Это была не сигарета, а сигарилла «Кэптэн блэк». Фокину, который в последнее время курил только «Приму», «Астру» и иногда – по большим праздникам – какой-нибудь «LD» или «Монте-Карло», давно не приходилось перехватывать такой щедрой подачки.
Но взгляд угрюмого рослого атлета-охранника был таким выразительным и таким оскорбительным, что Афанасий даже не поблагодарил и молча отошел в сторону – перекурить и потом догребать выпавший за ночь снег.
А чего ему обижаться? Он сам виноват. Ведь, помнится, Свиридов предупреждал его об этом.
Интересно, где сейчас Володька Свиридов? Быть может, в самом деле, стал каким-нибудь жиголо? Бабы всегда вешались на Свиридова пачками, да и фигуру он, в отличие от Афанасия, сохранил в идеальном состоянии, несмотря на то, что никогда не сидел на диетах и режимах и предавался различным излишествам в равной с Фокиным степени.
Жиголо? Мальчик по вызову? Глупости! Свиридов не пропадет! Работает, наверное, где-нибудь, заколачивает бабки. Если, конечно, он ушел тогда живым из этого проклятого ресторана.
Да нет, конечно, ушел! Свиридов всегда отличался редкостной живучестью. …А вот он, Афанасий, так и не заметил, как стал при Владимире приживалом – ведь он жил на деньги Свиридова, по сути, года полтора.
И так привык, что совершенно потерял иммунитет, получил пробоину и пошел ко дну – и теперь барахтается на этом дне в черном иле с самым что ни на есть отребьем.
Фокин догреб снег, а потом глубоко вздохнул и побрел в здание, в тепло. Надо немножко погреться и опомниться от густо замешанной на похмелье утомленности работой. Как говорил Владимир, цитируя своего излюбленного Пастернака, «мне хочется домой, в огромность… квартиры, нагонящей грусть. Войду, сниму пальто, опомнюсь, огнями улиц озарюсь».
«Хочется домой…» …В самом деле, кто бы мог подумать, что ему, Афанасию Фокину, человеку, в свое время находившемуся в федеральном и даже международном розыске, станет даже не вторым, а чуть ли ни первым домом это угрюмое серое здание, под завязку набитое памятью о зле совершенном и предчувствиями еще большего.
Прокуратура…ского района Москвы.
* * *
Фокин стоял неподалеку от кабинета Никитина и осовело смотрел в стену, когда дверь прокурора отворилась и оттуда вышел тот самый человек, что приехал в прокуратуру на «Кадиллаке».
Афанасий не видел его лица, потому что человек, не обернувшись, размашисто зашагал по коридору в противоположную от Фокина сторону.
Он все так же был в пальто и, по всей видимости, так и не снимал его в кабинете прокурора.
Судя по всему, этот посетитель не отличался скромностью и деликатностью.
Фокин медленно прошел по коридору и осторожно вошел в приемную. Секретарша, миловидная дамочка лет под тридцать, воззрилась на Фокина без особого восторга, а потом быстро спросила:
– К Александру Тимофеевичу?
– Ну да.
– Я думаю, что сейчас не самое лучшее время, – сказала она. – Александр Тимофеевич сейчас… – секретарша замялась, подбирая наиболее подходящее слово, и Фокин договорил за нее:
– Немножко не в себе, да?
– Можно сказать и так.
– После посещения этого представительного господина на «Кадиллаке»?
Секретарша нетерпеливо постучала накрашенным ноготочком по столу, словно говоря: да вали ты отсюда, козел. И без твоей небритой синей морды проблем хватает!
– Александр Тимофеевич сам велел мне зайти к нему после одиннадцати.
– Сейчас без десяти одиннадцать.
Афанасий терял терпение.
– Вот что, моя милая, – с раздражением произнес он. – Я, конечно, понимаю, что вместо того, чтобы целенаправленно пендюрить тебя на столе, господин прокурор лечит коньячком разгулявшиеся нервишки, а тебе и твоей половой жизни от этого ни тепло, ни холодно.
Секретарша буквально задохнулась от изумления и ярости, а Афанасий, выдав вышеозначенный образец галантности и такта, проскользнул в кабинет Никитина прежде, чем дамочка за секретарским столом обрела дар речи.
Никитин сидел на столе и в самом деле мрачно пил коньяк. На появление дворника он обратил внимания не больше, чем на вышедшего на обеденный моцион засланного солнцевской ОПГ таракана.
– Але, Тимофеич, – окликнул его Фокин. – Ты что такой скуксенный?
Прокурор молчал.
– Ну тогда налей, коли так.
Никитин молча вынул из шкафа второй стакан, плеснул туда коньяка и протянул Афанасию.
