На песке виднелись две бороздки. Неглубокие, они тянулись параллельно друг другу.
– Здесь явно волокли тело. По характеру следов ясно, что направление движения – к реке.
– Смелое предположение, – холодно сказал Холмс.
– Это очевидно, мистер Холмс. Некто дотащил тело до данного места, затем достал лодку, подогнал сюда, погрузил в нее свою ношу, отплыл, вероятно, ниже по течению и утопил в каком-нибудь омуте.
– Чье тело вы имеете в виду? – так же холодно спросил Холмс.
Следователь замялся.
– Учитывая, что следы ведут от лаборатории и принца Александра никто не видел со вчерашнего вечера, можно сделать определенные выводы. Впрочем, давайте пройдем к причалу.
Ярдах в ста выше по течению на воде качалось несколько лодок; крестьяне возились вокруг одной, вытащенной на сушу, верно, конопатили.
Мы подошли. Мужики, оторвавшись от дела, поклонились, ломая картузы. Следователь о чем-то спросил. Один из мужиков, бородатый старик, степенно ответил.
– Он говорит, что действительно пропала лодка, Фрола Щеглеватых. Сроду не бывало такого. Разве из озорства?
– А весла? Уключины? – Холмсу, похоже, не нравилась версия следователя.
– В шалаше, рядышком, шест был. Без присмотра. Фрол – мужик легкомысленный. Да и не думал, что на его лодку кто позарится. Дрянь лодчонка, если честно. Коли по глупости угнали, озоруя, то найдется. Куда ей деться.
Следователь кончил переводить, поговорил с мужиком еще, затем повернулся к нам.
– Я распорядился, чтобы они прошли вниз по реке. Может быть, и отыщут лодку. Тело-то вряд ли. Наверное, притопили, придется прочесывать реку баграми, – и, спохватясь, добавил: – А ваше мнение, мистер Холмс?
– Я восхищен вашей энергией, – сухо ответил мой друг.
Мы вернулись к амбару.
– Ищите женщину, говорят французы. Женщина у нас есть. Был ли у нее друг сердца?
– Она находилась в определенных, впрочем, вполне невинных отношениях с Константином Фадеевым, моим крестником.
Принц Петр устал. Все мы устали – за исключением следователя. А тот бодро продолжил:
– Когда его видели в последний раз?
– Утром. Утром у тела. Потом он пошел к себе. Константин тяжело переживает случившееся. – Принц, которому было лет сорок, теперь выглядел старше своего отца.
– Я должен видеть его.
– Господа… Господа, вы проводите? Мне требуется побыть одному.
– Разумеется, – кивнул Холмс.
Принц остался у входа в подземелье, мы же, не сговариваясь, предпочли идти верхом. Тропа привела нас к широкой гранитной лестнице, поднимавшейся прямо к замку, водяной каскад освежал путь, но я заливался потом, и следователь непрерывно утирался огромным клетчатым платком. Один Холмс бесстрастно поднимался выше и выше.
На середине подъема мы остановились перевести дух.
– Константин живет в свитских номерах. Я разговаривал с ним незадолго до вашего приезда. Он утверждает, что виделся с мисс Лизой вечером, коротко, всего несколько минут. И все.
– Ну, мистер Холмс, люди иногда говорят правду, а иногда и лгут, – сказал следователь, когда к нему вернулся голос. – Он живет один? Я имею в виду, кто-нибудь может подтвердить, что он ночью не покидал своей комнаты?
– Там же живет и полковник Гаусгоффер. Здание довольно велико, рассчитано на десяток гостей.
Из вежливости следователь не торопил нас, но видно было его нетерпение. Он походил на фокстерьера у норы, охваченного ожиданием предстоящей схватки.
Мы одолели оставшиеся ступени – признаться, на сей раз я пренебрег счетом – и, обогнув замок, подошли к «номерам».
У входа нас нагнал полковник.
– Я только что разговаривал с ее императорским высочеством Евгенией Максимиллиановной, исключительно волевая женщина.
– Знакомьтесь. – Я представил следователя полковнику.
– О принце Александре нет известий? – Следователь стремительно вцепился в Гаусгоффера.
– Нет, и это тревожит.
– Вы ночью… не слышали ничего необычного?
– Нет. Я сплю крепко. Вернее… Сквозь сон… Нет, ничего не могу сказать наверное.
– А Константин Фадеев? Он всю ночь провел в доме?
– Вероятно. Пришел он минут через двадцать после меня, мы выпили по бокалу вина в гостиной, а потом разошлись.
– Вы слышали, он лег спать?
– Помилуйте, каким образом? Даже если Константин печатал на машинке, стоило ему плотно прикрыть дверь, как треск проклятого механизма пропадал напрочь. Это отлично построенный дом, превосходно!
– Печатал на машинке?
