Если он умрет здесь и сейчас, думал О’Хара, то что? что? Он умирает и так, сколько я видел чахоточных – ошибиться нельзя. Одна пуля в основание черепа – смерть быстрая, аккуратная и, говорят, безболезненная. А для него – еще и благодатная, взамен долгой муки, ему уготованной. И то, что он об этом не узнает, не меняет ничего.
А он думал: еще один шаг.
Еще один шаг.
Шорох позади: револьвер лег в ладонь.
Вот так: даже выбор остался не за мной. Спасибо и на этом: писательское самоубийство – такая пошлость. Он наклонил голову и ждал.
Волосы на затылке были пострижены аккуратным полукругом.
– Доктор, – сказал О’Хара.
Чехов обернулся.
О’Хара стоял, сунув руки в карманы, и улыбался.
– Ступайте вон туда… – Он мотнул головой. – Пройдете по улице, выйдете к перекрестку, где собираются рикши. Больше рупии не давайте, это с чаевыми. А у меня, уж простите, еще дела.
Он снова кивнул и исчез в темноте.
Теперь пошли мытарства. Козырьки крыш сходились навесом; улица делалась все более темной и все более вонючей. По правую руку, где-то под стеной, похлюпывала канава. Улица сузилась до переулка и запетляла; на каждом шагу упираешься в шершавую стену. Дверей не было, и не было перекрестков.
Впереди замаячил огонек. Последняя дуга привела к деревянной вывеске – стилизованному осьминогу, повешенному прямо под фонарем. Вероятно, закусочная с морским меню – но закрыта.
Рикши и впрямь сгрудились у осьминога, но из-за угла выступил желтый человек в желтой одежде, и они рассеялись.
– Недостойнейший Сун Ло Ли, – сказал китаец по-русски и почти без акцента, – наинижайше просит высокорожденного господина посетить его убогое заведение. Нижайше и настоятельно просит.
Идти пришлось недалеко, но Чехов сразу потерял направление. Сун Ло Ли нес в поднятой руке потайной фонарь, и узкий луч проявлял в темноте то сухой фонтанчик в форме рыбьей головы, то крутое колесо водяной мельницы; и тусклый шепот реки был заглушен низким голосом океана.
Китаец остановился, толкнул возникшую ниоткуда низкую дверь и молча поклонился гостю. Чехов вошел.
Убогое заведение, как он и подозревал, оказалось вовсе не убогим. Негромкое эхо говорило о том, что зал тянется далеко, стены высоки, а за ними плещется лагуна.
Сун Ло Ли поставил фонарь на один из столов – кажется, посреди зала, – зажег две свечи, отодвинул громоздкое, но легкое кресло, жестом предложил сесть и в поклоне ушел.
Чехов ждал. Сумятица, бессмыслица, обреченность последних месяцев – последних лет – заканчивались здесь, в темном краю, на другом конце земли. Люди, которых он не понимал, преследовали невнятные цели и распоряжались его судьбой. Какой-то смысл в этом был, но – как всегда и во всем – он ускользал, терялся, да и был ли? Диагноз поставлен: неоперабельно. «Теперь, так не после».
Сун Ло Ли появился вновь, поставил перед ним тарелку и кубок. Лапша, и очень вкусная; горькое зеленое вино на травах.
– Спасибо, – сказал Чехов. Он успел проголодаться.
Хозяин отошел в полутень и молча ждал, пока гость наестся, потом унес посуду и сел напротив.
– Есть древний обычай, – сказал он, – уверьтесь, что я его соблюдаю. Если кто-то поел у вас в доме, вы уже не сможете его убить.
– Мне помнится, – заметил Чехов, – что вы не сможете причинить ему вред.
– Мы читали разные книги, – отрезал Сун Ло Ли, улыбаясь обворожительно. – Повторяю: я блюду обычаи. Поэтому сейчас вы совершенно добровольно отдадите мне то, что вам дали в Канди, – и подтвердите свой дар устно, – а потом вас проводят в отель.
