Рэнд вытащил из кармана пачку денег.
— Могу передать деньги сейчас же. Вам остается только оформить это дело и удовлетворить мою заявку на рудники. Тэргуд позаботится, чтобы все было в порядке. Он теперь казначей штата. Мы с ним и Большим Биллом хотим учредить компанию. Уж мы тогда вас не забудем, не беспокойтесь.
Данкен положил локти на стол и уронил голову на руки.
— Оставьте деньги, — тихо сказал он.
— Спасибо, Данк! На будущей неделе зайду, — весело сказал Рэнд и вышел. Данкен не пошевелился и не поднял головы; он почти не отдавал себе отчета в том, что сделал. «Рано или поздно это должно было случиться, — думал он, — это — начало конца для меня».
Он встал, взял из пачки несколько бумажек, а остальное запер в ящике стола. Потом надел шляпу, вышел на улицу и медленно побрел в свой излюбленный трактир.
Через полтора месяца в Чиррабу приехал некий доктор Дженнер. В кармане у него лежала телеграмма от министра горной промышленности, в которой Дженнеру предписывалось дать заключение относительно просьбы Джорджа Рэнда, арендатора рудников «Леди Джоан» и «Джилоуэлл», о выдаче ему правительственной субсидии в десять тысяч фунтов.
Путешествие поездом утомило доктора Дженнера. Он привык ездить верхом — так он объездил весь Куинсленд и всю Северную территорию, производя разведку залежей руды. Поезд в Чиррабу медленно тащился по узкоколейке, вагоны были неудобные, и Дженнер был рад, что окончилась эта мучительная тряска.
Доктор Дженнер был очень высокого роста — больше шести футов — и слегка сутулился. Серый длинный пиджак и узкие брюки еще больше удлиняли его тощую фигуру. Походка у него была размеренная и энергичная, черты лица заостренные; проницательные голубые глаза глядели прямо перед собой. Чувствовалось, что это человек упорный, настойчивый и твердо решивший во всем следовать своему долгу и соблюдать справедливость.
Доктору Дженнеру было под сорок. Шестилетним мальчиком он приехал со своими родителями из Дании в Северный Куинсленд. Так как от их хижины до ближайшей школы было двадцать миль, то учиться он начал только с десяти лет. Затем ему удалось поступить в Сиднейский университет. Блестяще окончив курс, Дженнер решил посвятить себя геологии и поступил на работу в министерство земледелия Нового Южного Уэлса. В 1912 году он стал главным геологом и директором рудников на Северной территории. Там он впервые столкнулся с мошенничеством, которое так часто наблюдается в горнорудном деле. Потерпев поражение в борьбе со взяточничеством среди чиновников и арендаторов, он вышел в отставку и перешел в куинслендское управление рудниками.
Доктору Дженнеру уже несколько раз случалось бывать в Чиррабу. Его интересовал этот район — он был уверен, что здесь находятся богатейшие в мире залежи руды. Запущенный вид городка встревожил Дженнера: так много видел он рудничных городков, пришедших в упадок или совершенно заглохших либо потому, что иссякла руда, либо потому, что спекулянты уже нажили себе состояние и забросили рудники, не исчерпав их до конца.
Доктор Дженнер слыхал, будто лейбористское правительство собирается взять в свои руки плавильные заводы; он сам советовал правительству сделать это. Он слыхал также, что когда Мэлгарская компания просрочила взнос арендной платы, рудники «Леди Джоан» и «Джилоуэлл» были переданы какому-то синдикату. Доктор Дженнер был возмущен этим решением, но когда он попробовал заявить протест, ему сказали, что министр и его помощники могут руководить министерством и без вмешательства Дженнера. Слыхал он и то, что арендаторы получили субсидию в три тысячи фунтов для того, чтобы выкачать воду из шахт; он приехал в Чиррабу с твердым намерением расследовать, как Рэнд истратил эти деньги.
Дженнер отнес чемодан в гостиницу и снял номер. Приняв ванну, он с аппетитом съел незатейливый обед и уселся на веранде, покуривая свою любимую трубку. Бар был открыт, оттуда доносились голоса и смех. На веранду выходило окно из зала — там играли в карты, и игра, как видно, была в самом разгаре. Дженнер решил немного пройтись.
Он чувствовал себя одиноким. По складу своего характера доктор Дженнер был семьянином. В разлуке с женой и своими шестью детьми он всегда тосковал. Жена часто говорила, что он двоеженец: кроме нее, у него есть вторая жена — работа. И действительно, доктор Дженнер словно супружескими узами был связан с землей. Его страстно увлекало исследование ее тайн, изучение напластований горных пород. Всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы помочь человеку вырвать у земли ее сокровища. Пройдет несколько дней, думал Дженнер, и он уже не будет чувствовать себя таким одиноким. Он стал размышлять о деле, которым ему предстояло заняться завтра. Передачу прав на рудники Рэнду он считал явным беззаконием. Этот некрасивый поступок был совершенно не в духе Данкена. Доктора Дженнера несколько озадачило то, что Мельбурнская компания протестовала так слабо; когда же правительство выдало Рэнду субсидию для откачки воды из шахт, он просто ушам своим не поверил.