– Ну да. Он признался, что пробует себя в литературе, но много времени отнимает учеба, предстоит написать рефераты… Хочет побыстрее с ними разделаться, чтобы потом целиком отдаться сочинительству. Мы с ним вчера немного поговорили, перед сном.
– Замечательно. – Нетерпение следователя гнало его дальше. – Вы не покажете комнату господина Фадеева?
По лестнице, покрытой ковровой дорожкой – не такой добротной, как в «Уютном», – мы поднялись на второй этаж.
– Пожалуйста. Это комната Константина.
Следователь постучал – громче, громче и громче.
– Не отвечает.
– Дверь не заперта. – Холмс потянул ее на себя. – Проходите.
Можете назвать это предчувствием, можете – дедуктивным выводом, но то, что я увидел, меня не удивило. Похоже, каждый был к этому готов, кроме, быть может, полковника Гаусгоффера.
Пока я поддерживал тело за ноги, следователь поставил опрокинутый стул, влез на него и ножом перерезал веревку у крюка люстры.
Я ослабил петлю и освободил шею. Тело было теплым, но это уже было именно тело, а не Константин.
– Доктор, можно что-нибудь сделать? – без надежды спросил следователь.
Я покачал головой.
– Он мертв не менее получаса. Скажем, так: от двадцати минут до получаса.
Дежавю. Все это уже было. Совсем недавно.
– Самоубийство?
– Борозда удавления показывает, что он был жив, когда затягивалась петля. Но… – Я колебался.
– Но, Ватсон? – Глаза Холмса блестели, старая ищейка чуяла горячий след.
Я потрогал голову Константина.
– Определенно, имел место ушиб. Он ударился – или его ударили – довольно основательно. Череп не проломили, но оглушить могли.
– Но не обязательно? – Следователь тоже едва не дрожал от возбуждения.
– Наверное сказать невозможно. Удар был сильным – и только.
– Ага, ага… – Следователь отчаянно теребил бороду. – Ага. – Он прошелся по комнате.
– Ну, конечно. Это все решает. – Казалось, следователь разочарован. – Признание студента.
– Признание? – Полковник Гаусгоффер оправился от неожиданности.
Мы подошли к следователю. На письменном столе стояли рядышком два «ремингтона», один с обычным шрифтом, другой, похоже, с кириллицей. Рядом с пишущими машинками лежала стопка бумаги.
Следователь вытащил лист из машинки.
– «Мистер Холмс, – напечатано было на нем, – я совершил непоправимое. Узнав о связи принца Александра и Лизы, я убил обоих. Сейчас, когда гнев оставил меня, я понял безумие поступка. Жить с этим невозможно. Прощайте».
– Какой ужас! – Полковник, военный человек, был потрясен.
– Все указывало на это. – Следователь обращался прежде всего к Холмсу. – Молодой человек, студент, возвращается после длительной отлучки и узнает, что девушка ему неверна – соответствует это действительности или нет, не имеет значения. В припадке гнева он убивает ее, выбрасывает из окна башни – дело происходит ночью во время опытов принца. Затем безумный ревнивец спускается в нижнюю лабораторию, и та же участь постигает принца Александра. В борьбе с ним убийца получает удар по голове, но это, увы, его не останавливает. Потайным ходом он выносит тело и топит в реке, украв для этого лодку, в надежде запутать следствие, после чего возвращается к себе. Утром состояние аффекта проходит, он видит убитую им девушку, страх и раскаяние охватывают его, и студент вешается. Вы согласны с такой версией, мистер Холмс?
– Звучит убедительно, – смиренно согласился Холмс.
Следователь полистал другие бумаги.
– Литературные опусы. О! Мистер Холмс, доктор Ватсон, он писал о вас. – С этими словами следователь поднял один из листков. Что-то скатилось с него и со стуком упало на паркет.
– Недурно. – Следователь поднял предмет. – Такой бриллиантище у студента? Скорее… – Он замолк, но сдержаться не смог. – Скорее, это подарок принца девушке. Залог, знаете ли, благорасположения. Надо будет спросить Петра Александровича, не знаком ли ему сей перстень.
Мы с Холмсом переглянулись. Пропажа драгоценностей!
– Мне предстоит тяжелая обязанность – уведомить о случившемся семью принца. Мистер Холмс, вы не составите компанию?
– Заслуга в столь скором и энергичном расследовании принадлежит исключительно вам, – поклонился Холмс. – Я вынужден воздержаться.
– Я пойду с вами, – вызвался полковник.
Из окна мы видели, как они шли к замку.
– Быстро, Ватсон, быстро. Зарядите в машинку чистый лист.
– Зачем, Холмс?
– Зачем, Холмс?
– Быстрее!
Я повиновался.
– Печатайте! – Он продиктовал текст, несколько строк. – А теперь дайте сюда! – Он сложил лист вчетверо и спрятал в карман.
