– Да.
– Ну что ж, принимаю. Как там у Блока, которого вы так любили цитировать, Михаил Иосифович: «Принимаю тебя, неудача, и удача, тебе мой привет! В заколдованной области плача, в тайне смеха – позорного нет».
– Совершенно верно.
– Вот видите, какие мы с вами, Михаил Иосифович, образованные и культурные… убийцы. Ладно, с Ильей разобрались: как вы тут образно выразились, просто по нему пропел колокол вечности. Козлиная песнь… гм. Но есть и еще один момент: какого черта господин Микулов хотел меня убрать после того, как я выполнил заказ БАМа?
– А кто такой господин Микулов? – спокойно осведомился Климовский. – Вероятно, подчиненный Бородина? Вы знаете, Владимир Антонович, я по персоналиям первого отдела как-то не очень…
– Да, бородинский хлопец. Не думаю, что он решил заняться самодеятельностью, да еще в таком незначительном пустячке, как ликвидация руководителя второго отдела.
– Вы будете смеяться, Владимир Антонович, но я в самом деле не знаю. Если бы я собирался вас вычистить из игры, то, бесспорно, не стал бы посылать Микулова на верную смерть, а изыскал бы более продуктивный и хитроумный метод.
– Не сомневаюсь, – спокойно сказал Свиридов и улыбнулся Климовскому почти доброжелательно.
Фокин смотрел на своего друга во все глаза: неужели этот ровно улыбающийся, почти безмятежный человек может быть несчастным, только недавно потерявшим единственного оставшегося у него на земле родственника – к тому же родного брата?
Или Свиридов на самом деле перегорел и настолько сросся со всей этой системой и теми благами, которые она дает, что не хочет бросать ей вызов или хотя бы просто протестовать… даже в связи с убийством брата?
Фокин уже было открыл рот, но тут Владимир схватил его за руку и внушительно проговорил:
– Думаю, нам всем пора. Мы и так побеспокоили Светлану Борисовну изрядно.
– Да, я хочу спать… – пробормотала та, хотя у нее на лбу было написано, что в эту ночь она не сможет сомкнуть глаз.
Климовский согласно кивнул и отозвался:
– Да, мы солидарны с вами и по этой позиции. Какое трогательное единение отделов, не правда ли?
Владимир пристально посмотрел на мило улыбающееся лицо своего бывшего «духовного» наставника по «Капелле», но ничего не сказал…
* * *
– Да ты что… с ума сошел, Свиридов?!
– А что такое? – невозмутимо процедил Владимир, садясь в машину.
– Ты что… собираешься спустить на тормозах это дело? Убили Илюшку, хотели убить меня… едва не поймали на контркиллера тебя… а ты… а ты улыбаешься этим убийцам и слушаешь всякую херню про трогательное единение двух отделов.
Владимир индифферентно пожал плечами и вырулил на своей «Феррари» из двора Маневской в открытые здоровяком на охранном КП ворота. А потом сказал:
– Знаешь, Афоня, ты напоминаешь мне пионера из анекдота про бабушку. Бабка чихнула в автобусе, а рядом стоящий мальчик говорит: «Будь здорова, бабуля». Она ему: «Спасибо, сынок. Я-то здорова. А чихаю, потому что табачок нюхаю». – «Да по мне, бабка, хоть х…й соси, но пионер должен быть вежливым».
– И к чему это? – холодно спросил Фокин.
– А к тому, что, по тебе, хоть сдохни, но придерживайся каких-то безнадежно окостенелых моральных схем. Ты явно что-то недопонимаешь, друг мой. Разве ты не слышал, как Михаил Иосифович объяснил, что смерть Илюхи – это не более чем трагическое недоразумение…
– Ну да… – перебил его Фокин, – «козлиная песнь»… Эх ты, Свиридов! Как же тебя приплющило теми немереными бабками, что сыплются на тебя со всех сторон! Ну уж нет… по мне лучше быть дворником и жить в коммуналке, чем на твоем красном «Феррари» и «Кадиллаке»… Как же так вышло, мать твою?
– А ты не заметил, что мы всегда были такими? – холодно спросил Владимир. – Что мы всегда были только винтиками колоссальной системы, только винтиками, пусть очень сложной конструкции и высокого уровня исполнения? Глупо бунтовать против системы, являясь ее – и не последней по значимости! – частью. Как я могу, соглашаясь с одним, протестовать против другого? Вот ты, Афанасий… тебе кажется бессмысленным и кощунственным мое нынешнее поведение. А что я, по-твоему, должен делать? Перестрелять людей Климовского вместе с ним самим, а потом отрезать ему член и засунуть в рот этой шалаве Светлане Борисовне? Затем пойти и убить Клейменова на том основании, что он отработал заказ, который я же и принял… и утвердил! И что из того, что Илья мой брат? По-моему, я уже говорил: любой человек, если он, разумеется, мужского пола, чей-то брат. И тот парень, который подох в больнице после того, как ты проломил ему череп… там, в своей гребаной коммуналке – у него тоже есть родные люди, которые называют его братом, сыном, мужем… быть может, уже даже и отцом.