Он отнесся к просьбе Рэнда о второй субсидии с большим подозрением. Как ни жаль ему было отрываться от своей работы ради расследования этого дела, он решил разобраться в нем до конца.
Доктор Дженнер не спеша вернулся в свой номер, зажег лампу и присел к столику. Он всегда возил с собой перо и бумагу и с дороги писал подробные отчеты в министерство. Помимо этого, доктор Дженнер занимался разнообразной литературной работой: его перу принадлежали учебники почвоведения и минералогии; кроме того, он регулярно печатал в социалистических и других прогрессивных органах штата Куинсленд статьи по политическим и экономическим вопросам.
Перо его быстро бегало по бумаге. Бабочки, мушки и всякая мошкара кружились вокруг лампы и падали на бумагу, но он не обращал на них внимания. Вдруг за дверью кто-то сказал:
— Доктор Дженнер живет в этом номере, — и сейчас же раздался решительный стук в дверь.
— Войдите, — сказал доктор Дженнер, продолжая писать. У него был звучный, слегка гортанный, но не резкий голос.
Дверь открылась; Дженнер поднял голову и увидел невысокого рыжеволосого человека в рубашке с открытым воротом и легких серых брюках.
Это был Джордж Рэнд.
— Имею честь видеть доктора Дженнера? — шутливым тоном спросил он.
— Да, — ответил Дженнер, откладывая в сторону перо. — Чем могу служить?
Маленький человечек подошел к нему с протянутой рукой.
— Меня зовут Рэнд, доктор! Я арендатор рудников «Леди Джоан» и «Джилоуэлл».
Дженнер встал и, глядя на своего посетителя сверху вниз, пожал ему руку.
— Насколько мне известно, — продолжал Рэнд, — вы приехали по поводу моего ходатайства о субсидии в десять тысяч фунтов.
— Этим, да, я занимаюсь. — Дженнеру с трудом давался синтаксис, и иногда он строил фразы несколько странно. Он говорил скороговоркой, то повышая, то понижая голос.
— Надеюсь, док, вы мне посодействуете, — развязно сказал Рэнд, садясь на стоявшую в углу кровать и подминая под себя накинутую на нее сетку от москитов.
— Как государственный служащий, я буду действовать в интересах народа.
— Чего ради беспокоиться о государстве, доктор! Немножко попользоваться за счет государства — вовсе не грех. — Не сознавая своего цинизма, Рэнд с видом заговорщика нагнулся к Дженнеру. — Вот что я вам скажу, док. Рудниками заправляет синдикат — я и еще два человека, которые сидят в правительстве. Четвертый пай еще свободен. Составьте доклад в нашу пользу — и этот пай будет ваш.
Доктор Дженнер возмущенно выпрямился.
— Вы хотите меня подкупить?
— Ну, зачем такие слова, доктор. Это просто деловое предложение.
— Вот как? Я напишу доклад со всей справедливостью. Но раз уж вы пришли ко мне с такими разговорами, то могу вам сказать, что я возражал и против первой субсидии. Все же завтра утром я приду к вам и расследую ваше ходатайство. А сейчас вам, пожалуй, лучше уйти, мистер Рэнд.
Рэнд попытался было продолжать уговоры, но доктор Дженнер подошел к двери и сказал, с трудом сохраняя самообладание:
— Уходите, мистер Рэнд. Я начинаю терять терпение, да.
Джордж Рэнд помедлил немного, потом вышел; Дженнер с силой захлопнул за ним дверь и снова сел за стол. Он попробовал было писать, но никак не мог сосредоточиться. Он чувствовал, что тут пахнет мошенничеством более крупным, чем он себе представлял. Дженнер решил непременно докопаться до самой сути.
* * *После разговора по междугородному телефону со своим управляющим в Перте Джон Уэст очутился лицом к лицу с серьезной проблемой. Ему сообщили, что правительство Западной Австралии намерено провести закон, запрещающий частным лицам держать конноспортивные предприятия с целью извлечения доходов, будь то бега или скачки. В Западной Австралии Джон Уэст, помимо прочей собственности, владел еще двумя ипподромами. Он мог бы уступить эти ипподромы по хорошей цене, но обладание ими давало власть. Деньги интересовали Джона Уэста теперь только постольку, поскольку они являлись мерилом власти. Он велел управляющему ждать его распоряжений и обещал немедленно послать кого-нибудь в Перт.