– Вернемся в «Уютное».
В недоумении я шел за Холмсом.
– Задайте себе вопрос, Ватсон, почему письмо написано не от руки, а на «ремингтоне», причем по-английски, а не на родном Константину языке?
– Потому что адресовано вам.
– Именно, Ватсон, именно! Адресовано мне! Вы уловили суть!
Трапезничали мы в «Уютном» – происшедшие события отменили общий обед. Холмс не переставая курил, а я отдыхал в удобном кресле, положив ноги на пуф. Дремы лениво навещали меня, кружили рядом, заглядывали в лицо; из открытого окна вплетались шумы летнего дня – птицы прилетели к фонтану попить, негромко переговаривались работники, вдали орали павлины. Так прошел не один час.
Следователь заскочил поделиться новостями, покрасоваться.
– Видите, мистер Холмс, и мы в нашей глухомани иногда не лаптем щи хлебаем. Кое-что умеем. Но какой удар семье! Полковник Гаусгоффер готовится к отъезду. Родным нужен покой.
– Он уезжает? Когда?
– Прямо сейчас. Уже переносит багаж в коляску.
Холмс достал из кармана лист бумаги.
– Вот что я нашел под дверью своей комнаты. Послание Константина.
Следователь развернул лист и начал читать вслух:
– «Мистер Холмс! Пытаясь отвести от себя подозрения и запутать следствие, я спрятал драгоценности среди вещей полковника Гаусгоффера. Сейчас, когда я решил, что не стоит жить после содеянного, мне бы не хотелось бросать тень на честного человека. Константин».
Он перечитал во второй раз, молча, затем обратился к Холмсу:
– И вы только сейчас показываете это письмо?
– Я поднялся в свою комнату буквально десять минут назад. Нашел письмо. Решил подумать.
– Нужно торопиться.
Следователь не серчал. Англичане! Опять мы шли к свитским номерам, бесконечное дежавю. У порога кучер хлопотал около коляски. В дверях показался слуга. Следователь что-то ему сказал, и тот остановился, поставив чемодан на крыльцо.
– Вы ко мне? – окликнул сверху полковник.
– На минуту.
Мы поднялись.
– Открылись новые обстоятельства. – Следователь подал полковнику письмо. – Прочтите.
Полковник, сдерживая нетерпение спешащего человека, начал читать, держа лист в вытянутой – дальнозоркость! – руке.
– Чушь! В моих вещах ничего нет.
– Видите ли, полковник, – мягко, сочувственно проговорил Холмс, – камушки настолько малы, что их легко проглядеть.
– Но я все укладывал лично и очень тщательно.
– Тем не менее бедняга сознался, что подбросил драгоценности вам. К чему ему лгать перед смертью?
– Неслыханно!
– Совершенно с вами согласен! – Следователь осмотрел комнату. – Один чемодан внизу и два здесь. Это все?
– Все.
– Придется искать.
– Позвольте нессесер. – Холмс снял нессесер со стола, раскрыл его, начал выкладывать флакончики и коробочки. Одну, квадратную, серебряную, он предпочел другим.
– Что в ней?
– Порошок для чистки зубов. Осторожно, не рассыпьте, он маркий.
– Постараюсь. – Холмс поднял крышечку. – В самом деле, маркий. – Он запустил в порошок пальцы и через мгновение извлек нечто вроде карамельки. – Вот один! – Он обтер карамельку платком, и мы увидели, что это красный прозрачный камень. Рубин. – А вот и второй!
– Замечательно. – Следователь даже прищелкнул языком.
– Как вы догадались, что именно сюда студент спрятал драгоценности?
– Психология преступника. Будь у меня талант доктора Ватсона, я бы написал совершенно новый учебник криминалистики.
– Про дедуктивную методу?
– Не только. Побудительные мотивы преступления, страх преступника перед разоблачением или, наоборот, чувство неуязвимости… Видите, полковник, мы вас задержали ненадолго. – Холмс вернул вещицы в нессесер.
– Благодарю, – поклонился Холмсу полковник, поклонился строго и чопорно. – Я едва не увез краденую вещь. Теперь я ваш должник.
– Поскольку заявления о пропаже драгоценностей не было, они не будет фигурировать в деле. Это самое малое, что можно сделать для семьи. Потому – никаких протоколов! – Следователь затем прокричал что-то вниз, и слуга вернулся за чемоданами.
– Я могу отправляться?
– Конечно, Herr Oberst.
Через несколько минут экипаж выехал за ворота, увозя полковника Гаусгоффера и его багаж. Но без рубинов.
Расставшись со следователем: «Мне над рапортом вечер коротать. Писанина. Не люблю, страсть», – мы направились в замок.
