По моей просьбе Глюмдальклич протерла дно кубка платком. Понюхав его, она неуверенно заметила:
– Если принюхаться, можно почувствовать запах этикортов.
По ее словам, сок этикортов – цветов, внешне похожих на гигантские лилии, – обладает снотворными свойствами.
Зитери выглядел ошеломленным и растерянным. Он пробормотал, что, дескать, впервые слышит, чтобы Бедари пользовался снотворными или дурманящими средствами. У меня возникло чувство, что с запахом этикортов мне уже доводилось встречаться.
– Лорич, – взволнованно произнес Зитери, когда девушка двинулась к выходу, – помните: что бы ни случилось с Бедари, у вас есть еще один преданный друг. Клянусь, вы можете положиться на меня во всем!
Сидя в кошельке, я вскоре задремал, так что время в пути пролетело незаметно. Проснулся, лишь когда покачивание кошелька прекратилось. Я понял, что мы уже добрались до места. Глюмдальклич расшнуровала горловину, и я выбрался наружу.
Мы находились в уже знакомой мне подземной темнице. У двери стоял тюремщик – тот самый, башмаков которого я опасался, выбираясь наверх. Глюмдальклич стояла у стола, на который водрузила дорожную сумку, а Бедари, все еще не оправившийся от неожиданного визита, – у деревянного топчана. Юноша представлял собою печальное зрелище. Прошедшая ночь не добавила ему оптимизма и надежды. И похоже, наш визит усилил его угнетенное состояние. Во всяком случае, он явно терзался ужасными предчувствиями относительно своей судьбы. Появление Глюмдальклич он истолковал как прощание. Бросившись перед девушкой на колени, он оросил слезами ее руки. С трудом моей нянюшке удалось успокоить его и втолковать, что еще ничего не потеряно и что именно Глюмдальклич назначена указом его величества выступить защитницей на суде.
Наш бравый дригмиг был совсем сбит с толку. Чтобы немного прийти в себя и собраться с мыслями, он занялся принесенными вещами. Вытаскивая какую-то деталь одежды из сумки, он внимательно осматривал ее, затем откладывал в сторону и брался за следующую.
Тюремщик нетерпеливо напомнил нам, что время свидания кончается и что арестованному пора бы переодеться, а нам – оставить подземелье. Бедари отошел в дальний угол, Глюмдальклич скромно отвернулась. Дригмиг быстро сбросил с себя мятую, изодранную одежду и начал переодеваться.
Надев шелковые шаровары и мягкие сапоги на низких каблуках, он взялся за сорочку. Сорочка вызвала у него досадливое восклицание.
Глюмдальклич оглянулась.
– В чем дело? – спросила она.
– Лорич, ничего страшного, но вы по ошибке прихватили сорочку Зитери, – ответил арестованный с неловкой усмешкой. – Он не только уже меня в плечах, но и ниже на целую голову…
Действительно, сорочка не доходила Бедари до пояса.
– Каков же ваш рост? – полюбопытствовал я.
– Полтора люнга, – ответил Бедари. – А Зитери – на тридцать мирлюнгов ниже.
Полтора люнга – это 74 фута. Действительно, Бедари был высок, один из самых высоких гвардейцев. Зитери куда ниже, футов 60. Я покачал головой. Глюмдальклич растерянно залепетала что-то. Бедари махнул рукой.
– Пустое, – сказал он. – Обойдемся и без сорочки. – Он быстро надел чистый кафтан. – Я вам очень благодарен, Лорич.
6
Когда мы вышли из подземной тюрьмы и направились к храму, я почувствовал настоятельную необходимость опорожнить мочевой пузырь. Опустив меня, по моей просьбе, на землю, Глюмдальклич отошла в сторону.
Я быстро зашел в заросли лопухов, за которыми меня невозможно было увидеть ни с какой стороны. Отправив естественные надобности, я привел в порядок одежду и уже собрался выйти, как вдруг почувствовал легкое сотрясение почвы – явный признак того, что кто-то приближается. Шаги показались мне более тяжелыми, чем если бы это шла моя нянюшка. На всякий случай я вновь скрылся в травяных зарослях.
Вскоре вслед за сотрясением почвы появились те, чьи шаги стали виновниками этого сотрясения. Это оказались фрейлина Мирлич и ее воздыхатель паж Даргири. Я успокоился и собрался выйти им навстречу. Но слова, сказанные фрейлиной, заставили меня застыть на месте. Разумеется, Мирлич и Даргири говорили вполголоса, но для меня каждое слово звучало совершенно отчетливо.
– Скажите мне, Даргири, – спросила Мирлич, – но скажите чистую правду: вы непричастны к этой смерти?
– Клянусь вам, нет! – отвечал паж. – Как вам могло прийти такое в голову?
