «оборотня» ждала стационарная судебно-психиатрическая экспертиза.
В собирании материалов на Степана Базарова Колосов полагался на его младшего брата Ивана, он не забыл, с какой злостью этот парень отзывался о своих старших братьях. Но и эта приватная беседа получилась немного не такой, какой представлял ее себе Никита.
Они сидели в кабинете Колосова в здании Главка в Никитском переулке. В тот день начальник отдела убийств чувствовал себя особенно плохо: ребро давало о себе знать — каждое движение отдавалось ноющей болью в боку. А по телевизору, как назло, шли рязановские «Старики-разбойники», и дурацкая фраза о «бандитской пуле» доводила Никиту почти до белого каления. Когда с поста на проходной доложили, что Иван Базаров явился по повестке, Колосов выключил телевизор и с остервенением швырнул пульт на стул.
Иван тоже был хмур, как туча. С момента их первой встречи в ночь смерти Владимира Кирилловича он словно еще больше похудел и осунулся. Бледный, хрупкий мальчишка.
Взгляд угрюмо уперт в пол — в глаза начальнику отдела убийств он явно смотреть не желал. На вежливое, миролюбивое предложение «рассказать о брате» парень отделался коротким, еле процеженным сквозь зубы ответом:
Иван тоже был хмур, как туча. С момента их первой встречи в ночь смерти Владимира Кирилловича он словно еще больше похудел и осунулся. Бледный, хрупкий мальчишка.
Взгляд угрюмо уперт в пол — в глаза начальнику отдела убийств он явно смотреть не желал. На вежливое, миролюбивое предложение «рассказать о брате» парень отделался коротким, еле процеженным сквозь зубы ответом:
— Я не знаю ничего. Спросите лучше Димку, — заявил Иван.
— Не знаешь или не хочешь со мной о Степане говорить? — Колосов сразу поставил вопрос ребром. А как его ребро болело!
— Не хочу.
— Почему?
— Мне неприятно… точнее, тяжело говорить об этом с человеком, которому я обязан тем, что в глазах всего света выставлен как братец маньяка.
— Значит, по-твоему, Иван, Степан ваш не маньяк?
— Нет.
— Тогда расскажи толком, почему ты считаешь, что мы ошибаемся?
— Димка сказал, что… что вы его в каких-то диких убийствах обвиняете, и с Лизкой тоже. — Иван запнулся. — Это не правда все.
Колосов помолчал.
— Это Дмитрий тебе линию поведения выбрал, да? — спросил он тихо. Братцем маньяка в глазах света, конечно, быть неприятно, Ваня, Дима ваш прав…
— Он меня ничему не учил! — Иван повысил голос.
И зря — юношеский тенорок сразу же сорвался на петушиный фальцет. — У меня свой ум есть, я не нуждаюсь ни в учителях, ни в советчиках, ни в каких-то линиях поведения, ясно вам? Со Степаном это все не правда, потому… потому что… в нашей семье такого просто не может быть!
— Такого? Выродка, что ли? В любой семье, даже в такой известной, как ваша, не без урода, — Колосов прищурился недобро: да уж, семейка. Дед его, помнится, в своих фильмах, за которые премии получал — то сталинские, то ленинские, то государственные, все поучал, что такое советский человек и откуда взялась социалистическая мораль.
— Степка больной. Его лечить надо, — Иван нервно сплетал и расплетал пальцы. — А не в тюрьму сажать.
— Ваня, ответь мне, только честно, на один вопрос: почему ты ушел из дома? — неожиданно спросил Колосов.
— Это не ваше дело.
— Теперь все дела вашей семьи — мои дела. Не хочешь отвечать — не надо. Там что-то было перед этим твоим демаршем с неисправной машиной? Молчишь? Тогда будем разговаривать со всей «Амнезией сердца». Друзья твои, наверное, многое о тебе знают. Не все, но почти все, а?
— Да вы что, их сюда тоже потащите?! — Иван даже привстал. — Да вы в своем уме! И так уже…
— Что и так? Репутация по швам трещит? Они ж вроде друзья твои, амнезийцы, как братья тебе, люди передовые, прогрессивные, без предрассудков, цивилизованные? — Колосов не удержался. Сам почувствовал; зря он с парнем так, зря!
— Перестаньте! Перестань, слышишь? — Иван втянул голову в плечи, зашипел. И тут Никита впервые заметил, что брат Иван не похож на близнецов и вместе с тем — похож. На Степана, на Димку-хлыща — тот же поворот шеи, складка у губ и даже интонации… Вот что значит общая кровь.
— Почему ты ушел из дома? В чем была причина? Степан тебя третировал? настаивал Колосов.
— Нет.
— Он тебя бил?
— Нет!
— Я тебя еще раз Спрашиваю: брат тебя бил?
Иван молчал. Обреченно, красноречиво.
— Бил, значит. А за что?
— Я вам ничего говорить не буду!
— Лучше у Димочки ПРО ЭТО спросить? — Колосов усмехнулся криво. — А он насчет твоей личной жизни, парень, в прошлый раз гораздо откровеннее высказывался. Еще насчет «нашей домашней Линды Евангелисты» рассуждал, помнится…
Это был нечестный прием. Колосов знал это. Однако столкнуть братьев лбами не удалось. На скулах Ивана заиграли желваки, но он молчал.
Колосов чувствовал, что проиграл этот раунд. Но признавать себя побежденным ему не хотелось.