Они, не чокаясь, выпили, а потом Никитин, нервно поковырявшись спичкой в зубах, вдруг разразился таким потоком грязных ругательств, что Фокин от неожиданности икнул и недоуменно уставился на обычно спокойного и выдержанного прокурора.
– Проглоты, мать их ети! – закончил пышно расцвеченную многоэтажными нецензурными оборотами речь. – Ссученные твари! Кровососы! Думают, что вся Россия им х… сосать будет? Да вот им!!!
Никитин снабдил свои слова в высшей степени выразительным непристойным жестом, а потом резко выдохнул и продолжил:
– Наглая сука! Явился, как к себе домой, чуть ли не ноги на стол… разговаривает через губу и условия ставит, гнида, с таким видом, как будто ему Касьянов кум, а Путин сват!
– Кто? Который от тебя только что вышел?
– Ну да!
– А кто это такой?
Прокурор взглянул на Фокина как-то странно.
– А зачем это тебе, Афоня, а? Своих проблем мало, что ли?
– Много.
Никитин махнул рукой:
– А что делать из этого секрет? Все равно вся Москва только об этом и говорит. Ты знаешь, кто такой БАМ?
– БАМ? Это… типа, Байкало-Амурская магистраль, что ли?
– Ага! – зло ответил Никитин. – Байкало-Амурская магистраль! «Я поехала на БАМ, котлован копала, если б не моя манда, с голоду б пропала!» – остервенело продекламировал он. – Ты что, с луны свалился, Афоня? Байкало-Амурская магистраль… тьфу ты, господи! БАМ – это Борис Александрович Маневский, по инициалам выходит: Б.А.М.
Фокин поскреб в голове.
– Это олигарх такой, что ли? Типа Березовского с Гусинским и Абрамовичем?
– Вот именно. А тот добрый молодец, что у меня только что был в костюмчике за пять тысяч долларов и в туфлях за три, – это, как говорят, его главный цепной пес.
– В смысле?
Никитин свирепо зыркнул на Фокина уже несколько помутневшими от коньяка глазами и процедил:
– В смысле – один из руководителей его службы безопасности. А именно – некоего второго отдела, который, как то следует из довольно достоверной информации, занимается отстрелом особо неугодных Борису Александровичу особ. И вот этот мудак, что тут сейчас разговаривал со мной, как с мальчишкой-следаком на первой стажировке, – шеф этого самого второго отдела службы безопасности. Организовано куда получше, чем в госструктурах! – горько хмыкнул прокурор. – Да и бабки там колоссальные.
– Причем из этих бабок они, Тимофеич, небось финансируют твое начальство.
– Может, и так… – неопределенно сказал Никитин, уставив взгляд в стол.
– Значит, наглая тварь?
– Ну да! – Никитин подошел к расписанному морозными узорами окну и глянул вниз, туда, где только что из дверей прокуратуры вышел его недавний визитер. – Вон он… красавец!
Слово «красавец» было произнесено с нарочитым ударением на последний слог.
– И эта глупая сука, Верка-секретарша, на него пялилась… тварь безмозглая! – плюнул Никитин. – Конечно, у него есть там на что посмотреть… отморозок!
– Да что ты так нервничаешь, Тимофеич? Так всегда было – у кого больше денег и прав, тот и на коне. В общем, все по схеме: ты начальник, я дурак!
– Умничаешь, Афоня? – скривился Никитин. – Умничаешь? Вот поэтому и сидишь на дворницком жалованье, а эта понтовая тварь на «Кадиллаке» борзо рассекает и баксы центнерами гребет.
Фокин пожал плечами:
– Все быстро меняется, Тимофеич. Я тоже еще не так давно в Ницце и Пальма-де-Майорка был. Знаешь, в центре Пальма-де-Майорка есть такой фонтан… в виде огромного члена. Эрегированного, естественно. Время от времени он включается, и те, кого он обрызгивает пеной, должны в скорости разбогатеть и вообще… это приносит счастье. Вот и я попал под эту пену.
– И что? Много счастья тебе это принесло.
– Первое время – да. А потом… да что там говорить? Сам видишь… богатею и кайфую.
– Вот и меня кто-нибудь так полил… из фонтана в форме члена, – сказал прокурор, бросив на Афанасия пристальный взгляд.
Человек в черном пальто тем временем чуть приостановился на последних ступеньках и, вынув мобильный, поднес его к уху – очевидно, начальнику второго отдела службы безопасности БАМа кто-то позвонил.
– Он у меня сидел буквально минут десять, – с ненавистью выговорил Никитин, – так у него этот мобильник стрекочет два раза в минуту… видать, человек нарасхват!