– Но вы ведь не любили фрисканда Цисарта, – заметила Мирлич. – Вы приревновали его ко мне и даже грозили примерно наказать, невзирая на высокий чин и положение. Скажу вам, что, едва услыхав эту ужасную новость, я вспомнила об этом… Нет-нет, я вовсе не собираюсь никому рассказывать, но… Даргири, ведь за это убийство арестован Бедари! И его вполне могут приговорить к отсечению головы!
– Мирлич, – сказал Даргири, несколько понижая голос, – но ведь он, возможно, в самом деле убил фрисканда. Я был свидетелем ссоры. Уверяю вас, Цисарт был настроен очень решительно, и Бедари тоже. Но раз уж зашел этот разговор, признайтесь: после той недавней истории фрисканд более не докучал вам?
Мирлич не ответила.
– Мирлич! – воскликнул Даргири. – Еще раз повторяю: я непричастен к убийству Цисарта. А если бы я хотел его наказать, то вызвал бы на честный поединок и уж во всяком случае не прятался бы за невиновного!
– Вот как? – холодно спросила Мирлич. – А мне казалось, что вы просто боитесь вызвать фрисканда. Вы ведь не так уж хорошо владеете шпагой. Не знаю, Даргири… Мне кажется, нам не следует встречаться. Во всяком случае, до тех пор, пока суд не примет решения. И следите за своим лицом – вы не могли скрыть своей радости, услыхав о смерти Цисарта. А когда узнали, что в убийстве обвинен Бедари, едва не запрыгали от восторга. Мне это кажется подозрительным. Смотрите, чтобы такая мысль не пришла в голову еще кому-нибудь.
– Вы… Мирлич, зачем вы мучаете меня? – вскричал Даргири с такой силой, что у меня зазвенело в ушах. – Разумеется, я не стану сожалеть о том, что тупой солдафон больше не будет оспаривать у меня честь быть вашим преданным слугой. И конечно же, я не стану особо жалеть о человеке, к которому вы, как мне кажется, тоже проявляли интерес. Но это не значит, что я убил одного из них и оклеветал другого! В конце концов, почем я знаю – не отверг ли вас фрисканд и не подкупили ли вы какого-нибудь негодяя убить его? Да и Бедари вызывал у вас несколько раз приступы ярости своими ухаживаниями за этой деревенской дурочкой…
Именно при этих словах вновь послышались шаги. Сдвинув гибкий стебель, я осторожно выглянул наружу. Это оказалась Глюмдальклич, беспокойно оглядывавшаяся по сторонам.
– О, это ты, Лорич! – фальшиво обрадовалась Мирлич. – А я собиралась зайти к тебе в гости. Бедняжка, ты, наверное очень волнуешься о своем Бедари!
– Конечно, – рассеянно ответила Глюмдальклич. – Но, я надеюсь, его величество не позволит приговорить к смерти невинного человека…
При этих ее словах Даргири, с трудом сдерживавшийся, громко фыркнул и пошел прочь, что-то невнятное бормоча себе под нос. Мирлич последовала за ним.
Раздвинув траву, я выбрался из зарослей лопуха и предстал перед Глюмдальклич. Лицо моей нянюшки прояснилось. Мы продолжили путь в храм.
Здесь, сообщив о королевском решении, Глюмдальклич потребовала служителям показать нам тело убитого. Тот отвел нас в самую дальнюю комнату храма, предназначенную именно для таких случаев. Несмотря на то что любая комната в Бробдингнеге казалась мне огромной, здесь я чувствовал себя так, словно меня поместили в тесный каменный мешок. Впрочем, для любого великана эта комната и была каменным мешком 35 ярдов на двадцать пять – но не менее шестидесяти ярдов в высоту. К тому же стены сходились вверху, образуя нечто вроде купола. Пол был сложен из больших каменных плит, щели между ними были столь велики, что, пожелай я погулять тут, запросто мог бы провалиться по пояс в любую из них.
На длинном высоком столе, размером примерно 30 ярдов на 4, стоявшем на высоких каменных столбах, лежал фрисканд Цисарт. Он был одет в то же платье, в котором его нашли, и тех же сапогах. Рядом с телом лежало орудие убийства – шпага дригмига Бедари.
Видя, что Глюмдальклич изрядно напугана мрачной обстановкой, я попросил ее только поставить меня на стол, после чего она может выйти и подождать снаружи. Понимая, что моего зова она не услышит, я попросил ее прийти через два часа.