Что мне дали в Канди? – удивился Чехов. Удар не удар, а что-то неладное с ним произошло: несколько часов словно расплылись в памяти.
– Тогда позвольте один вопрос, – сказал он. – Зачем вам это?
Сун Ло Ли встал, и в позе смешного человечка появилось нечто торжественное.
– Не мне, – проговорил он ровно, – а Хозяевам моим.
Чехов откинулся на спинку кресла и промокнул губы салфеткой.
– Мне очень не нравится все это. Пожалуй, я не отдам вам ничего.
Китаец снова присел.
– Поверьте, – кротко сказал он, – я не из тех людей, которых называют… как это… гуманными. Но я очень изобретательный человек. Я не буду рассказывать вам о некоторых своих методах – опробованных и надежных методах. Я просто их применю. И вы, как я уже заметил, совершенно добровольно отдадите мне товар.
– Мы одни, – сказал Чехов. – Я выше вас и, наверное, сильнее. Сейчас я встану и уйду. Эта суета мне надоела.
– Куда уйдете? – спросил Сун Ло Ли невозмутимо. – До двери, не дальше.
– До гостиницы, – сказал О’Хара, выходя из темноты. Походка его стала пружинистой; в руке был револьвер. – Доктор, у входа вас ждет молодой Стрикленд, он дойдет с вами до «Гранд ориэнтл». А мы с уважаемым Сун Ло Ли поговорим о многих интересных вещах. У меня тоже есть свои надежные методы; кроме того, он в моем доме не ужинал.
– Но я мог бы… – начал было Чехов. О’Хара прервал его:
– Идите. Надеюсь, этот инцидент не испортит вашего впечатления о Цейлоне.
Чехов медленно поднялся.
– Мы еще поговорим?
– Непременно, – улыбнулся О’Хара.
Чехов ушел; слышно было, как он здоровается с Адамом; шаги стихли. О’Хара и Сун Ло Ли оставались неподвижны.
– А теперь, – сказал этнолог, – ты расскажешь мне все о своих хозяевах.
– С радостью, – ответил Сун Ло Ли. Он быстро глянул куда-то за спину О’Хары. Конечно, тот не купился на старый трюк и не обернулся; тут его сзади ударили по голове, и он потерял сознание.
XXI
Холодная вода, отдающая болотом, плеснула в лицо. По давней привычке он не открыл глаза, а чуть разомкнул веки. Гудели факелы, тени метались по стенам и низкому своду. Голова кружилась, пошевелиться было невозможно, и казалось, что падаешь: так бывает в лихорадке.
Каждый дюйм свода покрывала каменная резьба: водоросли, рыбы и спруты переплетались под неестественными углами, множились и соединялись, заставляя всякого, кто глядел на них, проникаться глубоким, инстинктивным омерзением к тому, что древнее человека и ему изначально враждебно.
Сун Ло Ли, этот гнусный представитель желтой расы, успел сменить свое нелепое облачение на зловещую черную мантию, пронизанную алым блеском, и теперь, склонив голову набок, смотрел на Кимбола О’Хару, который лежал, связанный по рукам и ногам, на низком продолговатом камне.
– Не притворяйся! – сказал Сун Ло Ли низким голосом, заполонившим пещеру, и отзвуки, усиливаясь, загрохотали. – Прежде чем ты умрешь, тебе придется ответить на мои вопросы!
О’Хара смотрел на зловещего китайца, не отводя взгляда. Он лучше многих представлял, что может уготовить ему злокозненность изощренного восточного разума.
– Зачем ты хотел убить его?! – спросил Сун Ло Ли.
О’Хара молчал.
– Впрочем, я догадываюсь! Ты знал, что это может быть передано из рук в руки только по доброй воле, иначе утратит силу! А значит, смерть доктора сделает это бесполезным и мои планы расстроятся!
– Да, – сказал О’Хара.