Впрочем, недавний посетитель прокуратуры не стал долго разговаривать: бросив две-три короткие фразы, он сунул телефон обратно во внутренний карман пальто и спустился к машине.
Фокин прищурился: в походке и жестах этого человека мелькало что-то неуловимо знакомое, грациозно-позерское.
– У меня такое ощущение, что я его где-то видел, – выговорил он.
– А и видел, – откликнулся Никитин, – его хозяин владеет телеканалом федерального значения. Так что все прихвостни БАМа время от времени мелькают по «ящику». Хотя вот этот – вряд ли… …Охранник никитинского визитера распахнул перед боссом дверь «Кадиллака», тот наклонился и проскользнул в машину, но перед тем, как совершенно скрыться в салоне, он поднял лицо и бросил один-единственный короткий взгляд на затянутое кружевными морозными узорами окно, за которым стояли и наблюдали за ним Фокин и Никитин.
Афанасий издал короткий горловой звук и отступил от окна. Никитин вздрогнул и посмотрел на него с удивлением и досадой:
– Ты чего?
– Н-ничего, – пробормотал Афанасий. – Налей-ка мне еще полстаканчика, Тимофеич, и пора мне на работу. А то у меня еще сортир не убран, а там какая-то тварь наблевала.
Никитин покачал головой, но ничего не сказал, хотя по его лицу было видно, что неловкая отговорка Фокина не ввела его в заблуждение.
Афанасий залпом выпил поднесенный ему коньяк, промусолил слова благодарности и вышел из кабинета под взглядом сначала настороженного Никитина, а потом разозленной секретарши, которая, естественно, не могла забыть фокинских слов касательно ее «половой жизни».
Афанасий был потрясен.
И было отчего.
Потому что в человеке, которого так долго и остервенело материл Никитин, в «новом русском», не последнем человеке в службе безопасности Маневского, Фокин узнал так долго и безуспешно разыскиваемого им единственного своего друга.
Владимира Свиридова…
Глава 6
Шеф второго отдела – Ну как, Владимир Антоныч?
Свиридов устроился поудобнее на мягком кожаном сиденье «Кадиллака» и, когда тот плавно тронулся с места, ответил:
– Кобенится, гнида. Думает, что он плотно прикрыт. На Администрацию Президента даже ссылался. Только я прямо из его кабинета позвонил первому заму Администрации и коротко обрисовал создавшеся положение. После этого, конечно, лед тронулся… как сказал бы Остап Бендер.
– Какой Бендер? – осторожно спросил один из охранников. – Это не из балашихинских, которого еще при Даудове чикнули в казино?
– Нет, это из Ильфа и Петрова, – невозмутимо ответил Свиридов, а охранник почтительно кивнул, вероятно, сочтя упомянутых Владимиром людей не очень широко известными подмосковными или провинциальными авторитетами. …Последние полгода пролетели для Свиридова, как несколько дней, как несколько феерических снов, тянущихся один за другим и обрастающих новыми – небывалыми – подробностями и образами. Во-первых, Владимир проделал просто-таки головокружительную карьеру: от готового пациента психиатрической клиники до не самого последнего человека в грандиозной империи одного из самых богатых людей страны – Бориса Александровича Маневского, широко известного как БАМ. Или Мани, вероятно, от английского слова «money» – «деньги».
Излагать этапы этой чудо-карьеры не имеет смысла: слишком много пришлось бы излагать. Единственное, что хотелось бы заметить по этому поводу, так это то, что, несомненно, Свиридову оказывали серьезнейшую протекцию и буквально выталкивали наверх.
Кто и зачем это делал – догадки по этому поводу могли бы быть весьма прозрачными, но Владимир меньше всего был склонен гадать. Как говорится, человек предполагает, а бог располагает.
И то, что в ведение Владимира через два месяца после начала его работы на Бородина и Маневского отдали так называемый второй отдел службы безопасности БАМа, номинально оформленный как охранное агентство «Атлант», Свиридов не посчитал чем-то из ряда вон выходящим.
Так что теперь Свиридов получал бог знает сколько тысяч долларов в месяц, жил в двухуровневой элитной квартире в центре Москвы, ездил на «Кадиллаке», а в гараже еще стояли «Ягуар» и «Феррари».
Неофициальные средства передвижения.
– Куда поедем, Владимир Антоныч? – спросил водитель, атлетичный молодец с добродушным широким лицом и массивной, словно бы литой шеей.
– Домой, – коротко бросил Свиридов, а потом после паузы поправил: – В клуб.
* * *
Клуб «Сан-Тропе» находился на первом этаже элитного дома, в котором – четырьмя этажами выше – располагалась новая квартира Свиридова. Так что следующие одна за другой короткие фразы «домой» и «в клуб» для Владимира, по сути, означали одно и то же.