– Я доложу его высочеству. – Лакей оставил нас в холле, прохладном даже в этот душный вечер. – Его высочество ждет вас в кабинете.
Ждет – сказано слишком сильно. Принц едва шевельнулся в кресле.
– Узнали что-нибудь?
Холмс пересек комнату и положил на стол камни.
– Это они?
– Где? Где они были?
Никогда не думал, что пара рубинов может так взволновать.
– В нессесере полковника Гаусгоффера. В серебряной коробочке среди зубного порошка.
Принц кивнул, словно ожидая услышать нечто подобное.
– Но полковник намеревался уехать.
– Он и уехал.
– Пусть так. Пусть так. – Принц осторожно, нежно поместил камни в маленькую полированную шкатулку; глаза его блестели, он суетился, потирал руки, ходил по кабинету из угла в угол. Наконец он остановился перед нами.
– Мистер Холмс, вы блестяще подтвердили репутацию лучшего частного сыщика. Здесь, в чужой вам стране, вы вернули пропажу спустя двадцать четыре часа после того, как взялись за дело, и это несмотря на события, которые так внезапно вторглись в нашу жизнь. Безусловно, вы заслужили дополнительное вознаграждение. Предпочитаете наличные?
– Удобнее через мой банк.
– Как вам будет угодно. Я телеграфирую своему поверенному в Лондоне. Вы когда отправляетесь?
– Вашему высочеству не угодно, чтобы мы…
– Занялись сегодняшними событиями? О нет. Такие дела в России находятся в ведении государственных служб. У нас с этим строго. Закон!
– Тогда завтра мы покинем замок.
– Надеюсь, мы увидимся утром. Увы, обстоятельства сделали меня не самым гостеприимным хозяином.
Нам оставалось откланяться. Ни я, ни Холмс не сказали ни слова до тех пор, пока не очутились в холле «Уютного». Более того, Холмс успел выкурить трубку, а я – выкушать чашку чая (слуга принес шумящий samovar и блюдо разных сластей), прежде чем молчание было нарушено.
– Итак, Ватсон, нас рассчитали.
– Можно подумать, вы мечтали стать придворным детективом и поселиться здесь навечно. – Признаться, я был немного задет невниманием принца. – Тайна раскрыта, порок наказан, добродетель торжествует, чего же боле?
– Нет, Ватсон, нет! Раскрыт самый поверхностный, очевидный слой дела! Господи, судить о сложнейших событиях лишь на основании отпечатка ботинка или по сломанной ветке – само по себе преступление!
– Какой ветки?
– Это я так, к примеру.
– А ваша знаменитая метода? «Капли грязи на плаще свидетельствуют, что вы вчера читали Мильтона»?
– Не утрируйте, Ватсон. Метода помогает голове, поставляет ей факты, иначе оставленные бы незамеченными, но она не заменяет дальнейшую работу этой самой головы. Кто-то находит пуговицу в траве и считает, что он работает, как Шерлок Холмс, а если пуговиц две, то он превосходит Шерлока Холмса! Скакать по явным, бросающимся в глаза уликам и не дать себе труда заглянуть в суть явления – нет ничего более далекого от моей методы, Ватсон.
– Но, Холмс, этот русский следователь нашел убийцу и обнаружил мотив. Преступление раскрыто по всем статьям.
Холмс не ответил.
– Полноте, друг мой. Случившееся никоим образом не умаляет вашей славы. Молодой щенок ухватил кость лишь потому, что она была ближе к нему, да еще на виду. Помните дело о баскервильской собаке? Так вот, представьте, что до вашего приезда в Баскервиль-Холл чудовище подстрелил какой-нибудь местный охотник.
Холмс наконец рассмеялся.
– Право, в этом что-то есть. Скажите, Ватсон, а почему вообще вам пришел на ум случай с баскервильской собакой?
– Ну… Неосознанные воспоминания… Нынешний случай чем-то схож с тогдашним: замок, старый вельможа, молодой вельможа, ночные кошмары, удаленность от города… Согласитесь, сходство немалое, словно зеркальное отражение.
– Вы совершенно правы, – серьезно, даже торжественно произнес Холмс. – В который раз я убеждаюсь в проницательности ваших суждений. Вы спать хотите? – неожиданно спросил он.
– Я все время хочу спать. С самого утра. Но вот так, чтобы лечь в постель, – нет. В Лондоне сейчас пьют пятичасовой чай.
– А мы будем вечерять.
Я знал – бесполезно расспрашивать Холмса о чем-либо. Он не любил незавершенности, торопливой, неряшливой работы. Преждевременный вывод может подмять под себя новые факты, порой дающие делу совершенно иной поворот. Нет, Холмс ждал последнего факта, каким бы незначительным он ни казался, и только тогда, трижды, четырежды проверив цепь умозаключений, он ошеломлял блестящим, феерическим финалом.