Фрэнк Лэмменс предложил снарядить туда Ренфри, но Джон Уэст не согласился на том основании, что Ренфри бывает иногда «круглым идиотом».
Джон Уэст знал, что этот законопроект — не что иное, как попытка его пертских конкурентов вытеснить его. Это была хорошо спевшаяся между собой шайка, которая действовала способами, весьма схожими с его собственными. Поездка в Перт могла оказаться делом нелегким и даже опасным.
— А что, если послать Боба Скотта? — сказал Лэмменс.
— Вздор! Разве можно поручать такую работу политическому деятелю? Каждого нужно использовать в его сфере. А что, если… Куда девался Барни Робинсон?
— Никуда он не девался. Пишет статейки о боксе для «Соколенка».
— Интересно, согласится он поехать или нет? Барни очень популярен. Умеет с людьми обращаться. Вот только захочет ли он?
— После истории с Дарби — вряд ли.
— Ну, Барни не станет помнить зла. Он человек слабый. По-моему, он вернется к нам, если ему приходится туго.
— Говорят, дела у него идут неважно.
— Попробуйте его разыскать, и пусть он придет ко мне.
Барни Робинсон добирался до города пешком, так как денег на трамвай у него не хватило. На нем был потрепанный костюм, помятый котелок и стоптанные ботинки; цепочки для часов он не носил, ибо часы давно уже снес в ломбард. Барни очень исхудал, одежда висела на нем мешком.
Флорри три раза в неделю ходила на работу; Барни это очень огорчало, но на те деньги, которые он получал за свои статейки о боксе в захудалой спортивной газетке «Соколенок», прожить было нельзя. И все-таки Барни видел, что Флорри сейчас гораздо счастливее, чем в те времена, когда он получал у Джона Уэста большое жалованье.
Барни был озадачен, когда ему сообщили, что его хочет видеть Джон Уэст.
Перед выходом из дому его стали волновать какие-то неясные надежды. Когда он подходил к городу, это смутное волнение стало более определенным — Барни надеялся, что Джон Уэст предложит ему работу. Барни было немного стыдно, но надежды разгорались все сильней, и в конце концов он стал искать для себя оправданий. Ведь он так любит бокс. Работа у Джона Уэста давала ему большое удовлетворение: он выходил на ринг и объявлял спортивные новости, сочинял рекламы, открывал молодые таланты, отстаивал права боксеров перед Джоном Уэстом и Лэмом, проводил раунды в гимнастических залах — и все любили «старину Барни», друга боксеров. Заметки о боксе в «Соколенке» никоим образом не могли заменить прежней работы, а положение боксеров, с тех пор как он ушел от Уэста, стало значительно хуже. Вернувшись на прежнее место, он, Барни, все же смягчал бы худшие проявления деспотизма Джона Уэста. А в городе у Уэста не было даже ни одного конкурента, которому Барни мог бы предложить свои услуги.
Барни был не способен долго таить в себе злобу: что толку снова воскрешать историю с Дарби? Лу Дарби уже отошел в область преданий.
Но как быть с Флорри? Когда Барни рассказал ей об обстоятельствах смерти Дарби, она сказала: «Чего же еще можно ждать от Уэста? Он негодяй до мозга костей, и ты это знаешь». Флорри была ему верным другом в самые тяжкие времена, но она не потерпит, чтобы он вернулся к Джону Уэсту. Барни пожал плечами и усмехнулся — рано еще загадывать. Джон Уэст пока что не предлагал ему работу.
— Ты хотел меня видеть, Джек?
— Да, Барни. Как живешь?
— Неплохо, бывает хуже.
— Не желаешь ли проехаться в Западную Австралию?
— У меня нет денег даже чтобы переправиться через Ярру.
— Расходы я беру на себя. Я хочу, чтобы ты устроил мне там одно дело. Мы ведь с тобой вместе начинали, почему бы тебе не вернуться ко мне? Знаешь что, поезжай в Перт, дело займет у тебя неделю-две, я тебе дам за это пятьдесят фунтов, а когда вернешься, возьму тебя опять на прежнюю работу. Плохо ли? А что было — то прошло, зачем вспоминать старое?
На самом деле Джон Уэст вовсе не собирался брать Барни к себе на службу. Барни держался старомодных взглядов — вечно заступался за боксеров, и Джон Уэст не мог ему простить истории с Дарби. Он обещал ему место только для того, чтобы заставить поехать в Перт.
— Все это хорошо, Джек, но, видишь ли, тут есть загвоздка. Что у тебя за дело в Перте?