«Сан-Тропе» был элитным заведением, в котором собирались богатые люди, чтобы спокойно, за чашечкой превосходного кофе или за плотной трапезой обсудить свои проблемы, поиграть в бильярд или почитать газету. Конечно, все это можно делать и дома, но элита современности так привыкла быть на виду, что даже самые повседневные свои дела предпочитает выносить на люди.
Нечего и говорить, что владельцем «Сан-Тропе» был Борис Александрович Маневский.
В такой ранний час – около одиннадцати утра – клуб был фактически пустынен. Директор «Сан-Тропе», невозмутимый худощавый господин средних лет, сидел неподалеку от входа в роскошном белом кресле и читал газету. При появлении Свиридова он встал и почтительно, но с чувством собственного достоинства кивнул.
– Виктор Андреич, Светлана еще не появлялась? – спросил Владимир.
– Она ожидает вас в Красном покое.
Свиридов кивнул и, дав знак охране ожидать его у входа, прошел в упомянутый Виктором Андреевичем Красный покой клуба «Сан-Тропе».
Этот Красный покой представлял собой несколько комнат с высоченными четырехметровыми потолками, чуть затемненных алыми жалюзи на окнах, с тяжелыми темными шторами очень приятного для глаза темно-красного оттенка.
Эти комнаты были не так велики, но тем не менее создавали эффект просторности (хотя красное – это сужающий цвет) и были отделаны и обставлены с истинно восточной роскошью.
Комнаты были обтянуты алым шелком, затканным золотыми цветами, со свисающими с потолков изящными лампами тонкого венецианского стекла, искусно стилизованными под восемнадцатый век.
Роскошная мебель глубоких алых, красных, бордовых, иногда почти до черноты, а порой до переливающегося светло-апельсинового тона оттенков. На стене одной из комнат была развешана коллекция великолепного оружия – кривые турецкие сабли образца восемнадцатого века, прямые итальянские кинжалы и стилеты, старинные русские морские кортики, английские охотничьи ножи, прямой двуручный меч в ножнах, изысканно инкрустированных серебром, и рукоятью со вкрапленными в нее, словно капли крови, рубинами.
Казацкие шашки, палаши, отделанные золотом шпаги и рапиры.
И каждый экспонат был прочно прикован к стене тонкими позолоченными цепями, наверняка выполненными из самого прочного – вполне современного – сплава.
Свиридов вошел в совершенно круглую комнату, опоясанную огромным диваном.
На стенах комнаты были растянуты несколько шкур – две тигриных, одна леопарда, медвежья и шкура черной пантеры. А над входом была прибита голова оленя с раскидистыми ветвистыми рогами.
На полу лежал пушистый ковер, в котором ноги утопали по щиколотки.
Посреди комнаты находился мраморный фонтан с изваянной посреди него фигуркой фавна с чашей. Из чаши бил и рассыпался веерными брызгами фонтанчик, и под льющимся из встроенной в потолок красной лампы светом капли воды играли, словно пересыпающиеся рубины.
Возле фонтана неподвижно стояла молодая женщина лет около тридцати, одетая неброско, но с тем изяществом и изысканной, невыпендрежной стильностью, что присуща единственно очень дорогой эксклюзивной одежде.
Свиридова она не увидела: его мягкие кошачьи шаги заглушил ковер.
– Привет, Света, – сказал он. – Давно меня ждешь?
Она вздрогнула и подняла на него чуть припухшие глаза, не тронутые никаким макияжем.
– А, ты… – сказала она. – Да нет, минут десять. Стою вот, думаю.
– Ну, выкладывай.
– Мне, Володя, нужна жизнь одного человека, – негромко произнесла она.
Серьезная дама. Не разменивается на введения и предисловия.
– Присядем, – сказал Свиридов. – В ногах правды нет. Хотя, если честно, меня эта поговорка бесит. Что это за человек?
– Мой любовник, – проговорила Светлана.
Свиридов усмехнулся и поднял на нее глаза:
– Я, конечно, понимаю, что вы, Светлана Борисовна, женщина серьезная и правдивая, но ведь еще Пушкин писал: тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман.
– Это ты от этого плешивого козла Климовского нахватался?
– Какого еще Климовского? Я же сказал – Пушкин. Если ты думаешь, что Пушкина один Климовский читал, то жестоко заблуждаешься. Теперь что касается возвышающего обмана. Надо сказать, что ты довольно неудачно выбрала, кому сообщить о надоевшем тебе любовнике. Ну да ладно. Твой отец за то мне и платит, чтобы я делал свое дело без скидок на страсти, ревности и прочие высокие чувства-с. Где информация об этом человеке?