– Но ты проиграл! – воскликнул китаец, воздевая кривые руки к закопченному потолку. – Ты умрешь здесь, во славу моих Хозяев, и лишь один человек узнает об этом! Когда русский увидит твой изуродованный труп, он станет куда сговорчивей – а я клянусь Бездной, что не выпущу его с острова, покуда это при нем!
– А теперь ты ответь мне, – молвил О’Хара, спокойный, как никогда, сохраняя присущее белому человеку мужество перед лицом неминуемой гибели. – Кто такие те хозяева, о которых ты говоришь? Для кого ты хочешь добыть это?
– О! – воскликнул китаец, и лицо его, мнимо-невозмутимое, исказила гримаса извращенного довольства. – Ты спрашиваешь о великой тайне! Но поскольку ты все равно обречен на долгую, мучительную смерть, узнай же, во имя кого примешь ее! Хозяева мои – Боги, спящие на первобытном дне океана, не живые и не мертвые; Они ждут пробуждения, когда восстанут из вод древние земли, а нынешние континенты сгинут! Это вернет Им силу, вернет Им власть, вечную власть над миром, и велика будет награда преданного слуги, который споспешествовал великому возрождению! Теперь же… – Сун Ло Ли склонился к беззащитному герою и зашептал, так что громовое эхо сменилось ужасающими шорохами: – Узнай, какой смертью ты умрешь на этом древнем алтаре, который десять лет назад обрела Елена Блаватская! Знала бы она! Знала бы она!..
Злобный, ликующий хохот наполнил склеп, и где-то в дальнем конце подземелья, невидимом для связанного О’Хары, словно бы в ответ раздались глухие звуки, порожденные явно не человеческим горлом.
Несколько успокоившись, Сун Ло Ли достал из складок мантии благовония и огниво, разложил их на каменном выступе, также украшенном резьбою – словами древнего, давно забытого языка затонувших стран, – и зажег курения. Затем нечестивый жрец проклятых богов обернулся к пленнику и провозгласил:
– Тебя заклюют киви!
– Кто? – переспросил О’Хара.
– Нелетающие птицы Новой Зеландии! – взвизгнул жрец, и ответом ему стал ужасающий свист из дальнего угла склепа.
О’Хара был впечатлен.
– Бред какой-то, – сказал он. – Вы бы еще пингвинов сюда притащили.
Рот Сун Ло Ли скривился в жутком подобии улыбки.
– Спасибо за совет, мой обреченный друг! Я завтра же выпишу партию этих гордых птиц, любимцев моих Хозяев, прямо от подножия Эребуса! Их сильные лапы затопчут, а мощные клювы разорвут всякого, кто осмелится встать у меня на пути – если успеет, ибо вскоре мир переменится! Теперь же, когда ты знаешь все и не можешь поделать ничего, – молись своему бессильному богу, ибо сейчас ты убедишься, что клюв киви с размаху пробивает двухдюймовую доску, не говоря уж о бренной плоти!
Отвернувшись от жертвы, мерзкий жрец выкрикнул что-то на языке, непонятном даже Кимболу О’Харе. Отворилась незаметная прежде дверь, и глазам пленника предстала высокая, очень темнокожая девушка неимоверной красоты, облаченная в тонкое бирюзовое сари. Волосы ее, цвета воронова крыла, были уложены в высокую прическу; на лице ее, когда она склонилась перед гнусным китайцем, своим господином, читался бесконечный испуг. Жрец отдал краткий приказ, и незнакомка медленно двинулась к сокрытым в полумраке клеткам.
Прогрохотали засовы, и девушка, испуганная еще более, отскочила в сторону. Поспешно, однако не теряя некоторого достоинства, китаец последовал ее примеру и затянул на гортанном прадревнем языке литанию смерти.
Мягкое цоканье наточенных когтей по холодному камню вселило бы ужас и в самую отважную душу – но Кимбол О’Хара не позволил себе отвлечься на бессмысленное волнение. Он играл мышцами, надеясь хоть сколько-нибудь ослабить гнусные веревки, оплетавшие его тело, – увы! тщетно.