Фокин ничего не ответил, впившись взглядом в лобовое стекло «Феррари». За окнами с кошмарной скоростью пролетали дома и столбы, где-то в небе надрывался и звенел упругий морозный ветер, а в черепе Фокина бродила губительная, жуткая, выхолощенная пустота. Он понимал, что Свиридов во многом прав, что рационально мыслящий человек не мог бы поступить иначе… но горькое, тошнотворное отвращение бродило в крови, грозя скиснуть в уксус ненависти и озлобления.
– Ты не можешь представить мощи этой структуры, – продолжал тем временем Свиридов, – даже я, проработавший тут более полугода, до сих пор не представляю масштабов ее деятельности. Огромные деньги, огромные возможности… великолепнейшие кадры. А Илюха… что Илюха? Его использовали, как, в сущности, использовали всю жизнь. И если бы он даже не погиб сейчас, вот так глупо и нелепо, по приказу родного брата, то рано или поздно это случилось бы… только гораздо глупее и… комичнее. Типа… типа вот этого падения в канализационный люк.
И тут в груди Фокина что-то порвалось.
Он повернулся к Свиридову и, вцепившись в его правое плечо, затряс Владимира так, что руль вывернулся направо, и «Феррари», резко, с пронзительным визгом и стоном шин сбрасывая скорость – Владимир все-таки успел притормозить, – едва не врезалась в столб, разминувшись с ним только чудом.
Жжжжихх!!
Машину выбросило на тротуар, она проскрежетала по присыпанному свежевыпавшим снегом асфальту и остановилась буквально в считанных сантиметрах от стены дома.
Свиридов резко развернулся и толкнул Фокина с такой силой, что того едва не выбросило из салона.
– Ты что, сука… с ума сошел, гнида?! – бешено заорал Владимир. – Тебе что, жить надоело, сука? Или фигуры высшего пилотажа захотелось повыписывать, урод? Я же двести километров в час, кретин…
– Да пошел ты, мудозвон! – ответно прорычал Фокин. – Продажная сука! Да я лучше сдохну в коммуналке с дедом Егорычем, чем буду рассекать с тобой на тачках за двести «тонн» баксов!!!
– Ах, с дедом Егорычем? Это тот синерылый старпер, что валялся на столе и трогательно выводил носом мелодию украинского танца «храпак»? «Они жили долго и счастливо и умерли в один день от алкоголизма…» Отлично!!! Я всегда говорил, что метла и самогон – это для тебя самое то!
– Уж лучше метла и самогон, чем «глушак» и контрольный выстрел в голову!
– Дятел!
– Ссученный проститут!
– Синемор Купер!!
Фокин поднял на Владимира горящий остервенелой злобой взгляд, а потом распахнул дверь и, буквально вывалившись из салона, широко зашагал к ближайшей арке. Не оборачиваясь и ничего не говоря.
Свиридов, тяжело дыша, смотрел ему вслед, а потом выражение ярости медленно сошло с его лица, как рисунок на песчаном берегу все более и более стирается волнами, и, хлопнув ладонью по рулю, он хрипло, с истерическими нотками в голосе, расхохотался…
* * *
Фокин, едва сдерживая клокочущие в груди хрипы ненависти, брел через заснеженные дворы непонятно куда и непонятно зачем. Он прекрасно знал, что идти ему некуда, кроме как все в ту же коммуналку. Но он знал и то, что она находится часах в пяти ходьбы от него, и если Свиридов на своей «Феррари» доехал бы до того места за несколько минут, то ему, Афанасию, теперь остается только разве что ждать рассвета, чтобы с первым поездом метро…
Впрочем, до открытия метро осталось не так уж и много времени.
Фокин присел на заснеженную лавочку и тяжело задумался. В конце концов, если рассуждать здраво, «рационально», как говорил Свиридов, то он, Афанасий, кругом неправ. Ну нельзя в наше время мыслить романтическими стереотипами и укладывать жизнь в убогую схему образца мушкетеров семнадцатого века.
Хотя мушкетеры эти тоже еще те герои-любовники – грубые немытые мужланы, вечно пьяные и вечно дерущиеся между собой на дуэлях из-за очередной компрометирующей прокладки «Carefree ultra» госпожи де Шеврез. …Немытые – это к тому, что с гигиеной в семнадцатом веке была напряженка. Ни тебе душа, ни бассейна, не говоря уж там о джакузи.
Джакузи… У брателло Кузи – два больших джакузи, один серый, другой – белый, два больших джакузи.