Вслед за тем я приступил к делу. За годы моей службы корабельным хирургом я немало насмотрелся и на раны, и на покойников, так что был совершенно уверен в спокойном своем отношении к осмотру. Но Цисарт оказался первым мертвым великаном, мною увиденным. И зрелище это было столь же величественным, сколь и чудовищным; немалого труда стоило мне преодолеть внезапную тошноту, вызванную трупным запахом, которым, казалось, был наполнен весь воздух вокруг огромного стола. Излишняя моя чувствительность к запахам, которых сами бробдингнежцы не ощущают и не замечают, сыграла печальную роль. Дважды, по крайней мере, мне приходилось прерывать свои занятия для того, чтобы, отвернувшись, подбежать к дальнему краю стола и вдохнуть здесь относительно чистый воздух.
Как я уже писал однажды, кожа великанов выглядела вблизи весьма пестро и отталкивающе. Думаю, читатель может сам представить себе, насколько хуже обстояло дело с кожей великана мертвого. Явственная зелень, еще недоступная зрению бробдингнежцев, но явственно видевшаяся мною, образовывала обширные острова на щеках и лбу Фрисканда; оттенков было великое множество – от сине-зеленого до почти черного; поры зияли глубокими черными дырами, лицо бугрилось прыщами, шрамами и бородавками размером никак не меньше двух дюймов, из которых росли толстые черные волосы.
Призвав на помощь всю свою выносливость, я медленно осматривал убитого, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Разумеется, слово «мелочь» применительно к великану кажется смешным – но и она возможна. Например, на указательном пальце правой руки Цисарта я обнаружил синеватое пятно длиною примерно фут и шириною дюйма полтора. Поначалу я воспринял его так же, как пятна на лице офицера, – как результат гниения. Однако, заметив, что в этом месте кожа была несколько придавлена и образовавшаяся ложбина имела округлую форму, я догадался, что пятно было чернильным. Я тотчас вспомнил о записке, которую получил Бедари, и подумал, что, по всей видимости, эту-то записку и писал Цисарт незадолго до смерти.
Впрочем, до рук фрисканда я добрался не сразу. Сначала я осмотрел лицо Цисарта. Здесь кроме трупных пятен явственно были видны следы травяной зелени – особенно на носу и скулах.
Более всего меня заинтересовали его губы. Они были покрыты бурой коркой запекшейся пены. Я подумал, что эту корку не мешало бы сравнить с той, которая осталась на срезанных мною травяных стеблях. Забравшись на плечо убитому, я приблизился к подбородку, постелил на него свой носовой платок и, задержав дыхание, принялся тесаком соскабливать в него корку с губ. Собрав некоторое количество, я завязал платок, спрятал его в карман и двинулся дальше.
Рана в груди, откуда вышло лезвие шпаги, представляла собой дыру с неровными краями, двенадцать дюймов на полтора-два. Края и одежду вокруг покрывала толстая корка заскорузлой крови, твердая на ощупь.
Тут я сообразил, что не в силах буду перевернуть гигантское тело, и дозваться Глюмдальклич или смотрителя тоже не смогу. Но мне непременно нужно было увидеть входную рану – в спине, куда был нанесен смертельный удар.
Наибольшее расстояние от поверхности стола до тела в области поясницы составляло примерно полтора фута, так что я вполне смог ползком пробраться под покойника, так что нащупал ближайший к себе край раны. Двигаясь осторожно, то и дело кашляя от жуткой вони, я тем не менее сумел установить размер раны, а также точное направление удара – по тому, как располагались обрывки ткани кафтана по краю ранения.
Выбравшись после этого, я восстановил дыхание, а затем занялся правой рукой Цисарта. Поистине, все познается в сравнении! После пребывания под убитым воздух снаружи уже не казался мне настолько напоенным гнилью.
Добравшись до огромных сапог и отдохнув здесь немного, я обошел труп и двинулся, теперь уже слева, в обратном направлении. Здесь лежала шпага, и я осмотрел ее с особым терпением и тщательностью.
Все лезвие было покрыто бурой коркой запекшейся крови. Такая же корка покрывала и рукоятку. Я внимательно осмотрел ее. Внимание мое привлек небольшой – полдюйма в высоту – заусенец в верхней ее части. Он тоже покрыт был засохшей кровью.
Затем я осмотрел гарду, размерами и чеканкой походившую на щит Ахиллеса, каким его описывал Гомер. Она выглядела куда чище рукоятки, если не считать нескольких травинок и пары комков засохшей грязи.
Такую же грязь, но в гораздо большем количестве я обнаружил на острие, причем грязь эта пристала к металлу поверх бурой запекшейся крови. По всей видимости, удар был нанесен с такой силой, что добрых футов пять стали вышло из груди убитого. Когда Цисарт упал ничком, острие вонзилось в землю. Поэтому, после того как растерявшийся Бедари выдернул шпагу из груди своего друга, лезвие оказалось выпачканным не только кровью, но и землей. Но…
Я вновь прошелся вдоль всей шпаги, машинально меряя шагами длину оружия. Рукоятка оказалась примерно 4 футов; лезвие – шириной 12 дюймов, а длиной 35 футов.