Первая из ужасных, противных естеству птиц вошла в круг света, и обреченный узник невольно содрогнулся. Грушевидное тело с редуцированными крыльями, поросшее словно бы не перьями, но свалявшейся бурой шерстью; чудная походка, которая в иных обстоятельствах могла бы показаться забавной; странный запах болот иного полушария; пронзительный, невыносимый для слуха свист – все вместе сделало птицу исчадием душераздирающего кошмара. За нею маячило трое собратий. Киви была уже в шаге от алтаря; она зловеще присвистнула и, повернув голову, ударила клювом в стену – полетела каменная крошка.
О’Хара готов был зажмуриться, не желая видеть, как первый удар безжалостного клюва пронзит его, и мысленно поклялся принять смерть безмолвно, – но тут в воздухе сверкнула золотая полоса, и страшная птица рухнула с тонким писком, обливаясь кровью.
Волосы темнокожей девушки упали ей на плечи роскошным водопадом: она распустила гордую прическу, выдернув из нее три золотые заколки, ставшие смертоносным оружием. Мелькнула вторая, третья – и еще две птицы обагрили пол, истертый тысячами ступней.
Три киви пали, но четвертая приближалась, и жрец, на несколько драгоценных мгновений замерший потрясенно, оставался столь же опасен. Издав невнятный вопль ярости, китаец ринулся к бестрепетной девушке, но столь же оглушительный, сколь неожиданный звук револьверного выстрела – о, славное достижение высокой цивилизации! – остановил его. Первая пуля опрокинула дьявольскую птицу, чьи пуговичные глазки уже высматривали точку рокового удара; вторая поразила китайца, тот взмахнул руками – полы его мантии взметнулись подобно крыльям нетопыря – и повалился ничком.
– Мистер О’Хара! Мистер О’Хара! Вы живы?!
То был голос Адама Стрикленда.
Отважный юноша и храбрая девушка одновременно подбежали к связанному.
– Я нарушил ваш приказ, сэр! – воскликнул молодой Стрикленд, перерезая веревки. – Не вы один вызвали подкрепление. Я передал Чехова на руки Уиггинсу и последовал за вами, сэр!
– Вы все правильно сделали, Адам, – сказал О’Хара, приподымаясь и растирая запястья. – Спасибо. Как всегда – спасибо.
Девушка, видимо робея, на шаг подступила к нашим храбрецам. Ее прекрасно очерченные губы чуть приоткрылись, но она не успела сказать ничего. Раздался тонкий свист, из уголка ее рта потекла струйка крови, и она упала на колени: в спину ее вонзился китайский кинжал с золоченной рукоятью – последний дар умирающего Сун Ло Ли.
О’Хара осторожно взял ее на руки.
– Скажите ему, – прошептала девушка, – скажите, что я…
И это было все.
О’Хара медленно опустил ее на пол и огляделся. Узкая пещера, чадящие факелы; камень, на котором валяются обрезки веревок; пустая клетка; четыре мохнатых комка на полу. Мертвый мужчина, чья правая рука чуть вытянута вперед; мертвая женщина.
– Пойдемте, Адам, – сказал О’Хара без выражения. – Мы и так чуть не остались на хребтах чужого безумия.
XXII
– Мистер О’Хара, вы живете в большой, пестрой стране – вам, уж простите, трудно вообразить, до чего однообразен мир. Везде – бесплодные хотения, напрасный труд, везде – богатство и нищета, беспросветность обыденной жизни, большая или меньшая глупость властей.
Чехов понурясь сидел на гостиничной кровати, свесив руки между колен; О’Хара – напротив него, в плетеном кресле. За окном было тускло; в десятых числах ноября на южном Цейлоне меняются ветра, и Коломбо становится похож на осеннюю Ялту: сизое море под серым небом и устало покосившиеся деревья. Стояла тишина, какая бывает перед дождем: вот-вот и зашуршит, но пока нет ни ропота, ни ветра – одно терпеливое ожидание, а к набегающим волнам уже привык и не слышишь. В углу номера, возле письменного стола, что-то попискивало в квадратной клетке, накрытой цветастым платком. До отбытия «Петербурга» оставалось еще больше часа.