— Последний вопрос, Ваня, и мы расстанемся, как в море корабли, причем недовольные друг другом. Расклад такой: один из свидетелей видел, что в ночь смерти твоего отца…
Смотри мне в глаза! В ночь смерти, когда он находился в ванной, туда ненадолго заходил Степан…
Иван вскинул голову, впившись в Колосова взглядом.
— Ты никак не можешь прокомментировать эти сведения?
Ты же совсем близко от ванной был, музыку слушал еще…
— Кто… кто вам про Степку сказал? — Голос Ивана дрогнул.
— Некая гражданка Гинерозова.
— Она нашлась? Лизка нашлась?! Где она шлялась?
— Она не нашлась. Она сказала это, Ваня, еще ДО ТОГО, как пропала.
— Кому? Димке?
— У тебя есть еще один брат. Он меня сейчас интересует больше. И он к тому же…
— Лизка вам солгала!
Колосов тяжело вздохнул. Когда свидетель орет так, что в окнах кабинета дрожат стекла, беседа начинает утомлять. Да, говорить с этим щенком бесполезно, по крайней мере сейчас, пока навязанная ему мысль: «как ужасно в глазах всего света быть братцем маньяка», буквально затыкает парню рот.
— Я тебе дам ручку, бумагу — напишешь все, если говорить не желаешь.
— Я не буду вам ничего писать. Ничего, поняли? Димка объяснил мне: это не допрос. Допрашивает следователь, и даже там я… я могу не отвечать на ряд вопросов, имею право как его брат, как близкий родственник… А вы вообще никто!
И я… я вас ненавижу, господи, как я вас всех ненавижу!
Колосов поднялся.
— Слушай, ты… — Он хотел сказать ему одно лишь слово, и этот вертлявый юноша заткнулся бы… Но Никита сдержался: не годится бросаться на свидетелей, даже если они представляют малосимпатичные сексуальные меньшинства. — Ладно, давай повестку. Свободен пока что…
Итак, нужного разговора с Базаровым-младшим не получилось. А разговор с Дмитрием, чувствительным хлыщом, Колосов начал с прямого вопроса:
— Зачем ты учишь своего брата лгать?
Беседа с близнецом происходила в субботу, поскольку в будние дни Базаров был так занят. За плечами Колосова к тому времени ухе была сплошная судебно-медицинская неделя: он знакомился с огромным количеством медицинских документов — от заключения экспертизы по вскрытию трупа Соленого до исследования останков животных, обнаруженных в лесу и эксгумированных; от материалов обследования трупа убитой овчарки до непонятной, словно китайская грамота, истории болезни Степана Базарова, выписки из его многочисленных медицинских карт, прокомментированных специалистом из Института им. Сербского.
Дмитрий отреагировал на грубую прямоту вопроса и на «тыканье» по-мужски: во взгляде, брошенном им на начальника отдела убийств, можно было прочесть: «А пошел ты», но ответ был вежливо-неопределенным:
— Если хотите что-то узнать о Степане — спрашивайте меня, а не этого… Он, Ванька, зеленый еще. И это дело его вообще не касается.
— Это всех касается. Но ответ знакомый. В нашу первую встречу вы… ты сказал мне о брате то же самое. — Колосов похлопал по пухлой пачке медицинских документов, лежавших на столе, их предстояло сегодня же отвезти в прокуратуру Касьянову. — Выходит, ты, Дима… ничего, что я с тобой по-пролетарски, на «ты»? Не коробит?
— Ничего. Это даже сближает нас.
— Выходит, ты, Дима, — полное справочное бюро по всем семейным вопросам. — Колосов вздохнул: если бы хлыщ начал запираться, мол, ничему такому я братца не учил, пришлось бы разыгрывать и с ним злого следователя: упрекать, уличать, раздражаться, повышать голос. Но Дмитрий — парень умный. Сам идет навстречу неприятностям и совсем не собирается скрывать, что в семье о Степане будет говорить теперь только он.
— На днях у Касьянова в прокуратуре был адвокат Степана и…
— И? — Дмитрий насторожился. — Я целиком поддерживаю избранную им линию защиты. Если Степке все-таки докажут, что именно он совершил весь этот… ужас — вы же говорите, что располагаете какими-то неопровержимыми доказательствами, — то речь может идти только о принудительных мерах медицинского характера. Вы же читали то, что я вам привез. Вы знаете его диагноз?
— Сначала его будут судить. Твоего брата, Дима, будут судить как убийцу. Вопрос же о его вменяемости решит судебно-психиатрическая экспертиза.
— Это азбука, я юрист, мне объяснять не нужно.
— Это порядок, установленный законом.
— Но Степку лечить нужно! Ему не в тюрьме сейчас место, а в психиатрической клинике!
Колосов положил перед собой выписку из истории болезни. Пролистал. Зацепился отчего-то взглядом сначала за строчку из «характеристики пациента Базарова Степана, поступившего в стационар…»: «Пациент обладает нормальным (средним) коэффициентом умственного развития (момент учебы в университете). Хорошее физическое развитие… активно занимался многими видами спорта…»
Далее взгляд привлекало это самое прежде незнакомое слово астроцитоз. Да уж, термин так термин…
— Когда в семье начали замечать, что Степан изменился? — спросил Колосов устало.
— Другие — не знаю, а лично я почти сразу, как у него температура после горячки спала, еще там, в инфекционной больнице, — Дмитрий сгорбился. — Я заметил первый, я сидел с ним. Сиделку не стали нанимать.