Защищая отечественных гвоздепроизводителей, Семага вошел в такой раж, что, сев, ухватился вместо своего дипломата за коленку Ирины Разгуляевой, торчащую из-под мини-юбки.
– Эти гвозди, скобы и штифты, Петр Николаевич, не золотые, а титановые, почти полметра длиной, – терпеливо стал объяснять Вася Скворушкин. – И предназначены для скрепления частей скелета. Не клеем же БФ их клеить.
БФ Вася использовал для мелкого ремонта экспонатов.
Семага недовольно фыркнул. Судя по всему, он доверял БФ больше, чем заграничной фирме «Матисс».
– Саботажники вы все, – грустно сообщил комиссии Рогожин. История с китом раздражала его все больше. – Ничего доверить нельзя, любое дело прогадите. Придется самому звонить Гринбергу.
И позвонил.
Илья Исаевич Гринберг заведовал Центральной лабораторией таксидермии, проще говоря, работал главным чучельником страны. Ответил он Рогожину ласково:
– Но, милейший Сергей Викторович, разве ваш сотрудник… э-э-э… Вася, все не объяснил? Здесь необходимы довольно сложные процессы по замене органических веществ в костях неорганическими. Ввиду размеров вашего… э-э-э… экспоната наши ванны для вымачивания не годятся. Придется использовать американскую технологию, с американскими же реактивами; все за валюту, сами понимаете.
Рогожин не знал, что сказать. И вдруг из глубин памяти всплыла спасительная мысль.
– А тюлень, а как же тюлень-то? – обрадованно вскричал он.
Действительно, скелет ископаемого гигантского тюленя, привезенный из Умбы пять лет назад, был обработан лабораторией за сумму, совершенно смехотворную по сравнению с нынешней. Тюлень, конечно, поменьше кита, но рост цен на порядок опережал рост размеров.
– Сергей Викторович, дорогой, – заворковал Гринберг. – Ведь тот тюлень был ископаемый, пролежал семьдесят тысяч лет в осадочных породах. И органика у него окаменела, естественным порядком заменилась минеральными солями. Вы закопайте своего кита на подходящий срок – и все в порядке, нам только глянец навести останется…
– На семьдесят тысяч лет? – мрачно поинтересовался Рогожин. Такой срок его никак не устраивал.
– Помилуйте, Сергей Викторович! Если оптимально подобрать рН и минеральный состав почвы, то потребуется, э-э-э, лет пятнадцать, не более. Ну, для полной гарантии – восемнадцать. И оставшиеся работы станут вам не особо дороже тюленя.
После короткой дискуссии на том комиссия и порешила.
Других вариантов не было, да и стройка займет немалую часть этих пятнадцати лет. Рогожин улетел дышать свежим морским воздухом в Мурманск. Семага, одев на следующий день морскую форму с кортиком и всеми регалиями, отправился третировать «Севзапгеологию», допытываясь о местоположении почв с заданными характеристиками. Вася мотался по районам области, выясняя, что, собственно, на этих почвах расположено. Разгуляева тайком продолжила яичные эксперименты – она была уверена в близком успехе.
Окружающую атмосферу комиссия так и не улучшила.
Только Вася Скворушкин проявил деловую хватку. Перед выездом на рекогносцировку он привез от таксидермистов три канистры с эмульсией и, вооружившись садовым опрыскивателем и респиратором, обработал зловонный костяк. Напрочь запаха это не отбило, но позволило хотя бы проводить погребальные работы без изолирующих противогазов.
13. Погребение
Похоронный кортеж получился внушительным.
Впереди неспешно катила милицейская машина с включенной мигалкой. За ней, осторожно объезжая ямы и выбоины, медленно ехал бортовой КамАЗ, нагруженный деталями скелета. Следом цистерна, заполненная ядовитой химией с непроизносимым, пятнадцатисложным названием. Гринберг уверял, что эта гадость, вылитая в приготовленный котлован, весьма ускорит процесс минерализации. Семага решил на всякий случай за грибами в те края больше не ездить. Далее, по порядку, следовали: ПАЗик с рабочими; автокран; институтская «Волга» с Семагой и Васей; еще одна милицейская машина.
Во избежание нездорового ажиотажа у местных жителей хоронить решили ночью, и замершие безмолвные улицы добавляли торжественности траурной процессии. Правда, венков с черными лентами, Шопена и орденов на подушечках не было.
Выбранное Васей место находилось недалеко, в окрестностях города-спутника Всеволожска.
Но катить пришлось через весь город, к тому же очень медленно, приноравливаясь к осторожничающему КамАЗу. Хорошо хоть не надо было тащить с собой технику для заравнивания загодя вырытого котлована – Вася подрядил бульдозер в местном совхозе. Директора совхоза Скворушкин по дороге ругал изобретательно и нецензурно.