Джакузи… У брателло Кузи – два больших джакузи, один серый, другой – белый, два больших джакузи.
Господи… о чем это он?
«У меня путаются мысли, – подумал Фокин. – Едет крыша… Слишком много за последнее время встрясок». Да и выпить охота. Как там сказал ему Свиридов… «Они жили долго и счастливо и умерли в один день от алкоголизма». Забавно. Свиридов всегда был парень с юмором… особенно сейчас, когда он так весело продал жизнь своего брата… интересно, сколько ему заплатила эта жаба… Света Маневская, дочь олигарха?
Фокин поднялся с лавочки и два раза обошел вокруг большого дерева. Становилось холодновато. Мороз забирался под модное пальто, под дорогой костюм, так великодушно презентованные ему Свиридовым.
Афанасий подумал, что за теплую постель, пару кружечек пива и вкусную бабу под боком он отдал бы… ну все, что угодно. Нет… Свиридов прав. Жизнь одна, ее нужно прожить достойно, без всяких убогих моральных схем. Свиридов прав. Свиридов прав…
Фокин не заметил, как последние два слова произнес вслух. А понял он это только потому, что из-за дерева, вокруг которого он еще минуту назад нарезал круги, вдруг раздался глуховатый голос:
– Значит… все-таки прав?
Фокин вскинул глаза: перед ним стоял Владимир.
* * *
– Мне нужно кое-что тебе объяснить, Афоня, – тихо сказал он и присел на лавочку рядом с Афанасием.
– Ну? – выдавил тот.
– Забудь то, что я тебе говорил в машине. Это была ложь – от начала до конца ложь. И то, как я вел себя в финале этой милой беседы с Климовским – это тоже фальшь. Все разыграно, как в пьесе. А то, что ты в нее поверил – это хорошо: значит, было достаточно прилично сыграно. Впрочем, мне всегда говорили, что из меня получился бы превосходный актер.
Фокин медленно повернул к Владимиру голову.
– Ложь? Так ты что… это все говорил…
– Я говорил то, что от меня ожидал услышать Климовский. Я изображал того Свиридова, которого он знает и которого он хотел бы видеть. Но он меня недооценивает. Конечно, ты верно сказал, Афанасий, я продажная сука и проститут… но не до такой же степени, чтобы торговать кровью брата.
– А в машине?..
– А в машине, вполне возможно, стоит прослушивающее устройство. Ты на самом деле не сознаешь, какая мощнейшая структура стоит за спинами Климовского, Бородина… за моей спиной, в конце концов. Три фирмы, три отдела. Охранная фирма «Бородино» с руководителем Скифом, он же Бородин Евгений Ильич – это первый отдел. Собственно служба безопасности Маневского. Фирма «Атлант» с руководителем Музыкантом, он же Свиридов Владимир Антонович – это так называемый второй отдел. Сам знаешь, для каких он целей. И «Аллегро» – третий отдел. Михаил Иосифович Климовский под кодовым именем Лектор и сотоварищи. Отдел информации. Великолепная структура для слежения и шпионажа с прекрасным оборудованием, компьютерной базой и кадрами. Контролирует СМИ, принадлежащие Маневскому. А это, между прочим, один общефедеральный телеканал, одна радиостанция, три газеты и три журнала. Все – общероссийского значения. Да и вообще… – Свиридов махнул рукой. – Если, как утверждают, Климовский прослушивает чуть ли не все правительство и Администрацию Президента, то уж прослушать меня в машине – это не так сложно и опасно. По крайней мере, так полагает Климовский.
Фокин тяжело вздохнул.
– Так что я не мог говорить с тобой откровенно… там, в машине. И я не пошел за тобой сразу, как ты вылетел из моей машины, потому что хотел убедиться, что нет слежки. У Климовского, сам знаешь, на каком уровне все это поставлено. Конечно, он понимает, что теперь меня надо убирать рано или поздно, и попытается втолковать это Маневскому и его главному телохранителю Бородину. Но лучше – поздно. Тогда я успею сделать то, что должен.
– Что? – тихо спросил Фокин.
Вместо ответа Свиридов потянул на себя свой миниатюрный компьютер-ноутбук, который даже сейчас был при нем, и произнес:
– Ты знаешь, что это?
– Ноутбук.
– Верно. Но это еще и бомба. Причем бомба в прямом и в переносном смысле. В этом ноутбуке – все о моей работе и многое о работе Климовского и Бородина. И – махинациях БАМа. База данных защищена моими личными кодами. Тот, кто попытается получить к ней доступ и не введет правильных кодов в течение двадцати секунд, получит взрыв ста граммов пластиковой взрывчатки. Вот так.
– И что же ты… хочешь сделать?
– Я передам эту информацию прокурору Никитину. По крайней мере, он самый порядочный прокурор, которого я когда-либо видел в жизни.