Джон Уэст в общих чертах описал ему свой план, подробно объяснив, как надлежит поступать Барни: кого повидать, что делать и чего не делать, кому доверять и кому не доверять.
Барни колебался. Вдруг его осенила блестящая мысль. — Знаешь что, — сказал он, — я поеду на Запад и все сделаю, если мне можно будет взять с собой мою старуху. Только она не должна знать, зачем я туда еду. А насчет остального — потолкуем, когда я вернусь.
— Ну конечно, плутовать, как всегда, придется мне. Ладно уж, только ты думай о деле. Я тебе дам пять тысяч фунтов на… на то, чтобы оказывать влияние. И на всякий случай захвати с собой револьвер. Это народ отчаянный.
* * *На другой день после примирения Барни с Джоном Уэстом Фрэнк Эштон сидел у себя в кабинете, выходившем окнами на улицу. Небольшой письменный стол и весь пол вокруг него были завалены записными книжками, газетными вырезками и клочками бумаги. Фрэнк Эштон недавно объехал полсвета, собирая материалы.
Вторая кампания против введения всеобщей воинской повинности отняла у Фрэнка Эштона здоровье и деньги. Он самозабвенно отдавался борьбе. Он исколесил всю страну, выступая на митингах, писал памфлеты против воинской повинности, а натолкнувшись на цензуру, стал распространять их нелегальным путем: он рассылал свои памфлеты в самые отдаленные уголки Австралии в ящиках для фруктов, прикрывая их двумя-тремя рядами яблок или груш. На несколько месяцев он забыл и думать о своей несчастной семейной жизни и о растущей толпе нетерпеливых кредиторов. Пить ему было некогда, ездить на скачки, что он прежде делал каждую неделю, — тоже. Он редко виделся с Мартой и детьми, а с Гарриет — еще реже.
Но после второго референдума все неразрешимые проблемы снова обрушились на него с еще большей силой. Денежные дела его были в отчаянном состоянии: он взял взаймы десять фунтов, отправился на скачки в надежде выиграть несколько сотен и проиграл все до последнего пенни.
Марта, не переставая, ныла и устраивала скандал за скандалом, не стесняясь присутствия перепуганных детей. Любовь к Марте давно уже перешла у Фрэнка в жалость. Холодная, практичная и неумная Марта искренне хотела быть ему хорошей подругой, но не понимала, что для этого нужно. Она целиком была поглощена хозяйственными заботами.
Фрэнку Эштону было совестно, что он до сих пор не ушел из парламента. Но куда же ему деваться, если он подаст в отставку? А жалованье и общественное положение члена парламента были ему крайне необходимы.
Русская революция взволновала его и послужила оправданием тому, что он отмахнулся от всех своих затруднений. Он жадно поглощал сообщения о ходе событий и пытался читать между строк ежедневной прессы, усердно искажавшей факты. Ему было ясно одно: русские рабочие свергают иго эксплуататоров. Он уже представлял себе, как рабочий класс всей Европы, точно лев, разбуженный от сна, подымается, чтобы положить конец войне и общественному строю, породившему эту войну.
Однажды, выступая на бурном митинге социалистов, он сказал: — Надеюсь, что мы сумеем добиться свободы для рабочего класса путем просвещения масс, но не надо забывать о том, что история знает много случаев, когда ради освобождения народа необходимо было проливать кровь.
Фрэнк Эштон восхищался Лениным и большевиками и всем говорил, что Австралии нужны такие же вожди. Он сказал об этом даже Марте, но она ответила:
— Если ты не прекратишь эту болтовню, тебя выгонят из парламента. Что тогда будет со мной и детьми?
Он назначил свидание Гарриет. Они встретились за завтраком, и он сказал ей, что едет в Европу, чтобы увидеть все своими глазами. — Вернусь оттуда и расскажу обо всем рабочим Австралии.
Трудность заключалась в том, что у него не было денег, но он занял небольшую сумму и купил самый дешевый билет на пароход, идущий в Америку; оттуда он уж как-нибудь доберется до Европы. Но тут его постиг удар: федеральное правительство отказывало ему в визе на выезд. Он разозлился и пошел прямо к премьер-министру Хьюзу.
Хьюз — маленький, морщинистый, необычайно подвижный — усмехнулся и сказал: — Я сам еду в Англию, Фрэнк. Неужели вы думаете, что я настолько глуп, чтобы позволить вам таскаться за мной по пятам и рычать на меня, когда я буду стараться произвести там впечатление? Никуда вы не поедете.
Но Фрэнку Эштону не так-то легко было помешать. Он однажды уже ухитрился объехать весь мир и непременно сделает это опять. Он устроился помощником эконома на торговом судне, которое отправлялось в Америку. — Ты просто хочешь сбежать от меня и детей! Ты уже не вернешься! — всхлипывала Марта.