Этот сельхозруководитель оказался представителем местной малой народности – вепсов. Вася был немало удивлен, узнав, что малые нации, оказывается, обитают не только на Крайнем Севере и Дальнем Востоке, но и под самым носом, в Ленинградской области.
Директор, достойный сын младшего брата в дружной семье советских народов, злонамеренно прикидывался простаком-аборигеном, этаким добродушным дитем природы, плохо понимающим русский язык и не могущим взять в толк, что от него хотят. Дело спасла бутылка дефицитной «Посольской» водки, с бою взятая Васей Скворушкиным в огромной очереди и любовно сберегаемая к ноябрьским праздникам.
«Посольская» совершила с директором чудо. Непутевый сын малого народа мгновенно освоил язык межнационального общения и проник в суть проблемы, уверенно ткнув мозолистым пальцем в край заштрихованного на карте овала с нужными почвами.
Заверяя Васю, что на указанной пустоши можно захоронить сотни полторы китов без малейшего ущерба для земледелия и животноводства, прозревший вепс лихо и молодцевато вскочил за руль совхозного уазика, решив самолично отвезти упиравшегося Васю на осмотр местности. О подробностях этой веселой поездки (ноль семьдесят пять «Посольской» уже были употреблены директором по прямому назначению) обычно вежливый Скворушкин рассказывал малоцензурно.
– Да-а-а, знаю я эти малые народности, – прокомментировал Семага, оторвавшийся от тянувшегося за окном ночного пейзажа. – У меня вот тоже случай вышел лет десять назад с одним дитем гор…
14. Иностранный легионер (история, рассказанная Семагой)
Попал к нам на лодку, Вася, один матрос с Кавказа. Не совсем обычно попал. Его милиция отловила на вокзале в Пятигорске. Проводили рейд с проверкой документов и замели здоровенного парня, грязного, нестриженого и голодного. Документов нет, по-русски не говорит. Попробовали несколько других местных языков – тоже бесполезно. Но милиционеров это не удивило. На Кавказе, Вася, этих языков и наречий – как разновидностей вируса гриппа. Бывает, на языке каком-нибудь говорит один-единственный аул высоко в горах. И больше никто в целом свете. А то и половина аула, а другая – на другом. Тут переводчиков не напасешься.
Ну, паренька помыли, подстригли, накормили, с трудом имя выяснили. Думают, что дальше делать. Проверили по ориентировкам – никто с такими приметами в розыске не числится. Подумали еще и отправили в военкомат – на вид парню лет двадцать, возраст призывной, а в армии явно не служил. После армии по-русски хоть немного, да кумекают. А в военкомате на медкомиссию – здоров как бык, и – призвали. Определили на флот, пусть послужит подольше, не шляется по вокзалам. А поскольку человек южный – на Северный флот, чтоб служба сахаром не казалась.
Так вот и попал он на лодку, где был я старпомом. Вообще-то в подводники всегда старались славян брать, причем желательно городских, со среднетехническим – те технику легче осваивали. Но в шестьдесят седьмом с личным составом очень напряженно было – «нерожденное поколение», может, слышал, Вася, такой термин? Призываться должны были дети тех миллионов, что в войну полегли… (Семага вздохнул. Война зацепила его своим краем – детство прошло в Молдавии, под румынской, затем немецкой оккупацией. Но повоевать Петя не успевал, даже сыном полка. А в мирное время ему, как вы знаете, не везло.)
Так что гребли тогда всех. И сразу призывников на корабли определяли, никаких тебе учебок по шесть месяцев. Попал наш горный орел в БЧ-3, к старлею Колыванову. Посмотрел старлей на этот подарок военкомата, выматерился от души и отдал парня старослужащим на воспитание. Те, конечно, Сухомлинского с Макаренкой не читали, но делать из салаг справных матросов умеют замечательно. Через полгода кавказец уже сносно объяснялся на русском, правда в основном в области мата да технических терминов. Но служба заладилась, обязанности свои освоил, старшего матроса ему присвоили…
Так уж получилось, что с лодки мы уходили почти одновременно, даже я чуть раньше – на повышение, свою лодку принимать… (Тут Семага снова вздохнул.) Ну а парень – на дембель. Форму подготовил соответствующую, альбом ему дембельский салаги нарисовали, все как положено. Уволился и отправился в штаб дивизии за документами на проезд к месту жительства. Но вернулся пустым – не дают документов, нет у них сведений о родном его селении Мадаркесе, а ни района, ни области парень не знает. Знает одно – вокруг горы были, на горах снег лежал…
Колыванов с подчиненными крутоват бывал, но в обиду никому никогда не давал, тем более береговым штабистам. Взял толстенный подробнейший атлас мира, даже нежилые деревушки указаны – и сидит, изучает Кавказ, ищет Мадаркесе. И нашел-таки в горах недалеко от советско-турецкой границы. Но – с турецкой стороны.