Я остановился. Увиденное подтвердило мысль, забрезжившую в моем сознании при осмотре площадки. Опустившись на колени, я еще раз внимательнейшим образом осмотрел лезвие шпаги. Крупинки грязи и крохотные травинки, которые были мне видны вполне отчетливо, покрывали острие шпаги. Собственно говоря, это подтверждало слова Бедари о том, что шпага вонзилась в землю – после того, как Цисарт упал, сраженный ударом убийцы. Действительно, комья земли – каждый не более моего кулака, – покрывали лезвие от конца на целый ярд.
Пора было уходить. Случайно я бросил взгляд на сапоги убитого. Только сейчас мне показалось, что они были испачканы травяной зеленью странным образом. Толстые подошвы и подбитые гвоздями каблуки были чисты, причем я рассмотрел их со всей возможной тщательностью – даже шляпки гвоздей, примерно дюймового диаметра, выступавшие на полдюйма.
А вот к носкам обоих сапог в обилии прилипли травяные частицы, кои я немедленно счистил тесаком во второй приготовленный мною платок. Это показалось мне очень странным. На всякий случай я измерил длину подошвы – она составила 14 футов. Сверившись с записями, сделанными мною утром, я убедился, что размер сапог Цисарта не совпадает со следами, оставленными на лужайке. Я почувствовал себя сбитым с толку. Получалось, что фрисканд, найденный убитым в парке, словно бы перенесся туда по воздуху.
Когда мы вернулись домой, я начал растолковывать нянюшке, что и как следует делать на процессе, что говорить и как реагировать на те или иные выпады со стороны обвинения. Вскоре пришла гостья – фрейлина Мирлич. Сочувственные вздохи и ахи, дворцовые сплетни не дали нам продолжить. Поскольку я не успел рассказать Глюмдальклич о подслушанном мною разговоре, она восприняла этот визит как проявление искреннего беспокойства со стороны подруги. Мне ничего не оставалось делать, как уйти в свой ящик и постараться привести в порядок свои записи и мысли. Затем я лег в постель и уснул под щебетание о том, что королева нынче на приеме была не в духе, паж Даргири уронил опахало, одна из фрейлин оказалась беременной, а фрисгульд Голдири вот-вот получит чин фрисканда.
7
Суд открылся в восемь утра в судебной палате королевского дворца. Как я уже говорил, в Лорбрульгруде председателем верховного суда – брибдингом – был сам монарх, потому на судебных заседаниях можно было видеть весь цвет столицы. Собственно, весь цвет я и увидел в то утро, когда два лакея, следовавшие на почтительном расстоянии за моей нянюшкой, внесли мой ящик в палату. Ящик поставили на стол защитника. Глюмдальклич открыла крышку, извлекла из ящика меня, затем – кресло. Я сел в кресло и с любопытством огляделся по сторонам.
Небольшой зал – немногим превосходящий рабочий кабинет короля – был полон придворными, одевшимися по случаю чрезвычайно пышно. Дамы сидели отдельно от кавалеров. В первом ряду сидели рядом друзья несчастного дригмига Бедари – Зитери, Даргири и Тизарт.
Кресло судьи находилось напротив нас – на помосте, за которым мозаика, покрывавшая стену, изображала сцену из прошлого: предок нынешнего короля отправляет справедливый суд в только что построенной судебной палате.
Четыре храмовых служителя внесли на специальных носилках укрытое черным покрывалом тело убитого Цисарта. Следом еще двое на длинном узком щите несли орудие преступления – шпагу дригмига. С появлением служителей все встали и стояли до тех пор, пока тело не было водворено на специальный стол у дальней стены, а шпага не уложена на стоящий рядом стол поменьше.
Затем в сопровождении вооруженного караула появился арестованный. Он был одет в принесенное Глюмдальклич чистое платье; лицо казалось спокойным; при виде нас он улыбнулся Глюмдальклич, а мне даже подмигнул с некоторым лукавством. Я подмигнул в ответ, но вряд ли он мог разглядеть это.
Бедари вошел за специальный барьер, сел на скамью, предназначенную для подсудимого. Командир караула (это был тот же фрисгульд Голдири, который позавчера арестовал дригмига) встал за его спиной, положив руку на эфес шпаги. Два других караульных, вооруженные алебардами, заняли места по обе стороны скамьи.
И наконец, в палате появился его величество Семитрендриг VI, верховный брибдинг, строгий и беспристрастный судья. Заняв свое кресло, монарх-брибдинг ударил в пол огромным посохом, толщиною с мраморную колонну. Звук от этого удара еще не стих, когда прокурор, встав у специально предназначенного для выступлений пюпитра, начал обвинительную речь.
Я слушал внимательно, боясь упустить малейшую деталь. Столь же внимательно речь прокурора слушала и Глюмдальклич.