– Я приехал на Цейлон, «место, где был рай», – продолжал Чехов взволнованно, – и что нашел? Все то же, но еще игру разведок – не отрицайте и не подтверждайте, я давно уже все понял, – да нарушил покой мирных опиумных контрабандистов. Ведь этот китаец отчего-то решил, что мне всучили в Канди какое-то зелье?
– Да, вроде того, – кивнул О’Хара.
– Какая скучная история, – сказал Чехов. – Какой однообразный, неизменный, бесконечно скучный мир.
– А вы бы хотели иначе? – спросил О’Хара.
– Нет-нет, – быстро ответил Чехов. – Нет, ни за что. Ведь это и вправду лучший из миров. Вернее, единственно возможный.
– Один добросовестный журналист, – перебил О’Хара, – сообщает, что на русских Командорах даже морские котики стонут: «Scoochno! Ochen scoochno!»
– Не шутите, – попросил Чехов. – Поймите, ведь люди не ездят на Северный полюс, не залазят на айсберги – они едят, пьют, а жизнь в это время проходит за стеной; они влюбляются, женятся и бывают несчастны. Вот и все. Остальное – проблески… исключения, за которые приходится платить, и платить дорого.
О’Хара не ответил ничего.
– Помните, за мной еще один вопрос – ну, третий? – сказал Чехов, выпрямляясь.
– Что? А, да, пожалуйста.
– У меня их два, – улыбнулся Чехов. – Первый. Это вы подослали ту девицу?
– Нет, не подсылал. – О’Хара заложил ногу за ногу. – А еще?
– Почему вы меня не убили – там, у реки? – На миг запнувшись, Чехов заговорил быстро: – Я не спрашиваю, почему вы хотели это сделать, – я же вижу, вы человек, который без причины на такое не пойдет; почему не выстрелили? Хотели поймать китайца на живца?
– Это была вторая мысль, – кивнул О’Хара. – А первая… Не знаю, поймете ли вы, но выстрелить там и тогда было бы… как это по-русски?.. ну, скажем, неспортивно.
– Кажется, я понял, – сказал Чехов. – Кажется, понял.
– Что ж, – сказал О’Хара, – прощайте. Я рад знакомству и хотел бы только, чтобы оно состоялось в менее… профессиональных обстоятельствах.
– Я тоже рад встрече, – сказал Чехов, протягивая руку. – При любых обстоятельствах, мистер О’Хара.
– Ким, – сказал О’Хара. – Просто Ким.
Неловкое молчание заглушил пароходный гудок.
– Вы напишете об этом? – спросил Ким.
– Уже написал. – Чехов кивком указал на стол, где лежала небольшая стопка желтоватой бумаги. – Вчерне, конечно, зато обо всем – не беспокойтесь, без лишних подробностей. Коломбо, железная дорога, Канди, забавный монах… Кстати, спасибо за книги, они мне очень помогли.
Ким повел рукой: не стоит упоминания.
– А вот напоследок, – сказал Чехов, – хочу показать вам мое главное цейлонское приобретение. Смотрите, – он встал и сдернул накидку с клетки, – какие очаровательные мангусы, самец и самочка. Я их купил на базаре – помните, торговец стоял на том самом углу, где мы встретили вашего преступного китайца. Прелестные зверьки, только все время норовят выскочить.
– Вас обманули, – сказал Ким, приглядываясь. – Один, точно, самец мангуса, а вторая – циветта, ее приручить нельзя.
– Как? – поразился Чехов. – Которая?
– Осторожно! – крикнул Ким, но было поздно. Дверца отворилась, и мангус прыгнул на письменный стол.