Колыванов бегом к командиру лодки, кавторангу Поддубному. Так, мол, и так, уволившийся от нас старшина 2-й статьи Гарджулиев Гарджули Нуржаланович (так в военкомате бормотание призывника расшифровали) желает проследовать к месту рождения, а родился в Турции. Какие будут указания?
Ну, Поддубный указаний никаких не дал, а для начала перевернул всю базу в поисках переводчика – со словарным запасом старшины 2-й статьи ситуацию не выяснишь. И нашел в батальоне береговой охраны парнишку подходящего, из советских курдов. Гарджули как его услышал, сразу на шею бросился – три с лишним года родного языка не слышал. Но тот к нему не слишком ласково – там у них свои сложности, роды всякие, кланы, кто-то с кем-то враждует… Но перевел все исправно. Интересная история выплыла, Вася.
Был парень действительно курдом. Турецким. Пас себе высоко в горах отару овец. Ночью в тумане сам не заметил, как умудрился перемахнуть вместе с отарой на нашу сторону. Утром огляделся – места чужие. Попробовал обратно – едва ушел от пограничников, бросив отару. Ночью попробовал еще раз, налегке – опять чудом ноги унес. Без овец дома ему ничего хорошего не светило, и двинул парень в глубь нашей территории. Занялся было знакомым делом – пас овец у каких-то местных богатеньких буратин, но те его по окончании сезона обманули, ничего не заплатили: иди, мол, жалуйся.
Откочевал этот голодный иммигрант с гор в долины – бомжевал по всему Кавказу, ночевал на вокзалах, подворовывал, побирался… И попал к нам.
А ты зря, Вася, улыбаешься. Ситуация хреновей некуда. Подумай сам – три года служил человек на лодке, с секретным оборудованием дело имел, в отличники боевой подготовки вышел… Подписок на нем понавешено, за границу невыездной лет пять минимум… И тут вдруг выясняется, что это гражданин иностранной державы. Да не просто державы, а участницы агрессивного блока НАТО. Три года по боевому кораблю вероятный противник шастал… Тут погоны могли полететь, как листья осенью.
Можно было, конечно, выписать парню проезд до ближайшей деревушки и забыть этот разговор с переводчиком. Но слушок по базе уже пополз, да и помполит с Поддубным не очень ладил, тут же настучал в штаб дивизии. Ему же первому хвост и накрутили. Где было, говорят, чутье твое классовое, как не распознал чуждого элемента? Беседы с ним проводил? Проводил, не отпирайся, вон отчетов целая папка. Так что пакуй, голуба, чемоданы, есть у нас корабли поменьше и точки посевернее.
А потом комдив, каперанг Фролов, к нам прибывает и самолично за Поддубного берется. Та же песня: как допустил, отчего проглядел, почему не выявил…
Но Поддубный мужик крутой был. Войну в сорок первом юнгой начал, всех не воевавших командирами считал довольно условно… Так он, не вступая в споры, вызывает из кубрика трех матросов, все с Кавказа. Вот, говорит, товарищ каперанг, один из них наш вероятный противник Гарджулиев. Распознайте и определите, пожалуйста. Получится – готов идти под любой трибунал. За то, что из присланного военкоматом пещерного горца приличного матроса сделал.
Фролов аж позеленел от такого предложения. Но красней тут или зеленей, а решать проблему теперь ему, комдиву. Больше всего хотелось Фролову упечь парня лет на пять дисбата – как раз и срок подписки кончится. Но тот вроде человек уже гражданский, да и если вдуматься, был ли военным? Присягал-то ведь как гражданин Союза, имеет ли силу такая присяга? Сплошной юридический казус.
И пошла эта проблема наверх, до самого штаба флота. Там в паренька контрразведчики вцепились – не матерый ли это шпион, турецкий Штирлиц? А под пастуха неграмотного, мол, косил для маскировки.
По всему получалось, что сидеть парню свой червонец за нелегальный переход границы, а командирам его новые погоны покупать, на каких звезд поменьше.