– Никитину-у? Но это же… но это же твой смертный приговор!
– Да нет… только пожизненное заключение.
Фокин поднялся с лавки:
– Не надо этого делать, Владимир…
– Тебя не поймешь, Афоня, – оборвал его Свиридов. – То ты говоришь, что нельзя вести себя как продажная сука и продавать кровь брата, теперь встаешь в позу и говоришь прямо противоположное.
– Но не так же!
– А что ты предлагаешь?
Фокин смешался и, обхватив голову руками, пробормотал:
– Я не знаю… не знаю…
– Или сделать так, как я сделал это в Питере, когда перестрелял половину причастных к убийству моего дяди? – холодно проговорил Владимир. – Нет. Не хочу. Там было совсем по-другому. Да если бы я даже и захотел уничтожить Климовского, Бородина и иже с ними… зачем? Я ведь точно такой же, как они. Только еще хуже. Нет… – Свиридов поднялся с лавки и, прижав к себе ноутбук, решительно выговорил: – Я решил верно. Завтра утром ты и я встретимся с Никитиным. Так будет справедливо. Для меня и для всех. Да… с Никитиным.
– Но как? Ведь если ты говоришь, что система слежения у Климовского…
– Как? – перебил его Владимир, и его угрюмое, сумрачное лицо внезапно просияло. – Да ведь мы же с тобой поссорились! Ведь ты же выскочил из машины и убежал в арку! А куда теперь тебе идти, кроме как… -…на работу дворником в прокуратуру, – договорил за Свиридова Фокин. – Ведь, если мне не изменяет память, меня оттуда еще никто не увольнял…
Глава 11
Прокурор Никитин и олигарх Маневский Афанасий Фокин вернулся в коммуналку, из которой его так возмутительно забрали сутки назад, под утро. Дверь, как он и предполагал, была открыта, и он вошел в темную прихожую, тут же получив в лицо удар… ароматами прокисших щей, грязной одежды, и вообще – убогой и унылой затхлости.
После того, что он видел в загородном доме Свиридова и в квартире Светланы Маневской, эта безвылазная коммунальная нищета показалась ему особенно жуткой и омерзительной. Жить бедно, но честно… нет, лучше широко раскинуть мозгами от контрольного выстрела в голову.
Впрочем, долго он тут не задержался – быстро переоделся в одежду, более соответствующую традиционному имиджу российского дворника, а потом сложил пальто, костюм, ботинки, шарф и иже с ними в шкаф. Было уже около шести. Пора было и на работу.
Прокурор Никитин был зол. Увидев Фокина, он тут же накинулся на него со словами:
– Ну где ты шляешься, е-мое? Тут тебя искали-искали, потом этот идиот Кольцов сообщил, что ты нажрался и тебя забрал Свиридов. Черт-те что!
– У меня к тебе разговорчик, Александр Тимофеич, – сказал Фокин.
Тот подозрительно покосился на гладко выбритое лицо дворника, на его аккуратно подстриженные волосы и проговорил:
– Ну… зайди после одиннадцати.
– Сейчас, Тимофеич. Сейчас. Это очень важно…
Прокурор помолчал, а потом коротко кивнул и сказал:
– Понятно. Пойдем.
– Куда?
– В кабинет, конечно.
– Нет, в кабинет не стоит. Пойдем в туалет. Я там, кстати, еще не убирался.
– Почему в туалет?
– Приспичило, – многозначительно сказал Фокин. – Только не пугайся, Тимофеич, и не делай больших глаз, – произнес Афанасий уже в туалете. – Я к тебе вот с чем пожаловал, – и он протянул хмурому Никитину запечатанный конверт. Нет, это не комплект туалетной бумаги.
Александр Тимофеевич надорвал его и вынул оттуда листок, в котором значилось: «Камера хранения номер 118. 13.00.»
– Что все это значит? – после долгой паузы проговорил прокурор.
– А значит это только то, что в сто восемнадцатой камере на одном из московских вокзалов лежит диск с информацией, которая крайне заинтересовала бы тебя.
– Что на этом диске? – отрывисто спросил Никитин.
Фокин медленно обернулся и обвел стены пристальным взглядом.
– Узнаешь, – коротко ответил он.
Прокурор покачал головой, а потом сказал:
– Кажется, я знаю, кто тебя прислал.
– Если знаешь, то придержи язык, – резко проговорил Фокин. – Идет большая игра, понимаешь? И никто из нас не представляет, сколь велики ставки в ней.
– На каком вокзале находится диск?
Фокин снова оглянулся, а потом наклонился к уху прокурора, и с его губ скатилось название одного из столичных вокзалов.
– А как же он сам? – спросил прокурор. – Так просто пойдет под суд, который, если все подтвердится, будет беспощаден… если, конечно, он доживет до суда.