Но тут приехали столичные гэбэшники и забрали парня. А нам, чтоб слухи не бродили, объяснили под подписку на закрытой информации, что никакой это не потенциальный противник, а представитель братского, но угнетенного курдского народа. И что станет он вести борьбу с турецкими империалистами в составе фронта национального освобождения. Выучка же наша боевая ему лишней в этой борьбе совсем не будет. Даже поблагодарили и руку пожали…
А ты говоришь – вепсы…
15. Погребение (окончание)
Много еще морских баек рассказал Васе впавший в ностальгические воспоминания Семага за долгую дорогу. Он весело, порой цинично шутил о бывших коллегах, уверенный, что навсегда распрощался с военной службой. Семага не знал, что ему придется еще раз покомандовать боевым кораблем. С вполне предсказуемыми, впрочем, последствиями.
* * *Весна 92-го года стала критической для Приднестровской республики. Бои шли на окраинах Дубоссар, истекали кровью Бендеры. Кадровых офицеров среди дравшихся насмерть ополченцев (вчерашних рабочих, трактористов, виноградарей) не хватало катастрофически. Пятидесятисемилетний Семага, воевавший к тому времени в батальоне «Днестр» командиром взвода, принял под команду бронекатер, спешно переделанный из скромного речного работяги серии «Тайга». Восьмиместный легкий катер «Тайга» совсем не предназначен воевать. Его дело – развозить грузы и пассажиров в расположенные по притокам отдаленные поселки. Но выбирать было не из чего…
…Третий выстрел из гранатомета прошил, как фольгу, семимиллиметровую «броню» и разнес двигатель, покончив с надеждами Семаги сняться с предательской мели. Рассветало.
– Плыви, Гриша… – прохрипел Семага и сплюнул. Плевок расплылся кровавой кляксой. Чтобы не упасть, Семага ухватился за рукоятки ДШК, установленного в носовой полубашенке. Головы остальных четырех членов экипажа медленно перемещались в сторону далекого левого берега. Слишком медленно – вода в Днестре была ледяная, а течение быстрое.
Гриша молча покачал головой и залег на палубе, пристраивая к пробоине фальшборта АКС с двумя магазинами, перехваченными синей изолентой. Он вообще был немногословен, этот парень из-под Черкасс, прошедший к тридцати своим годам Афган и рижский ОМОН.
Семага не стал спорить. Напряженно щурясь – очки валялись на палубе сиротливой кучкой золоченных проволочек и битых стекляшек, – он пытался понять, двоятся ли в его глазах кочки на берегу, или же это пятнистая форма молдавских полицаев – «румынов», как звали их приднестровцы. Стрельба пока прекратилась. Может, кончились выстрелы к РПГ, а может, румыны хотели захватить кораблик, прославившийся в последний месяц отчаянными ночными рейдами.
Но там, на берегу, были не кочки – рассветный туман вспороли автоматные очереди. Били не по катеру, фонтанчики от пуль потянулись по воде к плывущим. Семага закусил губу и выпустил первую гулкую очередь. Потом еще и еще. ДШК – пулемет устаревший, но его крупнокалиберные пули, с палец толщиной каждая, страшное оружие на полутора сотнях метров. Они разносили в мелкую щепу остатки деревянного причала, разбитые прибрежные камни разлетались во все стороны смертоносными осколками. Иногда пуля находила фигуру в камуфляже. Тогда у воссоединения с Румынией становилось одним сторонником меньше – бронежилеты на таком расстоянии не спасали. Когда ревущий ДШК делал паузу, были слышны скупые очереди автомата Гриши.
Через час после рассвета румыны, осатаневшие от сопротивления обреченной посудины, подтащили установку и саданули ПТУРСом. Попали с первого раза – в небо ударил столб пламени и металла, воды и крови…
…В День Военно-Морского Флота, приняв по первой и по второй за семь футов под килем и за славные былые победы, прежде чем спеть про гордый «Варяг» – поднимите молча сто фронтовых грамм и за капитана третьего ранга Семагу. Заслужил.
* * *Бульдозер сбросил первые кубометры земли на разложенные в идеальном прижизненном порядке кости (Скворушкин не слишком верил в долговечность нанесенных черной нитрокраской сборочных номеров и решил подстраховаться).
– А знаешь что, Вася, – задумчиво сказал Семага, машинально снявший фуражку. – Пусть он так здесь и лежит. Не надо Рогожину его откапывать. Кости в земле лежать должны. Негоже им среди живых людей, совсем негоже…
Это было надгробное слово Моби Дику…
Эпилог
Прошли годы. Не пятнадцать и не восемнадцать – двадцать три. Последние десять из них НИИ океанологии медленно, но неуклонно шел на дно, погружался этакой неторопливой Атлантидой. Рогожина, правда, это уже не касалось. Рогожин за минувшее время стал членкором, а потом и академиком, получил Героя Социалистического Труда и, наконец, уже в годы перестройки был избран защищать интересы советской науки на первый Съезд народных депутатов СССР.